(Магический реализм)
Он сидел на холодном камне, лицом к морю, которого не видел. Вернее, не видел его сейчас. Марк знал его слишком хорошо – знал по свисту ветра в утесах, по соленой пленке на губах, по низкому рокоту прибоя, от которого дрожала земля под ногами. Знакомый гул заполнял пустоту там, где когда-то был свет. Слепота пришла не сразу – медленное сужение мира, как затягивающаяся петля. Теперь его вселенная была тактильной: шершавый камень под ладонью, металлическая прохлада крышки термоса, гладкое стекло бутылки на коленях.
Бутылка. Необычная бутылка. Не изящная, не старинная, а простая, аптечная, с широким горлышком и плотной пробкой, обмотанной изолентой. Внутри нее – не вода, не лекарство, а песок. Не просто песок, а целая коллекция. Горсть из пустыни Вади Рам, где ветер пел сквозь скалы-великаны. Щепотка с пляжа Бора-Бора, такой мелкий, что казался розовой пудрой. Песчинки с Красной площади, прилипшие к подошве в день парада. Кусочек Сахары, унесенный в кармане штормовым ветром.
Марк не был коллекционером в обычном смысле. Его не интересовали ярлыки или география. Его манила память. Но не та, что живет в голове – смутная, изменчивая, как дым. Его манила память, застывшая в камне, в крошечных кристаллах кварца, слюды, ракушечника. Он верил, что каждая песчинка – это сжатый до немыслимой плотности кусочек времени и места. И если прикоснуться к ней правильно, с нужной долей отчаяния и веры, она может… показать.
Не будущее. Марк давно разуверился в предсказаниях. Прошлое? Оно было слишком болезненным. Она показывала другое. Альтернативы. Миры, которые могли бы быть, если бы он когда-то свернул не направо, а налево, сказал «да» вместо «нет», или просто задержался на минуту дольше.
Слепота обострила другие чувства. Особенно – осязание. Он бережно вынул бутылку из холщовой сумки, отодвинул термос. Пальцы, покрытые тонкой паутиной шрамов (следы прежней работы с деревом), нашли пробку. Скрип, запах старой резины и пыли. Он погрузил руку внутрь. Песок обтекал пальцы – прохладный, сыпучий, бесконечно сложный на ощупь. Миллиарды крошечных миров.
Он не искал конкретное место. Он искал ощущение. Сегодня его грызла тоска по дому. Не по дому сейчас – пустой квартире с запахом пыли и лекарств. А по дому тогда, детскому, в маленьком городке у подножия лесистых холмов. Пальцы бродили по песку, пока не наткнулись на нечто знакомо-шершавое, с мелкими, чуть угловатыми зернами. Песок с тропинки за старым дубом, куда он бегал мальчишкой.
Марк высыпал щепотку на ладонь. Сосредоточился. Дыхание замедлилось. Он мысленно представил не картинку (это было невозможно), а ощущения: запах влажной земли после дождя, крик дрозда, упругость мха под босыми ногами. Пальцем он осторожно коснулся одной песчинки.
Тепло. Неожиданное, почти жаркое. Оно побежало вверх по руке, заполнило грудь. И мир… сдвинулся.
Он не увидел. Он оказался. Твердая, знакомая ступенька крыльца под ногами. Запах свежеиспеченного хлеба из открытого окна кухни – мама пекла. Где-то далеко лаяла собака. И голос. Голос отца, не скрипучий и усталый от болезни, как в последние годы, а молодой, бархатистый, смеющийся:
«Маркуша! Иди сюда, глянь, какую щуку старина Борис поймал!»
Это был не сон. Слишком реально. Он чувствовал шершавую краску перил под ладонью, ветерок, шевелящий волосы на лбу. Сердце бешено колотилось. Альтернатива. Мир, где он не уехал в восемнадцать, сгорая от стыда за первую неудачную любовь и жажды больших городов. Мир, где он остался. Где отец был жив и здоров, где мама пекла хлеб, а он, возможно, работал в местной мастерской или учился в ближайшем техникуме. Мир без слепоты? Или она пришла позже, иначе?
Он инстинктивно потянулся вперед, к голосу отца, к запаху хлеба… И песчинка под пальцем перекатилась. Тепло исчезло. Ощущение растворилось, как сахар в чае. Осталась лишь пустота, соленый ветер с моря и холод камня под ним. И комок в горле. Такой знакомый комок.
«Глупости», – прошептал Марк хрипло, сжимая кулак, чувствуя, как песок впивается в кожу ладони. Но сердце все еще бешено стучало, отзываясь на тот смех, которого не было тридцать лет.
Он долго сидел, пытаясь вернуть дыхание в норму. Тоска сменилась знакомым беспокойством – чувством упущенных возможностей. Он снова погрузил руку в бутылку. На этот раз искал песок холодный, почти колючий, с крупными зернами. Нашел его – песок с набережной Хельсинки, где десять лет назад стоял в ледяном ветре, размышляя над контрактом. Тогда он колебался: вложить все сбережения в рискованный, но многообещающий проект с финнами или выбрать стабильную, скучную работу в родном городе. Он выбрал стабильность. Проект прогорел через полгода, но его скучная работа вскоре тоже испарилась в волнах кризиса.
Пальцы нащупали крупную, шероховатую песчинку. Прикосновение. Холод. Резкий, как удар ножом. Он втянул воздух.
Звон. Оглушительный звон хрустальных бокалов. Холодный воздух конференц-зала с запахом дорогого парфюма и кофе. Гул десятков голосов, сливающихся в единый фон. И голос рядом, уверенный, чуть насмешливый: «Марк, ты гений! Они подписали! Мы сделали это!» Ладонь хлопнула его по плечу. Он узнал этот голос – Юха, финский партнер, с которым тогда вел переговоры.
Он стоял. Не сидел на холодном камне, а стоял посреди шумной толпы в дорогом костюме. В руке – бокал с искристым шампанским. Он чувствовал текстуру ткани пиджака, легкую дрожь в ногах от адреналина, кисло-сладкий вкус напитка на языке. И волну – чистую, оглушительную волну триумфа. Они рискнули. Они победили. Он был здесь не наблюдателем, а участником. Миллионером? Уважаемым предпринимателем? Человеком, который не побоялся прыгнуть в бездну и вынырнул с жемчужиной?
Этот мир был наполнен энергией, холодной и бодрящей, как финский ветер. Мир возможностей, взлетов, возможно, и падений, но таких ярких! Мир без сожаления о нерешительности. Он повернул голову (внутри видения он мог это сделать), пытаясь «увидеть» Юху, почувствовать его присутствие, но мир альтернативы был сенсорным, а не визуальным – он ощущал эхо голоса, тепло руки на плече, общую атмосферу успеха.
И снова – песчинка под пальцем сместилась. Холод сменился привычной прохладой ночи. Шум толпы растворился в рокоте моря. Триумф испарился, оставив послевкусие горечи и… зависти. Зависти к самому себе, другому. Он сжал песок в кулаке до боли. «А вдруг там тоже все рухнуло потом?» – подумал он с горькой надеждой. Но знал: даже крах в том мире ощущался бы иначе – как цена за смелость, а не как наказание за трусость.
Опустошение. После яркости альтернатив реальность казалась плоской, выцветшей. Он почти машинально запустил руку в бутылку снова. На этот раз пальцы сами нашли то, что искали – горстку песка необычайно мелкого, шелковистого, почти невесомого. Песок с крошечного пляжа на греческом острове Санторини. Песок цвета заката. Песок, который он собрал семь лет назад, стоя рядом с Элис.
Элис. Имя все еще обжигало, как раскаленный уголь. Она была художницей, солнечной и непостоянной, как сам ветер. Они встретились случайно, вон в той самой таверне на утесе. Месяц безумия, страсти, разговоров до рассвета. Она звала его с собой – в Гватемалу, в Непал, куда угодно. «Жизнь – это движение, Марк! Застынешь – умрешь!» А он… он испугался. Его пугала ее безудержность, его привязывала к земле пресловутая «стабильность», которая уже тогда трещала по швам. Он сказал «нет». «Не сейчас». «Как-нибудь потом». Потом не наступило. Она улетела. Сначала приходили открытки, полные восторженных каракуль и упреков, потом – тишина.
Песок Санторини был теплым, как ее кожа в тот последний вечер. Марк взял щепотку, не выбирая отдельную песчинку. Он просто коснулся всей горсти.
Свет. Яркий, золотой, теплый свет, ударивший по векам. Он инстинктивно зажмурился (внутри видения!), но свет был не визуальным, а ощущением. Тепло солнца на лице. Легкость во всем теле. И запах… запах масляной краски, скипидара и… жасмина? Ее запах.
Он сидел. Не на камне, а на чем-то мягком – плетеном кресле, может быть? Под ногами была не трава и не камень, а деревянные половицы. Скрипучие. Где-то рядом плескалась вода. Море? Озеро? И звук. Тихий, сосредоточенный звук кисти по холсту. Ш-ш-ш… ш-ш-ш…
«Марк?» Голос. Ее голос. Близко-близко. Теплый, как мед, с легкой хрипотцой. «Ты опять задумался? Иди сюда, посмотри, что у меня получается!»
Он повернулся на звук. И… ощутил. Не картинку. Ощутил присутствие. Ее энергию – солнечную, чуть хаотичную. Тепло ее тела рядом. Легкое прикосновение ее руки к его плечу. И главное – чувство. Глубокое, спокойное, как море в штиль, чувство принадлежности. Здесь, в этом мире света, красок и плеска воды, он был не одинок. Он был с ней. Он был дома, и дом этот был не местом на карте, а человеком рядом.
Этот мир не сулил миллионов или триумфов. Он сулил что-то другое. Умиротворение. Тепло. Любовь. Возможно, бедность, странствия, неопределенность, но… наполненность. Он потянулся на ощупь туда, откуда шел ее голос, жажда коснуться, ощутить эту реальность полнее…
И наткнулся на… себя.
Не метафору. Не ощущение. А конкретное, осязаемое присутствие другого Марка. Того, который жил в этом мире. Тот Марк сидел рядом, на корточках, возможно, разглядывая холст. И когда слепой Марк потянулся, его пальцы коснулись… руки. Своей собственной руки, но другой. Теплой, живой, покрытой легкой краской.
В тот же миг альтернативный Марк вздрогнул. Резко обернулся. И Марк, наш Марк, ощутил не взгляд (его не было), а волну чистого, ледяного ужаса и… ненависти. Это было как удар током. Чужая паника, чужое отвращение, направленное прямо на него, ворвавшееся в его сознание через точку соприкосновения.
«Кто ты?!» – не голосом, а всем существом крикнул тот Марк, отдергивая руку. Мир света и тепла затрещал, как тонкий лед. Золотой свет померк, запах жасмина и краски сменился резким запахом гари. Марк почувствовал, как его выталкивают, вышвыривают из этого мира с силой отчаяния.
Он отдернул руку из бутылки, как от огня. Сердце бешено колотилось, холодный пот выступил на лбу. Он сидел один на холодном камне. Море ревело. Бутылка с песком лежала у него на коленях. Его пальцы дрожали.
Это было новое. Неприкосновенное. Бутылка показывала миры, но он всегда был в них лишь невидимым наблюдателем, призраком. Там его не ощущали. Он не мог вмешиваться. Но сейчас… он коснулся. И тот другой Марк почувствовал его. Как угрозу. Как кошмар, вторгшийся в его счастливый мир. И этот мир, мир с Элис, мир возможного счастья, отреагировал на вторжение болью и разрушением.
Ужас медленно отступал, сменяясь леденящим пониманием. Бутылка не была просто волшебным калейдоскопом. Она была дверью. И двери эти открывались в обе стороны? Или его отчаянная тоска, его желание принадлежать тому миру, прорвала невидимую преграду? Он чуть не разрушил тот мир. Чуть не уничтожил себя там. Ради чего? Ради минутного ощущения тепла?
Он поднял бутылку. Стекло было холодным и безжизненным. Внутри тихо шелестели миллиарды возможностей, миллиарды жизней, которые он не прожил. Жизней, где он был счастлив, богат, любим. Жизней, где он был несчастен, беден, одинок. Жизней, где он был мертв. Каждая песчинка – не просто воспоминание, а целая вселенная, хрупкая и реальная для кого-то другого.
Что он делал все эти годы? Он бежал от своей реальности, от своей боли, от своей слепоты, зарываясь в чужие миры, как страус в песок. Но эти миры были не убежищем. Они были зеркалами, отражающими его собственные сожаления, страхи и нереализованные мечты. И они были живыми. Хрупкими.
Ветер усилился, потянул с моря соленые брызги. Марк медленно встал. Камень под ногами был твердым, реальным. Он поднес бутылку к уху. Песок шелестел внутри, как сухие листья, как шепот тысячи не прожитых жизней.
Он глубоко вдохнул соленый воздух. Потом, медленно, не торопясь, подошел к самому краю утеса. Грохот прибоя снизу был оглушительным, влажный ветер бил в лицо. Он держал бутылку над пропастью.
«Я здесь, – прошептал он в грохот моря. – Я – здесь».
Он разжал пальцы.
Бутылка падала недолго. Стекло разбилось о скалы внизу с едва слышным хрустом, потерянным в реве волн. Песок – песок из Вади Рам, Бора-Бора, Красной площади, Сахары, тропинки у дуба, набережной Хельсинки, пляжа Санторини – смешался с влажным песком пляжа, растворился в морской пене, унесся волной.
Марк стоял на краю. Он не видел, как бутылка разбилась. Он чувствовал пустоту в руке. И странную легкость. Миллионы миров, миллионы возможностей ушли в море, став просто песком. Его песком. Песком этого места, этого момента.
Он повернулся спиной к морю и пошел по тропинке вверх, к своей одинокой квартире. Под ногами хрустел настоящий песок, песок этого мира. Он шел медленно, осторожно, ощущая каждую неровность тропы под подошвами. Ветер дул ему в спину, подталкивая вперед. Мир был пуст и огромен. Но он был здесь. И это было начало. Начало одной-единственной жизни, с ее болью, слепотой и неизвестным завтра. И в этой жизни, он вдруг понял, тоже был песок. Песок под ногами. И он был его. Только его.