- Валентина тихонько перемешивала в кастрюле домашний компот, вдыхая запах яблок, корицы и терпкого крыжовника. Её кухня всегда была пристанищем уюта — а вот семейной гармонии, такой, какую она рисовала себе по ночам, всё не случалось. Вчерашний вечер — та же история, что и сто раз до того: недомолвки, похлопывания дверьми, короткие ответы, тишина с привкусом усталости.
Сегодня у неё был план. Надежда. Маленькая хитрость — всё ради мира: позвать сестру с мужем, устроить воскресный обед. Посидеть, поговорить, рассмеяться над воспоминаниями. Пусть воздух на несколько часов пропитается не упрёками, а хлебным духом, человеческим теплом, столовым звоном.
— Мам, а мне надо обязательно присутствовать? — с порога недовольно спросила Елена, дочка, двадцать лет, вечно со смартом в руках, настороженно-взрослая и уязвимо-детская одновременно.
Валентина посмотрела на неё поверх очков, медленно вытирая руки лиловым кухонным полотенцем.
— Ну, хотя бы поешьте человечески. Я так редко всех вместе вижу... — она не стала упрекать, просто выдохнула. Зачем портить настроение заранее?
Сверху раздался топот — Пётр, муж, собирался спускаться. По его привычным шагам Валентина сразу понимала: сегодня он в настроении "хмурый тучей" или "шутит через губу". Сегодня — первое. Ну ничего. Гости на подходе, и, может быть, праздник всех хоть чуть сблизит. Пусть даже понарошку.
Уже на пороге хлопнула дверь — Марина, сестра, приносила из машины большой пакет с домашними пирогами. На улице март — сырой, противный, но как-то особенно тянущий на весну, и в проёме окна Валентина на секунду увидела облако, похожее на застывший зефир.
— Валя! Готова наша радость-то? — бодро поцеловала в обе щеки.
Смех, звяканье посуды, голоса на кухне. Петя выдавил улыбку, поприветствовал Мишу, Марининого мужа, с нажимом хлопнул того по плечу.
Все собрались — будто бы семья, будто бы так и должно быть — вместе.
Гости расселись за столом. Крупные, некрасиво нарезанные куски курицы, аккуратные салфетки — Валентина старалась. Очень. Хотелось, чтобы хоть этот день запомнился теплом.
— Ну, Валя, за что выпьем? — начал тост Миша, весельчак, заводила. — За семью, конечно! Чтобы никогда... Ну, вы сами понимаете: чтобы не было так, как... — он округлил глаза, вспомнив старую ссору на Новый год.
Валентина улыбнулась, неуверенно чокнулась бокалом. — Чтобы было по-другому.
Все засмеялись. Словно с облегчением.
А внутри у неё мелькнуло: получится ли сегодня вырваться из цепи привычных недомолвок?.. Ведь если не сейчас, то когда?
Гости и старая тень
Сесть за стол — это целая наука. Кто куда, кто к кому спиной, кто напротив, как будто этим что-то решается. Пётр занял торцевое, рядом Елена с телефоном, напротив — Марина, Миша и Валентина между ними, будто мостик между двумя берегами.
— Ну, рассказывайте, как жизнь? — Марина с улыбкой, всегда чуть громче остальных, с искоркой, которую Валентина так ценила. Пётр откашлялся, глядя куда-то мимо; Елена покосилась и уткнулась в тарелку, ковыряя картошку.
Валентина старалась говорить — про соседку, про цены на продукты, про новый фильм с Любовью Полищук, который недавно показывали по телевизору. За окнами мокрый март вечно спорил сам с собой — то снег, то слякоть. Кухня натужно освещалась лампой: тепло, но будто не по-настоящему.
— А мы тут в отпуск собираемся, — бодро заметил Миша, — Маринка вот хочет в Сочи съездить, а я в деревню. Кто прав?
Марина хлопнула мужа по плечу:
— Да ладно тебе, как будто в деревне медом намазано! Вот бы у вас спросить, кто-нибудь ещё помнит, как отец в шестидесятых в Гаграх утонуть чуть не хотел?
Валентина засмеялась. Это был их родовой анекдот. Смешные семейные воспоминания всегда помогали, но Пётр буркнул что-то про "опять ворошить прошлое".
— Петя, ну что ты... — Валентина попыталась вклиниться, но муж лишь вздохнул. В этот момент Елена вдруг, ни к селу ни к городу, громко заявила:
— Мам, ты же сама обещала торт купить! Я этой морковной шарлоткой уже третий месяц питаюсь, честное слово...
Валентина вспыхнула — ведь и правда обещала купить, но закрутилась. Марина расставила тарелки, вскользь подмигнула: "Ой, Лена, всё бы тебе сладкого, а фигурку кто беречь будет?"
— Не-е, ну правда! — подключился Миша. — У меня жена только о пирожных, а ты, Леночка, балована!
Пётр меж тем резко поставил стакан:
— Может, хватит ныть об этих пустяках? Каждый раз одно и то же: забыла торт, забыла выключить свет... Вы лучше скажите, когда в нашем доме наконец будет порядок!
Марина зашикала, Елена сжала губы. Вот она — старая тень, завсегдатай их собраний, вновь легла поперёк стола...
Лицо Валентины порозовело. Она натянуто улыбнулась:
— Ну и правда, пустяк. Лучше расскажите, что у вас интересного на работе...
Но воздух был уже другой. Слова вязли во рту, холодок пробежал по рукам, даже чай стал каким-то липким.
Петя повернулся к Елене:
— Сериал ты этот опять свой обсуждаешь? Лучше бы книжку почитала.
— Я читаю, между прочим, — выдохнула дочь, — а кто вчера орал на весь дом, что новости враньё?
Марина попыталась увести разговор в сторону — спросила, мол, помнит ли кто рецепт песочного теста? Но было ясно: сквозь фатовое прикрытие праздника лезет наружу старый-престарый сквозняк привычной обиды.
Валентина вспомнила, как собирала гостей — надеялась, что сегодня получится иначе...
Ошиблась? В который раз...
Гости замолчали, откашлялись, словно и правда прихворнули.
А чай давно остыл — в уюточке-то...
Когда уходит свет
Тишина за столом была настолько плотной, что казалось: если дотронешься — звякнет, как фарфоровая чашка. Валентина смотрела на свои руки, привычно сложенные на коленях: ноготь треснул, новый маникюр не получился, даже это будто против неё. Но самое трудное — эта ощущаемая всеми растерянность, когда никто не знает, куда девать глаза и чем заняться.
Марина выдавила смех — он прозвучал неестественно гулко.
— Ну что вы все, как на похоронах... Давайте лучше вспомним, как мы на даче шашлыки жгли! — сказала и замолчала, почувствовав себя лишней.
Миша попытался поддержать:
— Там Петя тогда мангал обварил, да? — кивнул на зятя, но тот не ответил.
Пётр смотрел в окошко, кривясь: на душе скребли кошки. Он невольно переводил взгляд со свечи, которую Валентина зачем-то зажгла утром, на бокалы, в которых оставалось по глотку, на лица своих женщин: жены и дочки. Как будто впервые увидел, что Валентина постарела — слега, незаметно, за всеми этими днями и руганью.
— Валя... — он тихо, почти невесомо, — ну, чего ты молчишь?
Она подняла глаза. Долго-долго всматривалась в него, стараясь найти и понять: есть там ещё что-то от того Петя, за которым когда-то бежала по весенней обочине домой — с одуванчиками и смехом? Или всё совсем истерлось под этими днями, что теперь как серая скатерть, натянутая на жизнь?
Елена вдруг с шумом отставила стул —
— Я сейчас приду, — коротко бросила и вышла на балкон. Руки тряслись.
Марина встала, —
— Валя, может, тебе помочь?
— Нет, спасибо, — одними губами Валентина, — мне просто нужно... чуть-чуть...
Взгляд Петра задержался на жене дольше обычного. Даже насквозь. Он впервые понял, что говорит не со своей Валей — а с женщиной, которая одна держит этот хрупкий мостик семьи, будучи чуточку на пределе.
За дверью гремел мартовский ветер, улица слякотно дрожала рекламными щитами.
Валентина встала. Ладонь её задержалась на спинке стула — не оперлась, нет. Просто — всё внутри замерло.
Молча вышла из кухни. Прошла по коридору, не оглядываясь, не говоря ничего. Прошла в комнату. Села у окна и села смотреть на капли дождя. За спиной остались голоса, шёпоты, суета. Устала она. Устала быть собирателем мира, ловцом праздничных мгновений там, где быть им уже почти невозможно.
А на кухне, за дверью: неловкость, виноватое покашливание, пробуя вслух новые темы, Миша и Марина быстро собрались. "Вы нам потом позвоните, хорошо?" — голос вдруг стал далеким, будто сквозь толстое стекло.
Пётр остался сидеть в пустой кухне. Пустота — первое, что он заметил.
В окно пробивался скупой, холодный свет. Когда уходят гости... когда уходит свет... что остаётся?
О чем нельзя молчать
Дом быстро опустел — двери, будто устав, сами тихо захлопнулись. Валентина всё так же сидела у окна, устало смотрела, как капли стекают по стеклу в одну длинную дорожку. Дышать было трудно. Лёгкие сжимало предчувствием чего-то важного, совсем близкого, но ещё не облечённого в слова.
Осторожно отворилась дверь — сначала показалась голова Елены: волосы от ветра растрёпанные, взгляд упрямый. Дочь постояла в проходе, нерешительно подошла, присела рядом, взяла маму за руку. Молча — как раньше, когда была маленькой и боялась грозы.
— Мам, ты не должна всё время мирить нас, — сказала тихо.
Валентина удивилась — неужели дочка всё понимает глубже, чем казалось?.. Сжала её пальцы.
— Я просто не знаю, как по-другому, — выдохнула. Не плакала. Просто внутри всё скрипело, будто ключ сломался в замке.
В кухне зазвенела ложка — Пётр неуклюже ставил чашки, будто рассчитывал, что звуки закроют неловкость. Не выдержал, зашёл — с мятой салфеткой в руках, глазами просил прощения, но не умел говорить.
Он сел на краешек кресла. Помолчал. Внимательно смотрел на Валентину — будто только сейчас увидел в ней то главное, чего не замечал годами.
— Валя… Прости. Я, кажется, тебя потерять по-настоящему боюсь. Не потому что ты уйдёшь, а потому что мы с тобой, как чужие стали... — признался так тихо, что в другое время Валентина бы не расслышала.
Дочь прыснула слезами, но тут же вытерла их рукавом.
Валентина вздохнула и впервые за долгое время посмотрела прямо в глаза мужу.
— Я устала… Мне больше не хочется делать вид, что всё у нас хорошо, когда внутри — комок. Я не железная, Петя. Больше не буду притворяться. Не хочу.
Тишина навалилась снова — но теперь она была другой, родной. После долгой грозы иногда приходит эта самая тишина, когда все слова лишние.
Пётр, шаг за шагом, осторожно, как апостроф на письме, обнял Валю за плечи. Руки его были неловки и тёплы. Елена прижалась к матери с другой стороны, тихонько пообещала:
— Мам, я с тобой. Давай вместе... попытаемся иначе?
И Валентина позволила себе расплакаться. Слёзы шли легко, как весенний дождик по мартовским лужам — смывали то, о чём слишком долго молчали.
Там, за окном, светился рассвет...