Первую часть читайте тут:
Что делает человек, которому страшно? Он ищет поддержки. Мария-Антуанетта пытается быть “хорошей француженкой”, учит язык, улыбается, мило играет на клавесине, старается соответствовать чужим ожиданиям... Подарить своё обаяние в обмен на крупицы одобрения.
Но — не сработало.
Придворные дамы перешёптываются: “родом не отсюда”, “не воспитана”, “не знает наших традиций”. В обществе — холод, насмешки, сплетни. Каждый промах множится и разносится по Версалю как сенсация. Стоит ли ей промедлить на балу — шепчут о грубости. Захочет выйти в парк или прогуляться по деревне — судачат о легкомыслии и бунте против порядка.
Первые опыты, первые поражения. Пока вся Франция следит за жизнью “маленькой королевы”, та всё отчётливее осознаёт — она чужая не только здесь, но… и там, за линией своей судьбы.
Чему учит жизнь во дворце? Казалось бы — быть железной. На деле — быть незаметной. И всё же, чем больше Мария-Антуанетта старается угодить — тем явственнее становится её невидимая “ненужность”.
Попытка стать своей — провалена. Сердце настежь, а в игре чужих амбиций и страха — ни друга, ни наставника. Только ещё более звенящая и острая тоска…
Ожидали увидеть сказку? Видите пустоту коридоров, затерянную среди золота, испуганную девочку с титулом королевы на узких плечах. Была ли она кому-то по-настоящему нужна?.. Или снова всё только ради династии, только ради престижных союзов и видимой гармонии?
Лишней — даже будучи венчана на трон. Чужой — даже в блестящей короне.
3. Чужая среди своих и чужих: путь к одиночеству
А дальше… всё только глубже. Всё только пустее. Всё только больнее.
Поначалу Мария-Антуанетта делает то, что делает любой обездоленный ребёнок, оказавшийся в незнакомом мире: лихорадочно ищет близких людей. Не избежала этого и она — с надеждой цеплялась за каждую улыбку, каждую возможность стать “своей”, каждой “подруге”, каждому новому лицу в блистательном, но таком фальшивом Версале.
— Доверять? Надо! Без дружбы не выжить. — думала она.
Но Версаль не место для настоящей дружбы. Дружба здесь — валюта, сплетни — оружие, улыбки — маски. Откровение? — зачастую ловушка. Ты рассказываешь одной — узнают все и уже обсуждают, смеются, пишут памфлеты… а ты стоишь среди толпы и чувствуешь себя голым, чужим, пронзённым насквозь.
О, были у Марии-Антуанетты “любимые” фрейлины. Герцогиня де Полиньяк, принцесса де Ламбаль... Смеются вместе, устраивают беззаботные пикники в Трианоне, строят мини-мирок игрушечного счастья. Только вот мир этот не спасает от грома надвигающейся беды — он, наоборот, раздражает других. Марии-Антуанетте шепчут: — Вы окружаете себя фаворитками, забыли о долге, забыли о народе.
И снова — одиночество. Вдвойне больнее, потому что обманываешь себя: “Вот-вот, сейчас станет легче!” Но нет.
Мать… Ах, та самая великая Мария-Терезия! Тысячи километров письмами к дочери.
— Ты ведёшь себя недостаточно сдержанно! — выговаривает она в одном письме.
— Ты — не пример, ты — не королева, а легкомысленная девчонка!
Родина ушла в туман. Франция не стала домом.
А была ли утешена материнством? Стала ли ближе к счастью, родив детей от Людовика? Увы. Величайшая радость по тем временам — продолжение рода — и та обернулась потерями: трое её детей умерли ещё в младенчестве. Живые дети… отняты революцией, у кого-то жизнью, у кого-то — чёрствостью судьбы.
Письма к детям, проникнутые тоской: “Я мечтаю хоть раз обнять тебя без придворного этикета… просто как мама”.
Её драма — в каждом движении: смешинка в глазах, переходящая в нервный смех; страсть к моде — попытка спрятать пустоту; баловство в Трианоне — бегство от ледяного двора. И тщетно — за каждым кричащим нарядом, за каждым новым затеянным балом таились не баловство, а отчаянное “заметьте меня!”...
Попыталась быть “доброй женой”? Муж был далёк, нерешителен, а корона давила ему не меньше, чем ей. Родная жена — и чужая, дети — и одновременно потерянные, друзья — враги, фрейлины — надзиратели, весна — и внутренняя осень.
Всё, что она ни делала — возвращалось горечью, одиночеством, ощущением “вечно лишней”.
А ведь казалось: будет принцессой — будет нужной. Нет, стала королевой — но не своей. Не для кого.
Всё ярче ощущалось: она лишняя и среди своих, и среди чужих. Всегда.
Продолжение и другие интересные статьи читайте по ссылке: