В глуши, там, где асфальтовая дорога сменялась разбитой грунтовкой, а последние следы цивилизации терялись в зарослях столетних елей, стоял дом. Не просто старый дом, а дом с историей, вросший в землю корнями своих вековых стен. Аня и Борис купили его, устав от суеты большого города, мечтая о тишине и покое. Старожилы близлежащей деревеньки, куда они наведывались за продуктами, странно косились на них и шептали что-то о «Хозяине», но молодые люди лишь отмахивались – суеверия.
Первые недели в доме были идиллическими. Свежий воздух, пение птиц, уютный треск дров в камине. Казалось, мечты сбылись. Лишь мелкие странности нарушали эту гармонию. То ключ от входной двери, только что лежавший на полке, оказывался на полу. То за ночь рассыпанная мука на кухне собиралась в аккуратные кучки. Аня списывала это на сквозняки, Борис – на свою забывчивость.
Но потом началось.
По ночам они стали слышать звуки. Сначала тихие, едва уловимые, похожие на скрип половиц в пустом доме, или на легкий вздох, доносящийся из соседней комнаты. Затем – шаркающие шаги, словно кто-то, волоча ноги, неспешно прогуливался по второму этажу. Однажды Аня проснулась от ощущения, что кто-то трогает ее волосы. Она открыла глаза и почуяла легкое прикосновение к своим локонам. Подумала, что это Борис, но он крепко спал рядом, повернувшись к стене. Когда она попыталась уснуть снова, её волосы на затылке ощутимо потянули, и она почувствовала боль. Нащупав волосы, она обнаружила, что они были крепко, до боли, запутаны в несколько тугих, невозможных узлов. Никакая расческа не могла их разобрать. Пришлось обрезать.
Борис, человек прагматичный, всё еще пытался найти рациональные объяснения. Грызуны? Старый фундамент? Но однажды, когда он сидел за столом, изучая карты местности, тяжелая, чугунная сковорода, висевшая на крюке в кухне, со звоном упала прямо у его ног. Крюк был цел, сковорода словно сама отлетела от него. В тот же вечер, когда Аня налила себе стакан молока, чтобы угомониться перед сном, молоко в стакане внезапно скисло, став горьким и свернувшимся, хотя пакет был только что открыт.
«Может, и вправду… домовой?» – неуверенно произнес Борис, вспомнив слова старушек.
Аня, испуганная, начала читать в интернете о домовых. Там писали, что им нужно оставлять угощение, разговаривать с ними. Они решили попробовать. Оставили на кухне блюдце с молоком, краюху хлеба. Сказали вслух: «Хозяин, будь добр к нам. Мы не желаем тебе зла».
На следующее утро блюдце было пустым, хлеб не тронут. Но когда Аня пошла к раковине, чтобы сполоснуть блюдце, она увидела. На дне, вместо остатков молока, лежала маленькая, сморщенная птичья лапка. Высушенная, как гербарий, но до жути реальная. И от неё исходил еле уловимый, но отчетливый запах гнили.
После этого «угощения» всё стало только хуже. Ночью раздавался не просто скрип, а грохот. Словно кто-то волочил по полу мебель, а затем с силой бросал ее. В спальне стало невыносимо холодно, несмотря на натопленный камин. Дыхание превращалось в пар, и они просыпались дрожащими от холода, словно спали на улице в мороз.
Холод сопровождался запахом. Сначала – сырой земли и плесени. Потом – чем-то более отвратительным, сладковато-приторным, похожим на то, что оставалось от мёртвых животных, когда их находили спустя дни в лесу. Этот запах пропитывал всё – одежду, постельное белье, даже еду.
Аня стала видеть тени. Они мелькали на периферии зрения, когда она шла по коридору. Тонкие, вытянутые силуэты, похожие на человека, но не совсем. Они исчезали, как только она поворачивала голову. Однажды она увидела, как в спальне, в отражении окна, за спиной Бориса, мелькнуло что-то темное и невысокое, похожее на маленького, уродливого старика с горящими глазами. Она вскрикнула, Борис резко обернулся, но там не было никого.
Спать стало невозможно. Каждый звук, каждый шорох заставлял их вздрагивать. Дремота приносила кошмары. Ане снилось, что она лежит в своей постели, но её тело каменеет, а тонкие, костлявые пальцы что-то плетут у неё в волосах, туго затягивая пряди, а потом начинают нащупывать её лицо. Борис просыпался от ощущения, что кто-то сидит у него на груди, придавливая, не давая дышать. Он пытался кричать, но голос застревал в горле, а в темноте он видел два светящихся, злобных огонька, которые приближались к его лицу, и чувствовал ледяное дыхание.
Однажды ночью Аня проснулась от шепота. Он доносился из угла комнаты, тихий, скрежещущий, похожий на шелест сухих листьев и поскребывание когтей. Он был неразборчив, но Аня поняла, что это её имя. «А-а-ан-ня…»
«Что ты хочешь?» – прошептала она, пытаясь разбудить Бориса, но тот спал мертвым сном, словно его кто-то усыпил.
Голос стал громче, но всё еще шептал: «Ты… чужая… Здесь… мой…»
В углу комнаты, там, откуда доносился шепот, сгустилась тьма, и в ней проступили два красных, мерцающих глаза. Они были полны такой первобытной злобы и обиды, что Аня почувствовала, как её рассудок начинает таять.
«Уходи…» – выдохнула она.
Глаза моргнули, и голос ответил, теперь уже не шепотом, а хриплым, пронзительным рыком, который эхом разнесся по комнате, казалось, сотрясая стены: «Я… не… уйду! Это… мой… дом! А ты… моя…»
С этого момента всё стало открытым. Домовой перестал скрываться. Он появлялся в любой комнате, не скрываясь, просто стоял в тени и наблюдал. Он был невысоким, коренастым, с длинными, жилистыми руками, покрытыми редкими волосами, похожими на мох. Его кожа была морщинистой, землистого цвета, а лицо — искаженным гримасой вечной злобы, словно он веками страдал от чего-то невыносимого. Глаза горели красным пламенем.
Он начал играть с ними. Днём, когда они пытались заниматься своими делами, он швырял предметы со столов, разбивал посуду, выключал свет, когда они шли по лестнице. Он открывал двери и окна, впуская в дом ледяной ветер и снег, а потом захлопывал их так, что стекла дребезжали. Он передвигал мебель, запирал комнаты изнутри, когда они выходили, заставляя их искать ключи, которые исчезали.
Они пытались уехать. Собрали сумки, завели машину. Но когда Борис повернул ключ зажигания, из-под капота вырвался сноп искр, и двигатель заглох. Сколько бы он ни пытался, машина не заводилась. Затем они пошли пешком. Но через полчаса ходьбы по единственной тропе, они обнаружили себя… у входа в свой же дом. Словно они ходили по кругу, а лес вокруг них сам менял направление. Это повторялось снова и снова. Они были заперты в доме, который стал их тюрьмой.
«Он не пускает… он не отпускает!» – плакала Аня, прижимаясь к Борису.
«Что ему нужно?» – прошептал Борис, его голос был сломлен.
Голос домового снова прозвучал в их головах, теперь уже не как эхо, а как их собственные мысли, проникающие в самую душу: «Вы… нужны… Мне… скучно…»
Они пытались бороться. Пытались жечь травы, читать молитвы, обвешивать комнаты оберегами, которые нашли в старых книгах. Но это лишь приводило его в ярость. Пламя в камине вырывалось наружу, обжигая их. Стены дрожали, а из-под пола доносился жуткий, нечеловеческий вой, от которого кровь стыла в жилах.
В один из самых жутких вечеров, когда на улице бушевала метель, а внутри дома царил кромешный ад, домовой явился им во плоти. Он стоял посреди гостиной, глядя на них своими горящими глазами. От него исходил невыносимый холод и запах гнили. Он медленно протянул свою жилистую руку к Ане. Она попыталась отползти, но её тело не слушалось.
«Пришла… пора… играть…» – прошипел он.
В следующее мгновение стены комнаты словно растворились. Они оказались посреди бесконечной темноты, лишь свет красных глаз домового освещал пространство. Он схватил Аню за волосы и потянул, заставляя её закричать. Борис бросился на него, но его отбросило невидимой силой. Он упал, ударившись головой, и потерял сознание.
Когда он очнулся, он был один. В доме царила абсолютная тишина. Холод, запах – всё исчезло. Было только гулкое, давящее безмолвие. Аня исчезла. Он метался по дому, зовя её, но ответом ему была лишь звенящая пустота.
Он снова попытался уехать. На этот раз машина завелась. Дорога не петляла. Он добрался до деревни, но его никто не узнавал. Его волосы поседели, глаза были пустыми, а на лице застыла печать вечного ужаса. Когда он пытался рассказать о том, что произошло, его слова звучали бессвязно, а на теле не было ни единой царапины, ни одного синяка.
Он сошёл с ума. Его поместили в клинику, где он до конца своих дней рисовал один и тот же дом, а в каждом углу его картинки прятались два горящих красных глаза.
А дом стоит до сих пор. Теперь он кажется совсем обычным, поросшим дикой зеленью, с плотно закрытыми окнами. Никто больше не осмеливается его купить. Но иногда, в самые тихие ночи, когда ветер замирает, из окон дома доносятся звуки. Тихий плач, женский смех, детский шепот, и всё это смешивается с низким, довольным урчанием, словно кто-то глубоко внутри дома, в его самых тёмных закоулках, наконец-то наслаждается полной, безраздельной властью. А если прислушаться, можно различить тихое, довольное бормотание, похожее на слова: «Мои… Мои… Все мои…»
#страшныеисториинаночь #страшныеистории #страшилка #ужасы #мистика