Принять считать, что красный террор в Советской России начался с покушения на Ленина. 30 августа 1918 года эсерка Фаина Каплан стреляла в Ильича, а уже на следующий день «Правда» призвала ответить на «единичный террор наших врагов массовым террором контрреволюции».
Но за громким фасадом неудавшегося убийства Ильича как-то померкло еще одно злодейство, случившееся в тот же день и закончившееся вполне результативно — убийством того, против кого было направлено. Жертву звали Моисей Урицкий, а его убийцу — Леонид Каннегисер. И поводом для расправы стали вовсе не идейные распри, как в случае с Каплан, а месть за конкретного человека — офицера Владимира Перельцвейга.
«Еврей убил еврея из-за еврея, а репрессировали десятки тысяч русских» — вот самый распространенный комментарий под любым материалом об этом преступлении. И возразить тут, по сути, ничего, ибо поэтом Леонидом Каннегисером действительно двигала месть за своего друга.
Враг террора
Объектом возмездия Каннегисер выбрал не кого-нибудь, а главу Петроградской ЧК Моисея Урицкого, виновного в репрессиях против офицеров Михайловского артиллерийского училища. Но если бы «певец петербургской богемы» знал, что инициатором расстрела был вовсе не Урицкий, он, возможно бы, не бросился в горячке на велосипед и не помчался на Дворцовую площадь с пистолетом за пазухой.
Вообще, Моисея Урицкого с подачи перестроечной прессы конца 1980-х стали считать творцом красного террора, «отвратительным палачом и садистом», который будто бы любил хвастаться количеством подписанных им смертных приговоров. Мол, Моисей Соломонович не мог начать обедать, не подписав приказ о расстреле хотя бы двух врагов революции. Чушь всё это и сплошные слухи-сплетни. А вот реальностью является факт обратный — именно Урицкий противился введению массового террора в колыбели революции.
В июне 1918 года в Петрограде был убит видный большевик, знаменитый деятель красной цензуры Владимир Володарский. Его расстрелял по дороге на Обуховский завод эсер-боевик Григорий Семенов. Казалось бы, после такого и должен был начаться революционный террор в городе. Но не начался. Возмущенный Ленин гневно строчил Зиновьеву (руководителю Петросовета):
Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты) удержали. Протестую решительно!
И кто же эти загадочные «питерские цекисты»? Как ни странно, Моисей Урицкий. Он открыто заявлял, что против расстрелов, так как полагает, что они могут вызвать лишь озлобление народа и не дадут положительных результатов.
А вот его начальник Дзержинский в Москве считал иначе. Это именно с его подачи ввели правило взятия заложников из числа крупных политических фигур, которые должны были быть казнены в случае покушений на лидеров большевиков.
Такой дисбаланс в карательных органах в отношении к репрессиям бросался в глаза. В Москве вовсю шли аресты, а Петроград оставался «тихой гаванью», где чекистское следствие работало по правилам и нередко отпускало подозреваемых на все четыре стороны.
Но долго такая вольница продолжаться не могла. К августу 1918-го Урицкий уже сам находился «на подозрении», а его влияние во вверенной ему вотчине серьезно ослабло. Поэтому когда на комиссии Петроградской ЧК товарищи-коллеги напрямую подняли вопрос о применении смертной казни «согласно революционной законности», Урицкий возражать побоялся. Однако ему удалось настоять на условии единогласного решения. То есть, если кто-то из чрезвычайной комиссии голосовал «против», расстрел отменялся.
Подходящий случай подвернулся почти сразу — в августе 1918-го арестовали группу офицеров Михайловского артиллерийского училища, подозреваемых в заговоре против советской власти. В принципе для вынесения расстрельного приговора для ЧК было достаточно слов «офицер» и «заговор», стоящих вместе. Поэтому расследованием толком никто не занимался, и рассмотрение дела заняло всего один час. Приговор — всех заговорщиков расстрелять. Решение было единогласным.
Точнее, почти единогласным, так как глава Петроградской ЧК Моисей Урицкий от голосования воздержался. Приговор привели в исполнение на следующий день, и расстрел 21 офицера стал на тот момент самой массовой репрессией в истории «колыбели революции».
Списки казненных за подписью руководителя ЧК Урицкого появились в петроградских газетах. В них значился и молодой офицер Владимир Перельцвейг — близкий друг петроградского поэта Каннегисера.
Петроградский «цветок»
Интересный был этот человек, поэт Леонид Каннегисер. Ему едва исполнилось 22 года, а он уже успел стать городской знаменитостью, душой литературного Питера, «изломанным эстетом, играющим в декаданс», как писала поэтесса Вера Инбер. Она же упоминала, что Леонид не скрывал нетрадиционной ориентации, а при ходьбе качал бедрами так, что у нее от этого «делалась морская болезнь».
О Каннегисере оставили воспоминания многие великие. Так, Марина Цветаева писала о нем следующее:
Леня для меня слишком хрупок, нежен… цветок. Старинный томик "Медного всадника" он держит в руке как цветок, слегка отставив руку — саму, как цветок. Что можно сделать такими руками?
И действительно, представить в такой хрупкой длани можно перо, розу, томик стихов. Но никак не пистолет. А между тем «мальчик с цветочными руками» в юности учился в том самом Михайловском артиллерийском училище, где юнкеров учили и владеть оружием тоже.
И пострелять он вполне успел, так как со своим другом и однокашником, тем самым Владимиром Перельцвейгом, участвовал в обороне Зимнего дворца. Правда, недолго, так как после начавшейся заварухи два юнкера сумели незаметно улизнуть через задний ход.
В общем, не таким уж «цветком» был петербургский поэт Леонид Каннегисер. Есть мнение, что после ареста Перельцвейга он пытался спасти друга — хотел встретиться с Урицким или хотя бы поговорить с ним по телефону. Легко заметить, что все три вышеозначенные фамилии тут еврейские. Вполне возможно, Каннегисер рассчитывал, что еврей поймет еврея и спасет от смертной казни еще одного еврея.
Но случилось то, что случилось. 21 августа в газетах напечатали списки расстрелянных. Значилась среди них и фамилия Перельцвейга. И Леонид решил встать на тропу мести.
Три выстрела
30 августа он, одетый в кожаную куртку, приехал к 11 утра на своем велосипеде на Дворцовую площадь, где в здании бывшего Министерства иностранных дел располагалась Петроградская ЧК.
Поинтересовавшись у охранника, принимает ли товарищ Урицкий и узнав, что он еще не подъехал, Каннегисер остался ждать в вестибюле, меланхолично смотря в окно. Наконец, прибыл один из конфискованных царских роллс-ройсов, на котором разъезжал по городу Урицкий.
«Молодой человек в кожаной куртке встал. И в то время, как шеф чрезвычайной комиссии семенил коротенькими ножками к лифту, с шести шагов в Урицкого грянули выстрелы. Леонид Каннегисер убил Урицкого наповал тремя выстрелами в затылок», — так описывал эту сцену Роман Гуль, отечественный писатель-эмигрант.
А дальше началась суматоха. Вместо того чтобы бросить пистолет, Каннегисер размахивая им, вылетел из парадного, вскочил на велосипед и стал бешено крутить педали. При этом оружие он не убрал, а рулил, держа его в руке, чем и привлек внимание рабочих, слышавших выстрел. Тотчас началась погоня, которая напоминала сцену из комедийного немого фильма.
Зачем-то бросив велосипед, поэт забежал в первые попавшиеся двери, вломился в чью-то квартиру, схватил с вешалки женскую пелерину, попытался надеть ее на себя, бросил, выбежал через черный ход во двор-колодец, заметался, суматошно выстрелил куда-то в сторону...
Мотивация террора
Через минуту все было кончено — Леонида Каннегисера схватили преследователи и подоспевшие позже солдаты. Он, растеряв весь запал, поник и не оказывал никакого сопротивления.
На следствии поэт твердо заявлял, что убил главу Петроградской ЧК из мести, хотя некоторые историки приписывают ему и действия по указке боевых эсеров, и попытку убийством Урицкого восстановить «доброе имя русского еврейства».
Каннегисера расстреляли в октябре 1918-го (точная дата неизвестна), когда вовсю уже шел тот самый красный террор, который любят поминать сегодня по поводу и без. В Петрограде и Кронштадте уже через неделю после убийства Моисея Урицкого было расстреляно 860 заложников.
В сущности, злодеяние поэта-цветка Каннегисера оказалось на руку советской власти. В пантеон «мучеников революции» добавилась новая фамилия, Дворцовую площадь переименовали в площадь Урицкого, появился целый сонм артелей, сел, деревень и улиц, названных в честь героя. Ну а чекисты смогли начать репрессии безо всяких оглядок на демократические глупости, которые пытался ввести их шеф.
Существует мнение, что Каннегисер был агентом не кого-нибудь, а могущественного врага большевизма Бориса Савенкова, решившего вспомнить свое боевое прошлое и перейти от слов к делу. В его судьбе тоже есть загадки: например, престранный суицид из окна ОГПУ 👇: