Жизнь у воды
Река текла неспешно, словно убаюкивая своим тихим течением. В её темных глубинах можно было утонуть взглядом, если вглядываться продолжительное время. Иногда река приносила с собой обломки каких то деревьев, вырванных с корнем, и также другие предметы, свидетельствующие о присутствии человека на берегах, о том. что идет кипучая деятельность порой. Но этот мусор проплывал далеко от берега, просто проплывал мимо. В тихой заводи, отделенной от основного течения длинной косой, царили спокойствие и умиротворение.
Берег утопал в зелени лип, бархата и кленов, и множества других деревьев, создавая идеальные условия для пчеловодства.
"Знали толк в хороших местах, не зря они тут строили свои жилища" - с завистью думал Никонор, восхищаясь мудростью предков. - Подходили к делу очень основательно". Он всегда с почтением относился к старине, даже к ржавой железяке, найденной в сарае порой у себя.
Его пасека носила имя Карпатовка, в честь первого хозяина, создавшего это заведение, он уважал его и был благодарен.
Представляя себе этого незнакомого человека, Никонор видел могучего бородатого казака, смелого и сильного, сумевшего обосноваться в этой глуши, несмотря на трудности и нелегкие условия проживания. Он размышлял о его торговле с жителями соседней страны, о том, как он нанимал их для своих нужд и был полновластным хозяином. А потом революция и годы беззакония лишили его всего, и он, как и многие другие, исчез в лагерях, оставив результаты своего труда неизвестным будущим жителям этих мест.
Долгое время Карпатовка стояла заброшенной и разоренной и никому до него не было никакого дела. Но Никонору удалось её возродить, отстроить дом, приложив старания и зимовник. Для этого он объездил полтайги, разбирая заброшенные пасеки, которых, к его счастью, еще хватало в окрестностях. Большинство из них гнили в своих местах и разваливались, растаскиваемые лесным людом и просто разрушаемые стихией. Здесь же старый хлам, ценой невероятных усилий, пошел в дело благодаря его неимоверным усилиям и умению. За несколько месяцев на берегу реки кормилицы вырос целый хутор, словно кость в горле у жителей соседней страны и "заноза" у некоторых здесь заведений. Последние особенно беспокоились и создавали Никонору немало ненужных проблем.
Но Карпатовка стояла, а Никонор, измученный нелегкой судьбой и жизнью, но гордый и несгибаемый ни в каких ситуациях, продолжал дело своих предков - жил на выбранной реке.
Проблемы были серьезные. С тех пор, как эту реку опутали шестью рядами колючей проволоки, жизнь у реки стала совсем легкой.
Никонор сам не застал, но слышал от стариков, как до войны и после люди жили дружно, ходили друг к другу в гости: зимой по льду, летом на лодках. Не воровали, жили в согласии друг с другом. А уж что до революции было – и говорить нечего, жизнь кипела здесь всюду, веселье было на всю округу, как рассказывали прежние жители старожилы.
Но потом появилась эта колючая проволока, якобы для безопасности, и люди постепенно забыли о реке. Сети гнили, лодки разваливались, народ, как они говорили, "обезлошадел". А река все неминуемо несла свои мутные воды на восток. Много воды утекло с тех пор, как вдоль берега выросли столбы, похожие на неприятные подобия чего то неприятного. Никонор и не помнил, когда это случилось. Тогда он, по словам покойного отца, был еще "щенком", вечно зачем то плакал и не приучился к горшку.
Получилось, что он вырос за колючей проволокой, словно в тюрьме. Все деревни вдоль могучей реки оказались за оградой, еще и опаханной полосой, чтобы враг не прошел.
Враг и не проходил. Но как это объяснить глупой корове или быку, которые постоянно попадали в ограждение? Обезумевших от страха и боли животных пристреливали на глазах у всех. А вот диким зверям было все равно. Медведи, лисы, изюбры – эти лесные великаны не признавали границ. Сколько шкур они оставили на этой адской проволоке, знал только Бог. Но граница была на замке. И удивительно, что народ годами это воспринимал как должное.
Купаться в реке – по расписанию, рыбачить – с разрешения. И все через калитку. А вечером – снова на замок.
"Но от кого? Зачем?" – тысячу раз спрашивал Никонор себя и других.
"Для порядка", – был простой ответ.
Бывало, сядет Никонор на скамейку и смотрит сквозь проволоку на гладь реки, а по воде, словно гусиные перышки, плывут китайские джонки. И от этого зрелища его охватывало отчаяние. А соседи не упускали своего, хозяйничали, как могли. Как только сходил лед, на реку высыпали дети с соседнего государства, кто на чем.
"Конечно, прокорми такую ораву! Миллиард! Не будут же они смотреть, как мимо добро проплывает", – возмущался Никонор, забывая вкус настоящей речной рыбы. А может, и не знал его? Кеты, аухи, нельмы, сазаны – всей рыбы не перечесть. А какой вкус у калужьего мяса! Никонор боялся даже думать об этом, но стоило подумать, как тут же текли слюнки.
Все это доставалось "младшему брату" – жителям соседней страны. А русский народ, коренной амурский, медленно, но верно спивался, переходя на тюрю и комбикорм.
Никонору пришлось приложить невероятные усилия, чтобы добиться разрешения на освоение Карпатовки. Он обивал пороги, доказывая, что укрепление границы – это не только пушки и колючая проволока, но и нормальная жизнь людей. Он верил, что там, где есть хозяин, там будет и порядок. Никонор видел, что земля приходит в упадок, берега пустеют, а у людей отняли не только землю и реку, но и лишили возможности работать на ней.
Несмотря на перестройку и частичное снятие ограничений, ситуация оставалась сложной. На целое село было всего несколько лодок с моторами, а получение разрешения на выход на реку превращалось в мучение с бесконечными досмотрами и проверками. Люди были в отчаянии.
Однажды Никонор, не выдержав, высказал коменданту всё, что накипело: "Кто здесь хозяин?! Что вы творите?! У меня пчёлы роятся, улетят в соседнюю страну! А у вас какая-то ситуация! Знаю я ваши дела, лижете зад начальству. Понаехали шишки из области развлекаться, а бойцов бы лучше накормили! Стыдно смотреть на этих пареньков!"
Эти слова стоили Никонору дорого – он попал в немилость. Комендант, не привыкший к такому обращению, был ошеломлен и это ему пришлось не по нраву. Никонор выплеснул на него всё из-за пчёл, но так и не убедил в своей правоте. В итоге, все его пчёлы не спросясь и не имея удостоверений и документов, улетели в соседнюю страну.
Впрочем, в соседнюю страну улетали не только пчёлы. Через границу утекало многое: металл, солярка, даже трактора. Взамен жители соседней страны предлагали дешёвую водку и сомнительный товар – магнитофоны и тряпьё, которое быстро приходило в негодность. Это называлось "бартером", словом, которое вызывало смесь гордости, риска и отвращения.
Никонор понимал, что его "бартер" с жителями соседней страны – это, по сути, контрабанда, чреватая тюремным сроком. Но нужда заставляла его заниматься этим рискованным делом. Он видел в этом способ выжить, когда другие возможности были недоступны.
Жители соседней страны скупали всё подряд, превратив окрестные свалки в вычищенные территории. То, что годами гнило без пользы, теперь шло на экспорт. Взамен в домах появлялся дешевый ширпотреб, а в больницах росло число отравившихся некачественными товарами с соседней страны. Они брали даже гнилые шкуры и, по слухам, собак и лошадей. Местные жители, не теряя времени, собирали и продавали всё, что плохо лежало, а ночью по реке курсировали джонки, перевозящие товары туда и обратно. Кто-то даже окрестил это "народной таможней".
Сам Никонор избегал торговли собачатиной. Пока на заставе были "свои" люди, дело шло относительно гладко. Но с приходом нового начальства всё усложнилось. Семья нуждалась в деньгах, а мёд продать было сложно. Поэтому Никонор рисковал, переправляя через границу старый металлолом: радиаторы, проволоку, сломанные вилки, старые самовары и умывальники.
Однажды, под влиянием алкоголя, Никонор продал жителям соседней страны даже своего коня. Потом жалел, но понимал, что конь ему не особо нужен. Это не собака, а скорее обуза: убежит – лови, корми овсом, подковывай. Да и воров кругом полно. В отличие от любимой собаки, которую украли прямо с его пасеки. Мысль о пропавшей собаке вызывала у Никонора гнев и отчаяние. Он считал, что люди потеряли совесть и страх. Поэтому, когда жители соседней страны предложили купить его коня, Максора, он согласился. Так Максор отправился за границу вслед за джонкой.
Никонор видел Максора, своего коня, сначала на другом берегу реки, а потом пасущимся в поле. Жизнь животного сильно изменилась, когда он попал к жителям соседней страны. Единственное, что радовало Никонора, это то, что коню оставили его прежнее имя – Максор. А жителям соседней страны было все равно, как его называть. Впрочем, за телевизор они отдали его "ма". Да и что смотреть по этому телевизору, кроме передач из соседней страны и назойливой рекламы? Так Никонор и остался без лошади и с бесполезным телевизором.
Правда, у него был еще "конёк" – безотказный автомобиль, который всегда выручал. Но его нужно было заправлять дорогим бензином, на которые не хватало средств. И все же "конёк" был спасением. Даже служивые иногда восхищались его надежностью. Но честных людей на этом месте было мало, поэтому договориться с ними было сложно, а порой и невозможно. Так что Никонор занимался контрабандой не от хорошей жизни. Зиму он прожил неплохо, собрал дочку в институт, жена не жаловалась, и в кармане появились деньги. Многие завидовали и, конечно, доносили куда следует.
Вечерами, сидя на берегу и размышляя о своей тяжелой жизни, Никонор все больше убеждался, что это грязное дело не стоит того, чтобы тратить на него жизнь. Он мечтал послать жителей соседней страны подальше и заняться пчелами, завести хозяйство, ловить рыбу. Работы на пасеке весной хватало. Но нужно было провернуть еще пару дел с теми же жителями соседней страны. Да и какая рыбалка без сетей? А их можно было достать только у соседей, с которыми трудно было договориться. Проси что угодно, но не сети. Кто же захочет делиться тем, что приносит доход? Но жители соседней страны уважали Никонора и даже побаивались, поэтому всегда имели с ним дело и не жалели даже своих сетей, по недорогой цене с ними удавалось порой договариваться.
Вечерело. Солнце скрылось за сопками на другом берегу реки. Вечером у воды было хорошо и тихо. Рыба выпрыгивала сама из воды, оставляя круги на гладкой поверхности, летали бабочки вокруг. Верхушки кленов и бархатов еще краснели в последних лучах солнца, благоухая молодой листвой. Словно алые паруса, возвышались выше по течению отвесные скалы, уходящие в быструю воду могучей реки. Туда Никонор не мог добраться на своей лодке, но пешком ходил не раз. Берега там были крутые, по скалам гулял ветер, наполняя душу чувством восторга и свободы. Там, на вершинах, Никонор освобождался от всего наносного и забывался, растворяясь в окружающем мире и чувствовал себя счастливым человеком. Он долго смотрел вдаль, забывая о том, кто он. Но эти минуты свободы и счастья были недолгими. Глядя вниз, он видел, как суетятся под скалами соседи, ставя сети, наверное, тоже радуясь своей трудной и непонятной жизни.
С наступлением темноты Никонор, вооружившись фонариком, подал условный световой сигнал. Ответ не заставил себя ждать – с противоположного берега почти мгновенно мигнули в ответ, подтверждая готовность к встрече. Никонор ощутил прилив радостного возбуждения, тем более что его помощник крепко спал после вчерашнего, не представляя никакой помехи.
Товар был скромным: пара видавших виды, но еще вполне рабочих дробовиков, три радиатора и немного мелочи. Основную ставку Никонор делал на ружья, надеясь, что они не подведут. Мужики, отдавшие их в обмен, просили от него совсем немного, полагаясь на честность Никонора и удачу. Он знал, что старые русские ружья ценятся у жителей соседней страны. Сам он не рассчитывал на личную выгоду, но, имея товар, мог выторговать что-то и для себя.
В последнее время дела шли неважно, жители соседней страны стали привередливыми, брали не всё и безбожно всегда с ним торговались, чего сам Никонор терпеть не мог. Возможно, именно поэтому к нему относились с уважением, перенимая некоторые черты его характера тоже. Иногда они приезжали просто так, привозя много свежих продуктов, особенно овощей и мяса, зная о его любви к ним и о его очень скудном рационе. Им нравилась русская земля, и они, как могли, жестами и корявыми словами, выражали свою симпатию к Никонору. Они тоже любили выпить, иногда даже дрались между собой по пустякам, что вызывало у Никонора смех. Он разнимал их, как детей, и отправлял обратно на джонки. Особенно они восторгались русской руганью, в которой Никонор был большим мастером, обучая соседей основам русского матерного языка.
Никонор хорошо знал всех своих партнеров и никогда их не путал. Он старался запоминать их слова, вникать в их речь, что вызывало у них искреннее восхищение и уважение. Все они были такими же простыми людьми, как и он, и для общения хватало жестов и простых фраз.
На реке существовали свои неписаные правила. Жители соседней страны тоже были не свободны: платили дань, несли наказание за нарушения границы и боялись как русских, так и своих пограничников. Появились даже свои "новые жители соседней страны", которые пару раз подплывали к Карпатовке, пытаясь установить свои порядки. Никонор, не стесняясь в выражениях, отправил их восвояси. Они ответили ему тем же, причем на русском языке. До угроз дело не дошло. Русский язык становился языком общения на реке. Почти каждый житель соседней страны, даже неграмотный, знал пару десятков русских слов и гордился этим, словно между странами шло негласное соревнование.
Никонору было крайне сложно конкурировать с другими рыбаками. Он, владелец прибрежной земли, едва мог пробиться к своему участку, так как всё побережье было занято другими. Его право на землю было скорее формальным, чем реальным, ведь у него даже лодки не было.
Ситуация казалась абсурдной. Куда ему было податься? Это же его родная земля! Но местные власти, по мнению Никонора, только и делали, что придирались, устанавливая бессмысленные правила и ограничения.
Однажды произошел совсем уж нелепый случай.
С бензином всегда было туго, особенно для военных, которые не особо заботились о технике. Здесь привыкли жить за счет государства, изображая охрану границы и наживаясь на этом.
Приехали к Никонору, попросили бензина. Отказать было неудобно, да и по-соседски нужно делиться. Никонор выручил их.
"Ты хоть понимаешь, что просишь?" - спросил он у молодого лейтенанта.
Тот рассыпался в благодарностях. Никонор предложил им отдохнуть, накормил, а потом угостил пивом. Разговорились по душам, выпили несколько бутылок. На прощание он дал им еще пива в дорогу, наказав не забывать добро.
Лейтенант "не забыл". Через неделю Никонора вызвали в комендатуру. Оказалось, что у него нашли "контрабандное" пиво.
Никонор был потрясен таким поворотом событий, но не показал этого. Он ответил официально, соблюдая все формальности.
— Я вижу, в вашей конторе на каждую мелочь заведена бумажка. И даже если я выпил пива с вашим осведомителем, это еще не значит, что оно было добыто незаконно. Меня же не поймали с этим пивом. А то, что я, по доброте душевной, поделился последним бензином с вашим … Прошу прощения. Не знал, что у вас заведено отвечать злом на добро. Да и вообще, мне неприятно об этом говорить. А вам, товарищ начальник, я искренне сочувствую, что в вашем коллективе завелась такое.
Затем Никонор подробно рассказал о случившемся, добавив лишь, что пиво само к нему приплыло. Он предположил, что, возможно, где-то перевернулась джонка жителя соседней страны. Мало ли что могло случиться… А отказываться от такого подарка судьбы не в его правилах.
Майор оказался человеком проницательным и все понял. Однако бюрократическая машина была запущена, и дело передавалось из кабинета в кабинет, что затрудняло поездки Никонора на пасеку. Ему отказывали, ссылаясь на сложную ситуацию и закрытую границу. Говорили, что его пчелы не умрут с голоду, а до его детей никому нет дела, и что он не единственный такой умный.
Джонка появлялась из темноты внезапно. Никонора удивляла ее бесшумность и то, как безошибочно находили его пасеку в ночной мгле жители соседней страны. Это его задевало. Казалось, они знали реку как свои пять пальцев.
Большинство его гостей плохо понимали по-русски, как и сам Никонор по-ихнему. Но для общения хватало нескольких слов. "Хао" означало хорошо, "бу-хао" - плохо, а "пу-шин-го" - совсем плохо, хуже некуда. В таких случаях лучше было перейти на русский, отчего жители соседней страны кривились и прятали свой товар обратно в лодки.
Однажды Никонору довелось побывать в соседней стране. А как не побывать, когда граница так близко? Один из гостей, Лван Лин, или просто Лан, пришелся Никонору по душе. Он неплохо говорил по-русски и даже умел писать. Никонор подозревал, что эти знания не случайны.
— Ну и ладно, — подумал Никонор. — Поехали, и дело с концом.
Так он и оказался на другой стороне.
Никонор, оказавшись в деревне, был поражен бедностью и простотой жилищ жителей соседней страны. Фанзы и мазанки казались ему убогими, а плетеные изгороди вместо заборов – чем-то диким. Дома напоминали конюшни. Но потом он понял, что сравнивать разные культуры бессмысленно. Эти люди только начинают подниматься из нищеты.
У Лана, в отличие от других, было вполне прилично. Видимо, он ждал гостей. Никонор, бородатый и крепкий, с волосатыми руками, да еще и ругающийся как сапожник, был для местных настоящей диковинкой. Лан даже достал пластинку с певицей, и Никонор пустился в пляс, сломав стул. Он был звездой вечера, но не помнил ни песен, ни выпитого.
Очнулся Никонор на берегу, где столкнулся со старыми врагами. Дело могло кончиться плохо, но Лан заступился. Никонору вспомнилось, как он когда-то резал их сети, мешавшие его собственным, и как он умеет драться.
Случайная встреча с врагами обернулась дракой. Никонор успел врезать двоим, но потом на него набросились с кольями и топорами. Лан вовремя пришел на помощь, и жители соседней страны посыпались на землю. Лан был непростым человеком, но он помог простому русскому мужику. Никонор не знал, кто он такой, но был благодарен. С жителями соседней страны нужно было уживаться, ведь они тоже люди. А река, разделяющая берега, – это та же земля, только жидкая.
Вскоре к берегу причалила джонка, и Никонор услышал знакомый голос: "Капитана деся?" Он рассмеялся и вышел из тени, узнав Лана и его товарищей. После приветствий и шуток Никонор пригласил гостей в летнюю кухню, где обычно решались дела.
Он заранее подготовил фразы и товар для обмена. На столе появилась поллитровка самогонки, вызвав восторг у жителей соседней страны. Закуски тоже были их. После первой склянки начались соревнования по армрестлингу. Никонор смеялся, укладывая гостей на стол, а потом все снова пили и перешли к делу.
"Я начальник таможни! Ты понял, желтомордый…" – кричал Никонор, тыча себя пальцем в грудь. Лан молча наблюдал, оглядываясь по сторонам и переговариваясь с кем-то.
Никонор, распаляясь, тыкал гостю в лицо тетрадью с заготовленными фразами, словно учебником, и, разглядывая китайца со всех сторон, настойчиво повторял: "Я тебе русским языком говорю! Смотри сюда!" Он требовал сетки для рыбалки: "Понял? Мне сетку давай! Я здесь рыбу ловить буду. Юй! Рыбу! Ты юй любишь? Я люблю!"
Житель соседней страны, пытаясь хоть как-то наладить общение, улыбался и что-то щебетал на своем языке, словно надеясь, что это поможет ему понять русского. Он предлагал: "Тывая на тезивиза. Пинь-го бели. Си-гуа на. Я мая рюзё. Девестыволику руджио мине."
Никонор, не понимая, что ему говорят, огрызнулся: "Хрена тебе, а не двухстволку! И си-гуа свои сам жри! Мне за дробовик пять сеток давай! Пять!" Он начал считать по пальцам, сбиваясь и ругаясь, чем вызывал смех у соседей. Он сжимал кулак и тыкал каждым пальцем по отдельности в лицо собеседнику. Так они могли препираться часами. Митрофан, старый приятель Никонора, уже пьяный сидел в углу, улыбался и не вмешивался, зная, что оба прекрасно понимают, чего хотят.
Никонор продолжал настаивать: "Пять! Слушай меня! По пальцам объясняю! Лу-фань сеток! Не жадничай! Я вам такого ма за какой-то сраный дянь-ши-дзу отдал! Ма огромный, а дянь-ши-дзу маленький! А ты мне сетки жалеешь? Или ты хочешь, чтобы я лягушек жрал? Цин-ва! Цин-ва бу-хао! Ква-ква не надо! Сам свою лягушатину жри! Ням-ням цин-ва! Никонор цин-ва бу-хао! Мне юй надо! Хао? Понял? Хэ моя! Я на ней живу! Видел - текёть? Это моя река! Река хэ моя!"
Собеседник, улыбаясь, пытался сменить тему: "Вася, вася! Амуля вася!" Он предлагал пиво: "Моя угося Никона. Укусына пыва."
Никонор не сдавался: "Ты мне зубы не заговаривай! Ваша бэй - говно! И водку вашу я в гробу видел! Понял? Пу-шин-го!"
Торговец собеседник продолжал предлагать: "А мозета, пи-цзю нада? Сё нада? Бели сыколико нада."
От долгого торга Никонор уже и сам забыл, чего хотел. торговец постоянно совал ему под нос разные вещи, сбивая с толку.
В конце концов Никонор махнул рукой: "Хрен с тобой, базарная твоя душа! Давай пи-цзю! Хао-ба! Уговорил! Пиво хао!"
Одурманенный хмелем, Никонор становился неуправляемым. Внезапно вспылив, он мог сбросить вещи со стола, схватить кого-то за одежду, выкрикивать угрозы и что-то лихорадочно подсчитывать, загибая пальцы.
— Ваши сапоги — дрянь! — кричал он. — Полный отстой! Больше не привозите! Развалились за месяц!
Топая ногой по полу, он распалял гостей, снимал сапог и, со смехом демонстрируя дыры, набивал цену своему товару.
Торг мог затянуться на всю ночь, и такое случалось. В конце концов, Никонор отмахивался, брал одно из ружей, демонстративно заряжал его пулей и без предупреждения стрелял в старую железную бочку. Мгновенно все протрезвели.
Пробитая насквозь бочка вызвала у гостей восторг, лед тронулся, и они побежали к лодке за тем, что требовал хозяин. Из-за дробовика едва не завязалась драка. Второй ствол взяли без особого энтузиазма. Ружьё не внушало доверия своим обшарпанным прикладом, но Никонор был в ударе и убедил торговцев, что это пустяк, что всё русское — самое лучшее, а старый приклад лишь подтверждение качества.
Вскоре на берегу лежали пять новеньких сеток, пара кассетных магнитофонов, гора тряпья, парфюмерии и всякой мелочи, не считая ящика ханжи и пива. Это уже шло как бонус, подарок за визит.
С трудом спрятав добычу под навес, Никонор махнул рукой — будь что будет — и, пошатываясь, поплелся спать.
В темноте еще слышался стук дизеля китайской джонки, о которой Никонор и не мечтал. Вокруг керосиновой лампы вились комары. Пасека снова погрузилась в тишину и уныние, едва различимая со стороны реки. Обрывки прошедшего дня еще мелькали в голове. Как и череда прошлых, был прожит еще один день.
Так проходили дни и недели. Приближалась осень, а вместе с ней и холода. Жители соседней страны жили своей жизнью, Никонор своей. По утрам он выходил на берег, проверял снасти. Варил сироп и готовил пчел к зимовке. Дел хватало.
На одном берегу, диком и безлюдном, жил Никонор. На другом, его знакомые соседней страны, постоянно звучала музыка и кипела работа. Поначалу это раздражало, но потом Никонор привык. Он наблюдал за неутомимыми соседями, которые, казалось, никогда не спят. Они возделывали поля, строили фабрики, выращивали невиданные плоды. Их берег преображался на глазах, вырастая из пустыни в процветающие деревни и города.
Но это процветание достигалось ценой пренебрежения к законам и экологии. Жители соседней страны, не стесняясь, отвоевывали русские острова, пересыпая протоки и не заботясь о последствиях. Никонор видел, как его родной край приходит в упадок, в то время как соседи демонстрируют свою силу и предприимчивость.
В своей убогой хижине, при свете тусклой лампы, Никонор с горечью переживал за судьбу своей земли. Он помнил времена, когда вдоль берега ходили казачьи дозоры, охраняя каждую пядь русской земли. Теперь же он чувствовал себя одиноким и бессильным перед натиском соседей, ворующих все, что плохо лежит. Беспомощность границы и всеобщий хаос вызывали у него отчаяние. Он видел, как былое теряет свою силу и распадается на части.
Никонор порой сожалел о том, что оставил таёжную глушь ради жизни на реке, где так и не почувствовал себя своим. В лесах было спокойнее, но и там хватало трудностей: случалось, что и мёда не было всё лето, и мяса зимой не достать. Тайга – не магазин.
На реке жизнь кипела, рыба всегда была под рукой – только лови. А с рыбой голод не страшен. Да и пчёлам здесь климат больше подходил. Зачем тогда город? Летом баржи ходят, можно договориться о подработке. Зимой дрова нужны всем. А если не хочется, сиди себе дома, с женой.
"Жить можно! – думал Никонор. – Можно жить!" И надеялся, что всё наладится.
Он быстро освоил ловлю сплавом, и сети редко оставались пустыми. Правда, лодку приходилось прятать.
Бартер постепенно сошёл на нет, и Никонор этому был рад. Летние хлопоты и так не давали передохнуть, да и бензин для машины становился непозволительно дорогим. Не наездишься. А каждая поездка – риск. Попробуй провези что-то запрещённое – извернёшься наизнанку.
Хорошо, если попадётся понимающий пограничник, которого можно отблагодарить свежей жареной рыбкой или трофейным пивом.
Вот так, потихоньку, информация о его нелегальной деятельности и доходила до нужных людей. Шила в мешке не утаишь. Тучи над Карпатовкой сгущались. Никонор это видел и старался брать от реки всё, что мог, сутками возился со снастями, постепенно забрасывая пчёл – пусть сами выживают. В совхозе на него тоже злились, грозили увольнением. "А тогда чего с чужим добром возиться?" – думал Никонор.
Соседи словно забыли о его существовании. Были стычки из-за сетей, но со временем притёрлись. Теперь НИКОНОР считал себя полноправным хозяином своего улова и не позволял никому ставить сети поперёк его. Несколько раз ему крупно везло: в сети попадались огромные таймени и жирные аухи, каких он раньше и не видел. Одной такой рыбины хватало на целую неделю, а кое-что удавалось и продать. Соседи и друзья ждали Никонора, как Деда Мороза с полным мешком подарков.
Он даже обзавёлся специальными снастями для ловли калуги, купленными у жителей соседней страны, несмотря на то, что этот способ был варварским и хищническим. Огромные крючья, размером с кисть, привязанные к капроновому тросу, опускались на дно и, если мимо проплывала большая рыба, впивались в неё, как иголки. Но такое случалось редко, и то, по рассказам.
На реке появилась первая ледяная крошка. Ночные заморозки сковывали берега тонкой коркой льда, а с реки дул ледяной ветер.
Никонор доживал последние дни в Карпатовке. Приказ был ясен: до конца месяца он должен уехать. Собрать пожитки и – прощай. Всё, во что он вложил годы труда – пасека, дом, склад – оставалось совхозу, а по сути – жителям соседней страны. Он знал их хватку. Пасеку разграбят сразу после его отъезда, в этом он не сомневался. "Да гори оно всё огнём," – ворчал Никонор, понимая своё бессилие.
Убедившись, что пограничный дозор прошёл незаметно, как и положено, Никонор спустил резиновую лодку на воду и сделал пару заплывов вдоль берега. Он отплывал на сто-сто пятьдесят метров и растягивал сеть, а помощник шёл по берегу, держа второй конец.
Улов был скромным, но на уху хватит, даже на двоих. Оставалось снять ещё пару сетей, пролежавших в воде больше месяца. Вдруг из-за поворота показалась джонка. Никонор догадывался, кто в ней плывёт. Под конец своей работы он успел крепко повздорить с соседями, даже подраться, к счастью, на своей территории.
В джонке сидел знакомый, неизменно в драных резиновых сапогах и поношенном пиджаке на голое тело. Это был его круглогодичный костюм, зимой дополняемый кроличьей шапкой. Пропитанный мазутом и рыбьей чешуёй, он сам напоминал сушёного карася. Заметив резиновую лодку, знакомый отвернул и отошёл от берега. Жители соседней страны обожали шнырять вдоль чужих берегов, словно своей земли им было мало, хотя так оно и было. Каждый клочок их воды давно поделен. Даже русская вода была поделена между соседями, и в каждом уголке стояла добротная их сеть, из которой не выберется даже мелкая рыбёшка.
Не обращая внимания на джонку и обиженного соседа, Никонор продолжал вытаскивать сеть. Рыбу приходилось долго выпутывать из ячеек, вода леденила руки, пальцы не слушались. Но сеть надо было вытащить, не бросать же. Оставалось не больше двадцати метров, самый глубокий участок. Часть сети уже перекинулась на другую сторону лодки. он согрел дыханием пальцы и, опустив руки в воду, стал выбирать остаток сети, к концу которой был привязан груз. Его нужно было отрезать, а потом, вытаскивая сеть в лодку, вернуться на берег. Вдруг сеть резко потянуло в сторону. Это было неожиданно. Сеть словно ожила. Руку так сильно дёрнуло, что она по локоть ушла в ледяную воду. Никонор даже не успел понять, что произошло.
Никонора буквально вдавило лицом в мокрую резину лодки, так сильно его дернуло. Лодка опасно накренилась, и ледяная вода хлынула под штаны. Чудом извернувшись, он схватился за резиновую проушину, отчаянно пытаясь удержаться. Мощные рывки, последовавшие за этим, отозвались хрустом в руке. О вытягивании сети не могло быть и речи. Неведомая сила, будь то водяной или гигантская рыба, крепко запуталась в сетке и явно намеревалась утащить Никонора на дно. Тонкие нити сети врезались в пальцы, сплетая их в болезненный узел. От ужаса он закричал, но в этот момент его дернуло еще сильнее, лодка встала набок, и голова ушла под воду.
В мутной воде он увидел чудовищных размеров рыбу. Несколько метров незнакомой, пугающей массы лениво шевелились прямо перед ним. Вероятно, она заснула в сетке, а когда Никонор попытался ее вытащить, проснулась и взбесилась, решив освободиться любой ценой. Его сеть для нее была лишь паутиной. Отчаянно пытаясь высвободить руку, чтобы достать нож, он понял, что ему не хватает третьей руки. Превозмогая боль, он вынырнул, жадно глотнув воздуха.
"Дружок! Сетку! Режь сетку!" - заорал он, сомневаясь, поймет ли его знакомый, или даже обрадуется его гибели. Голова снова ушла под воду. Разъяренная рыба сделала еще несколько мощных рывков. В темноте мелькнул ее ребристый хребет, длинный усатый нос и огромная пасть, похожая на развернутую гармонь. Внезапно сеть ослабла, и Никонор увидел, как рыба медленно поднимается, едва не задев своим серповидным хвостом дно лодки, а затем снова уходит в глубину. "Проснулась стерва," - подумал Никонор, готовясь к худшему. Но вдруг перед глазами что-то блеснуло, и его потащили наверх, словно мешок.
Оказавшись в безопасности на берегу, дрожа от холода и стягивая мокрую телогрейку, Никонор пережил заново весь ужас произошедшего.
Если бы не знакомый с соседней страны, рискнувший прыгнуть в ледяную воду с ножом, рыба утащила бы его на дно. Тот успел перерезать часть шнура, остальная жилка лопнула, оставив на пальцах глубокие рубцы. Добыча, о которой они оба мечтали, ушла в глубину вместе с сеткой. Но Никонора это уже не волновало.
Знакомый с соседней страны сидел рядом, восхищенно цокал языком, качал головой и с каким-то особым сожалением смотрел на Никонора.
Когда волнение улеглось, Никонор вернулся в дом и вскоре вышел оттуда с мешком и бутылкой водки. Не обращая внимания на удивлённый взгляд своего напарника, который с берега наблюдал за происходящим, он швырнул мешок к его ногам, открыл бутылку и сделал большой глоток. Его передёрнуло от резкого вкуса, он поморщился, с трудом сдерживая тошноту, словно съел что-то очень кислое. Сделав ещё один глоток, он протянул бутылку знакомому.
— Пей. За моё здоровье. Надеюсь, долго проживу. Давай, а то простудишься.
— Очень хорошо! — воскликнул тот, отпивая прямо из горла. — Он не умеет пить из стакана.
Никонор усмехнулся, что-то обдумывая, и махнул рукой в сторону сетей.
— Сети там. Они теперь твои. Забирай, мне они больше не нужны. — Он закинул мешок в джонку. — И убирайся отсюда. А то вдруг кто-нибудь приедет. Мне тогда неприятности будут, а тебя побьют и лодку отберут. Плохой капитан, очень плохой. — Он похлопал его по плечу, развернулся и направился к дому. Уже стоя на крыльце, он услышал звук заводящегося дизеля и обернулся. Житель соседней страны улыбался и махал ему рукой, как ребёнок.
— До свидания, друг, увидимся, — пропел он и повёл джонку вверх по реке.
— До свидания, до свидания. Чтоб тебя… — Он не закончил фразу, словно передумал, сплюнул и захлопнул за собой дверь.
Подписывайтесь и оставляйте комментарии.
Еще интересные каналы: