Когда Катя узнала, что её младшая сестра выходит замуж, она сначала обрадовалась. Без притворства, без зависти — искренне. Хотя отношения между ними давно были натянутыми, весточка о свадьбе вызвала тёплую волну. Она вспомнила, как та ещё в школе мечтала о пышном платье, как рисовала в тетради фамилию будущего мужа, как однажды сказала: “Ты у меня будешь свидетельницей, потому что ты — единственная, кому я по-настоящему доверяю”.
Но с годами доверие потускнело. После ссоры из-за наследства от бабушки перестали общаться. Официально — “просто отдалились”, неофициально — копили обиды. Сестра обиделась на Катю за отказ продать долю в даче, Катя — на сестру за молчание в самый тяжёлый период жизни, когда та ни разу не позвонила.
Поэтому, когда Катя услышала в трубке: “Ты ведь будешь моей свидетельницей?”, в груди всё сжалось. Было неожиданно. Было как будто “назад в прошлое”. Но не было радости. Потому что слова прозвучали не как просьба, а как обязанность.
— Я… не уверена, что смогу, — осторожно начала Катя. — Мы с тобой почти не общались…
— Ну да, — перебила сестра. — Но ведь мы семья. Ты же понимаешь, как мне это важно?
Катя промолчала. Сомнений не стало меньше. Не было диалога, не было разговора “от сердца”. Было — “ты должна”. И почему-то стало обидно. Что после всего — снова “должна”.
Через два дня Катя написала в мессенджер:
“Прости, но я не смогу быть свидетельницей. Мне тяжело возвращаться в формат, в котором нас с тобой не было годами. Это не из злобы. Просто — честно.”
Ответ пришёл мгновенно:
“Я бы для тебя всё сделала. А ты — опять своё. Понятно. Будь счастлива. Надеюсь, когда-нибудь ты поймёшь, что такое быть рядом.”
Катя перечитала эти строки десятки раз. И каждый раз чувствовала, как сердце сжимается от боли и вины. Но всё равно не жалела.
Семейный чат оживился, как улей. Сначала — без упоминания Кати, но с явным посылом. “Какие же у нас люди неблагодарные пошли…”, “Некоторые не ценят, что рядом родная кровь”, “Обидно, когда родня чужими становится”.
Катя молчала. Она не хотела втягиваться. Понимала: всё, что скажет, будет использовано против неё. Всё — станет новым витком.
Мать позвонила на третий день.
— Катя, ты серьёзно? Ты ведь ей пообещала когда-то. Разве можно так?
— Мама, я не обязана. Я же не на свадьбу не приду. Просто не хочу играть роль, когда между нами — пустота.
— Ты эгоистка. Вот и всё. Я не узнаю тебя.
Катя выключила звук на телефоне. Села в кресло. Смотрела в окно. Знала — эта история ещё будет болеть. Ещё не раз на неё бросят “взгляд укоризненный”. Но если сейчас пойти на поводу — потом снова будут ждать подчинения.
Вечером пришло голосовое от сестры. Голос дрожал, но был холодным:
— Спасибо за то, что напомнила: мы чужие. Я переживу. Но вот ты потом не жалуйся, когда тебя никто не поддержит.
Катя не стала слушать до конца. Её поддержка — это не роль в чужом спектакле. Не дежурная улыбка ради фото. И не место у алтаря, куда тебя ставят не за любовь, а за статус.
В день свадьбы Катя не выходила из дома. Не потому, что ей было всё равно. А потому что знала: если увидит фото, поздравления, будет горько. Пыталась отвлечься. Читала. Варила кофе. Гуляла с собакой.
На следующий день в ленте появилось фото: сестра, муж, подруга детства — та самая, с которой когда-то ругались. Теперь она — свидетельница.
Подпись: “Иногда чужие становятся ближе родных”.
Было больно. Но не от злости. От того, что любовь снова подменили демонстрацией. Что никто не попытался понять — только осудить.
Позже мать прислала фото букета. Под ним — фраза: “Ты могла быть частью этого”.
Катя ответила просто: “Я не отказывалась быть рядом. Я отказалась быть декорацией”.
Мама не ответила.
Прошёл месяц. Катя жила своей жизнью. Не ждала звонков. Не писала сама. Но однажды, перед сном, услышала “пилик” и увидела сообщение:
“Ты правда думаешь, что я хотела тебя использовать?”
Она долго не отвечала. Потом:
“Я думаю, ты не хотела понять. И всё поставила на автомат — как должно быть. А я больше не могу так.”
Ответа не было. Ни в ту ночь. Ни позже.
Семья замолчала. Как будто вычеркнула её. Но Катя чувствовала не пустоту — а наконец-то воздух. Потому что жить в ожидании, что ты должна быть “для всех”, больше не хотелось.
Она никому ничего не должна. Даже если говорят, что “всё бы для тебя сделали”.
Особенно — если всё это всегда в обмен на подчинение.
