Утро субботы пахло свежесваренным кофе. Марина, переводчица-фрилансер, особенно ценившая тишину ранних часов, когда можно было спокойно собраться с мыслями, уже налила себе чашку. Теперь, прислонившись к кухонному косяку, она наблюдала, как Андрей с энтузиазмом паковал рюкзак в прихожей. Она уже полчаса крутилась по квартире, бросая на него многозначительные взгляды. Сегодня исполнилось ровно восемнадцать лет с того дня, как они, двадцатичетырехлетние и по уши влюбленные, впервые поцеловались под дождем у старого кинотеатра «Космос». Марина помнила даже мелкие брызги на его ресницах.
— Может, отложишь рыбалку? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно, хотя внутри все сжималось от дурного предчувствия. — Погода, говорят, к обеду испортится.
Андрей, не отрываясь от укладывания снастей в прихожей, махнул рукой:
— Ерунда, Мариш, синоптики вечно врут. К тому же, мы с мужиками уже договорились. Уха, свежий воздух… Красота! Ты же знаешь, как я это люблю.
Он говорил это с тем самым мальчишеским задором, который когда-то так ее умилял, а теперь все чаще вызывал глухое раздражение. Любит. А что любит она? Помнит ли он об этом?
— Да, знаю, — тихо ответила Марина, делая глоток уже слегка остывшего кофе. Аромат все еще витал в воздухе, но не приносил обычной утренней радости. — Просто… сегодня такой день…
Закончив с рюкзаком, Андрей, уже полностью готовый к выходу и на ходу застегивая куртку, вошел на кухню из прихожей. Он поймал ее взгляд, полный чего-то такого, во что ему не хотелось вникать субботним утром перед рыбалкой.
— А что, сегодня какой-то особенный день? — он ответил с легкой усмешкой, которая показалась Марине верхом бесчувственности. — Ну давай отметим как-нибудь в другой раз, а? Сейчас удочки ждут.
Эта усмешка и беззаботное «в другой раз», брошенное почти через плечо, стали последней каплей. Марину накрыло. Не злостью даже, а какой-то ледяной, обжигающей волной отчаяния. Восемнадцать лет. Она тонко намекала всю неделю: обронила фразу про «Космос», который сейчас торговый центр, поставила на видное место их старую совместную фотографию, даже испекла его любимый яблочный пирог вчера вечером, надеясь на… На что? На чудо? Его слова, его тон, эта легкая усмешка – все это слилось в один оглушительный сигнал: ее нет, ее чувства не важны. Тихий омут, в котором годами тонули невысказанные обиды, мелкие уколы, проглоченные слезы и похороненные надежды, вдруг всколыхнулся и пошел мутными волнами.
— Да, Андрей, — голос ее дрогнул, но неожиданно для самой себя окреп. — Особенный. День, когда я поняла, что живу с человеком, для которого меня просто не существует. День нашей годовщины знакомства, если тебе это о чем-то говорит. Хотя, о чем это я… Для тебя же главное – рыбалка.
Андрей опешил. Он привык к ее мягкости, уступчивости, к тому, что она всегда сглаживала углы. А тут – такой тон, такие слова.
— Марин, ты чего? Ну, забыл, с кем не бывает. Вечно ты из мухи слона делаешь! Что за трагедия?
— Трагедия, Андрей, в том, что это не муха, а целый слон, которого ты упорно не замечаешь уже много лет! — выкрикнула она, и слова, копившиеся годами, хлынули наружу, сметая на своем пути привычное молчание. — Дело не только в этой несчастной дате! Дело в том, что ты никогда меня не слышишь! Помнишь, пять лет назад, когда твоя мама заявила, что я плохая хозяйка и никудышная мать, потому что сын простудился? Ты тогда что сказал? «Мам, ну не кипятись, Марина исправится». Исправится! Вместо того чтобы меня защитить!
Андрей побагровел.
— Опять ты за свое! Маму приплела! Сколько можно это помнить?
— А я все помню, Андрей! — Марина уже не кричала, а говорила с какой-то звенящей силой. — Я помню, как ты смеялся над моей вышивкой, называя ее «старушечьим хобби». Как ты отмахивался, когда я просила поехать со мной на выставку или просто погулять в парке, потому что у тебя «футбол по телеку» или «надо в гараже покопаться». Я помню, как мечтала съездить в Питер, просто вдвоем, без детей, как раньше… А ты говорил, что денег нет. Но на новую лодку и снасти для рыбалки они почему-то всегда находились! Я перестала рассказывать тебе о своих переводах, о сложных текстах и интересных проектах, потому что тебе было неинтересно, ты просто кивал, глядя в телефон.
Она перевела дух. Воздух в кухне, казалось, загустел от напряжения. Андрей молчал, глядя на нее с непонятным выражением – то ли злость, то ли растерянность.
— Я перестала делиться своими маленькими радостями и огорчениями, потому что видела только твое отсутствующее лицо, устремленное в экран телефона или ноутбука. Я стала тенью, обеспечивающей твой комфорт: приготовить, убрать, постирать, проверить уроки. А где я, Андрей? Где та Марина, которую ты когда-то поцеловал под дождем?
Слезы все-таки хлынули. Она не пыталась их сдержать. Пусть видит. Пусть знает.
Андрей тяжело вздохнул и провел рукой по волосам. Рюкзак так и остался стоять в прихожей, сиротливо напоминая о несостоявшемся отдыхе.
— Марин… я… я не думал, что все так… серьезно. Ну, да, быт, рутина… У всех так.
— Не у всех так, Андрей! — возразила она, вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Счастливые пары разговаривают друг с другом. Они ценят и уважают чувства другого. А мы… мы с тобой выбрали молчание. И вот к чему это привело.
На кухне повисла оглушительная тишина. Было слышно, как тикают часы на стене – мерно, безразлично отсчитывая секунды их разрушенной или, наоборот, только зарождающейся новой жизни.
Андрей подошел к столу, отодвинул стул и медленно сел. Обхватил голову руками. Долго молчал. Марина смотрела на его поникшую фигуру, и впервые за много лет в ней не было привычной жалости или желания немедленно все исправить, утешить. Была только огромная усталость и горькое, но необходимое чувство освобождения. Она сказала. Она все сказала.
Наконец Андрей поднял голову. В его глазах уже не было ни злости, ни снисходительности. Только растерянность и что-то еще, похожее на запоздалое прозрение.
— Господи, Марин… — тихо проговорил он. — Неужели… неужели ты все это время вот так себя чувствовала? А я… я ведь и правда думал, что у нас все нормально. Ну, как у всех. Работа, дом, дети выросли… Рыбалка по субботам.
Он посмотрел на нее так, словно видел впервые. Не как привычный элемент интерьера, не как функцию, а как отдельного, живого человека, которому он, оказывается, причинил много боли.
— Я… я не знаю, что сказать, — пробормотал он. — Я такой идиот.
Марина молчала. Слезы высохли, оставив на щеках соленые дорожки. Она ждала. Сама не зная, чего.
— Рыбалка отменяется, — вдруг твердо сказал Андрей, поднимаясь. Он прошел в прихожую, решительно расстегнул рюкзак и начал вынимать снасти, бросая их на полку. — Мужики поймут. Или не поймут, неважно.
Он вернулся на кухню, подошел к Марине и неуверенно взял ее за руку. Его ладонь была теплой и немного влажной.
— Марин, прости меня. Если сможешь. Я… я действительно не понимал. Но я хочу понять. Я хочу научиться тебя слышать. Если ты… если ты еще дашь мне шанс.
Марина посмотрела на их сцепленные руки. Внутри все еще была боль, но к ней примешивалось что-то новое – хрупкая, едва заметная надежда. Путь предстоял долгий и, возможно, очень трудный. Но сегодня, в это субботнее утро, которое начиналось так обыденно, они впервые за много лет сделали шаг навстречу друг другу. Плотина молчания была прорвана.
— Кофе совсем остыл, — тихо сказала она, кивнув на свою чашку.
— Я сварю новый, — так же тихо ответил Андрей, не выпуская ее руки. — И мы поговорим. Обо всем. И о Питере тоже.
Марина слабо улыбнулась. Впервые за долгое время ей показалось, что утро действительно может быть особенным. Не из-за годовщины. А потому, что ее, наконец, услышали.