Я старалась не мешать
Когда они поженились, я сказала себе:
«Главное — не лезь. Это их жизнь. Твоя уже прожита.»
И я действительно старалась.
Не советовала.
Не указывала.
Не проверяла, как она готовит суп и как он развешивает бельё.
Сын привёл Таню в наш дом через четыре месяца после свадьбы.
— Пока на время, мама, — сказал он. — Сами понимаешь, жильё — дорого, съём — выброшенные деньги. А тут — своя. Согласна?
Я кивнула.
Ну а как иначе?
Сын. Родной.
Жена — хрупкая, с аккуратной косичкой и глазами, в которых — всегда лёгкая обида.
Я хотела, чтобы им было хорошо.
Мне пятьдесят два.
Я всю жизнь работала воспитателем.
Спокойная, аккуратная, люблю порядок.
Квартира — двухкомнатная, обычная панелька на окраине.
После смерти мужа всё держала сама: ремонт, счета, покупки.
Я не думала, что «уступить угол» однажды станет ошибкой, за которую мне будет стыдно.
Ну вы же всё равно не готовите
Первую неделю всё было спокойно.
Таня мыла за собой чашки, ставила тапочки у порога, улыбалась — так натянуто, будто ей больно.
Но я старалась не вглядываться.
Я просто старалась быть меньше.
Утром вставала пораньше, чтобы не толпиться в ванной.
Готовила завтрак и оставляла в кастрюле:
— Я уже поела, не переживайте.
Хотя не ела. Просто… не хотелось садиться к ним за стол.
Я перестала пользоваться стиральной машинкой после того, как однажды открыла барабан и увидела:
вещи Тани и мои перемешаны.
Моё полотенце лежало с её нижним бельём.
Потом она стала сама стирать.
— Я всё сама, Галина Анатольевна. Не утруждайтесь.
(улыбка)
— Вам и так, наверное, тяжело.
Я не спорила.
Просто сложила свои вещи в старый тазик и стала стирать руками.
Как в молодости.
По вечерам.
С мылом, от которого сохнут руки.
Однажды я зашла на кухню, чтобы вскипятить чайник.
На полке — новые специи.
На крючке — их полотенце, моё — в мусорнице.
На подоконнике — баночка с мёдом, рядом записка:
"Для нас! Мама, не трогать."
Я остановилась.
На секунду.
Не из-за мёда.
А из-за этого «мама, не трогать».
Так пишут не с любовью.
Так пишут чтобы оттолкнуть.
Чужой взгляд
Потом начались мелочи.
Сковородка стояла в раковине три дня — я молча мыла.
Кружка осталась с чаем на полу — я подняла.
Пакет с грязными носками валялся у двери в ванную — я не комментировала.
Но в ответ — не было ни «спасибо», ни взгляда.
Только тишина и тонкое напряжение, как струна, натянутая между мной и ней.
А потом — начались пропажи.
Сначала тряпка.
Потом полотенце.
Потом моя расчёска — подаренная дочерью подруги — исчезла.
Я молчала.
До того самого утра, когда Таня вошла в кухню и сказала:
— У меня пропали серьги.
Они были в шкатулке
Я варила пшённую кашу. На молоке. С изюмом. Как любит Дима с детства.
Запах был тёплый, как будто в квартире — опять семья.
Как будто воскресенье.
Как будто утро — и всё, как надо.
Таня вошла в кухню босиком.
В пижаме.
С телефоном в руке.
Она подошла к столу, села.
Не поздоровалась.
Просто сидела. Молча.
Я налила себе чай.
Пауза. Длинная. Натянутая.
Потом она вдруг сказала, не глядя:
— У меня пропали серьги.
Я подняла глаза.
— Какие?
— Золотые.
(пауза)
— С красным камнем.
(ещё пауза)
— Подарок от тёти на свадьбу.
— Где ты их видела в последний раз?
— В спальне. В шкатулке.
(теперь — взгляд)
— Там, где мои вещи. Где ваши вещи не лежат.
Я стояла у плиты.
— Ты хочешь сказать…
(голос дрогнул)
— Ты думаешь, это я?
— Я ничего не говорю.
(улыбка)
— Но никто, кроме нас, в квартире не живёт.
(пауза)
— И никто, кроме вас, не бывает один в спальне.
Он молчал
Вечером Дима пришёл с работы.
Я приготовила ужин.
Салат. Тушёную курицу. Компот.
Он сел.
Жевал.
Не смотрел мне в глаза.
Я не выдержала:
— Ты знаешь, что Таня сказала?
Он кивнул.
— И что ты думаешь?
Он отодвинул тарелку.
— Мам, ну ты пойми… Ситуация… Неудобная.
(пауза)
— Она не обвиняет. Просто… серьги пропали.
— Ты хочешь сказать, что я?
— Я ничего не говорю.
(теперь он встал)
— Но, может, тебе стоит на время пожить у Зины?
— У Зины?
— Твоей сестры. Ну… пока не прояснится.
Я не ответила.
Я просто пошла в свою комнату.
Села на кровать.
И сложила руки в замок.
И знала: прояснится — ничего.
Одна
На следующее утро я встала раньше всех.
Собрала сумку. Оделась тихо.
В кухне поставила на стол чайник, полотенце, нож.
Всё своё. Всё чистое.
На табурете — сложенная пижама.
На дверце холодильника — записка:
Я ухожу.
Найдёте — скажите.
Но я — не брала.
Я вышла в подъезд.
На улице было морозно.
Я вдохнула и впервые за много лет почувствовала, как в груди ничего не зажато.
Сестра Зина меня приютила.
На раскладушке. На балконе. С кошкой.
Она не спрашивала.
Она просто сказала:
— Ларка, ты что, у них в рабстве?
И я поняла: мне больше некуда возвращаться. И не нужно.
Эпилог — весна, маленькая комната
Сейчас я снимаю комнату у одной женщины на первом этаже.
Там пахнет старыми книгами и кофе.
У меня своё одеяло. Свой чай. Своя тетрадка.
Таня не звонила.
Сын тоже нет.
Позже мне написала соседка:
«Серьги нашлись. У неё в косметичке. Сказала, не помнит, как туда попали.»
И я… даже не удивилась.
Я просто положила телефон на подоконник.
И продолжила пить чай.
Без злости. Без ожиданий. Без вины.
Просто наконец — с собой.
Вывод
Иногда тебя обвиняют не потому, что ты виновата.
А потому что ты — лишняя. Мешаешь.
Слишком старая.
Слишком правильная.
Слишком «на своём месте».
И тогда любое обвинение — удобно.
Потеря, случай, намёк.
И вот ты — уже не мать. Не женщина. Не человек.
Ты — повод. Чтобы тебя не было.
Но если ты уйдёшь — тихо, без битых чашек — ты вдруг поймёшь: быть не нужной — больно. Но быть свободной — целительно.