Найти в Дзене
Вехи Синематографа

Про книги. Леонид Андреев. Избранное

Лет двадцать пять назад я впервые прочёл сборник рассказов Леонида Андреева. С тех самых пор осталось выразительное послевкусие нечто обжигающе-холодного и мрачно-гнетущего.  Я тогда увлекался книгами Юкио Мисимы. Одно из написаний имени этого японца переводилось так: "Дьявол, очарованный смертью". Хоть они с Андреевым довольно далеки друг от друга и семантически, и по темпераменту, но мне тогда подумалось, что из всех русских авторов он - именно тот самый «дьявол, очарованный смертью».  Хотя среди декадентов Серебряного века было много, кто был заворожен смертью. Вспомним, к примеру, Фёдора Сологуба, Бальмонта, Зинаиду Гиппиус. Андреев силён своей гнетущей психологией. Почему он писал так, а не иначе, попробовал разобраться Павел Басинский в своей недавней книге. Даже в самых добрых рассказах Леонида Андреева (“Баргамот и Гараська”) есть ощущение тоски и беспросветности. А "Большой шлем" цепляет своей сакральной непосредственностью. "Жили-были" - на мой взгляд, чистый Чехов и Толстой

Лет двадцать пять назад я впервые прочёл сборник рассказов Леонида Андреева. С тех самых пор осталось выразительное послевкусие нечто обжигающе-холодного и мрачно-гнетущего. 

Я тогда увлекался книгами Юкио Мисимы. Одно из написаний имени этого японца переводилось так: "Дьявол, очарованный смертью". Хоть они с Андреевым довольно далеки друг от друга и семантически, и по темпераменту, но мне тогда подумалось, что из всех русских авторов он - именно тот самый «дьявол, очарованный смертью». 

Хотя среди декадентов Серебряного века было много, кто был заворожен смертью. Вспомним, к примеру, Фёдора Сологуба, Бальмонта, Зинаиду Гиппиус. Андреев силён своей гнетущей психологией. Почему он писал так, а не иначе, попробовал разобраться Павел Басинский в своей недавней книге. Даже в самых добрых рассказах Леонида Андреева (“Баргамот и Гараська”) есть ощущение тоски и беспросветности. А "Большой шлем" цепляет своей сакральной непосредственностью. "Жили-были" - на мой взгляд, чистый Чехов и Толстой одновременно. Люди лежат в больничной палате: кто-то весел, кто-то хмур - всех жаль, и финал с грустью угадывается. 

"Красный смех" - жёсткое антивоенное произведение. Сильное и беспощадное (тут вспомнилась проза Гаршина). 

"Жизнь Василия Фивейского" - надрывное препарирование русской беды. Хочется сказать, души, но нет - герои Андреева терзают свои души так, что превращаются в чудовищ. 

"Рассказ о семи повешенных" - апофеоз творчества автора. Страшный и придуманно-честный. 

Такие впечатления...