Второго июля сего года я сидела в архиве и просматривала метрические книги; перевернув страницу одной из них, я обнаружила эту запись.
Меня поразило то, что увидела я ее именно сегодня, в день смерти Чехова /по старому стилю/. Случайно ли? И сердце сразу заныло, и всё вспомнилось. Вспомнилось, как, по рассказам современников, медленно и мучительно уходил из жизни Антон Чехов.
До 1901 года он отказывался лечиться: "не дам себя слушать" – и всё тут. А когда все-таки решился, «процесс уже находился в той стадии, когда на выздоровление не могло быть никакой надежды, а можно было только стремиться к замедлению темпа болезни или к временному улучшению состояния больного. Женитьба [в мае 1901] резко изменила условия его жизни. И изменения эти, к сожалению, не могли способствовать ни лечению, ни улучшению его здоровья», - писал ялтинский врач Альтшуллер.
Вспомнился подлый московский адрес на третьем этаже, недопустимый при его одышке. Чехов: «Мне подниматься на 3-4 этаж будет трудновато, да еще в шубе!…» Книппер: «Лестницы не бойся. Спешить некуда, будешь отдыхать на поворотах…» Гарин-Михайловский: «Полчаса надо было ему, чтобы взобраться к себе. Он снимал шубу, делал два шага, останавливался и дышал, дышал…
Вспомнились рассказы Бунина об отлучках Книппер по ночам: «Чаще всего она уезжала в театр, но иногда отправлялась на какой-нибудь благотворительный концерт. За ней заезжал Немирович во фраке, пахнущий сигарами и дорогим одеколоном, а она в вечернем туалете, надушенная, красивая, молодая». Или: «Но тут домой вернулась нарядная, оживленная Ольга Леонардовна пахнущая вином и духами. На часах — начало пятого утра. Видно, опять после спектакля ездили слушать цыган к “Яру”».
Вспомнилась эта ненужная поездка за границу, забравшая последние силы Чехова. Накануне зашел к нему знакомый писатель, и увиденное потрясло его: «Хотя я был подготовлен к тому, что увижу, но это превосходило мои ожидания, самые мрачные. На диване, обложенный подушками, не то в пальто, не то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто маленький человек с узкими плечами, с узким бескровным лицом - до того был худ, изнурен и неузнаваем Антон Павлович. Никогда не поверил бы, что возможно так измениться. А он протягивает слабую восковую руку, на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися глазами и говорит: - Завтра уезжаю. Прощайте. Подыхать еду. Больше мы уже не встретимся».
Уже в Берлине Чехова увидел журналист Иолосс: «Я получил впечатление, что дни А.П. сочтены, — так он мне показался тяжело больным: от малейшего движения кашель и одышка, температура всегда повышенная, ему трудно было подняться на маленькую лестницу Потсдамского вокзала; несколько минут он сидел обессиленный и тяжело дыша». В Баденвейлере дважды пришлось менять отели: надсадный кашель писателя по ночам, постоянное сплевывание мокроты в стаканчик-плевательницу не нравились постояльцам: «А мне, дуся, все время казалось, что эти немцы в конце концов меня поколотят». 30 июня Ольга Книппер написала Марии Чеховой: «Все время здесь он себя чувствует нехорошо, кашлял все время, ночи мучительные, бессонные, одышка такая, что почти не может двигаться. Сегодня весь день лежал и не двигался, только к вечеру пересел в кресло. Доктор ездит два раза в день. Температуру мерить прекратили, так как его нервит, что все время немного повышенная…. Если бы я могла предвидеть или если бы Таубе намекнул, что может что-то с сердцем сделаться, или что процесс не останавливается, я бы ни за что не решилась ехать за границу». Читаешь, и не верится, что это пишет жена, и жена, по уверениям Книппер - любящая… Она потом не раз повторит, что не знала, не предполагала, что все так серьезно, что муж умирает… Знала, знала прекрасно. Еще в Берлине она возмущалась реакцией приглашенного к Чехову профессора, который, осмотрев больного, "развел руками и ничего не сказав вышел. Это, конечно, было жестоко, но развел он руками, наверное, от недоумения, зачем и куда такого больного везут".
В Баденвейлере, как когда-то и в Ялте, Чехов частенько оставался один. Ольга ездила в Швейцарию: то лечить зубы, то на выставку Беклина; или в Фрейбург – заказывать мужу костюм, то исчезала на обязательные пробежки по парку. А Чехов сидел у окна или на балконе, смотрел на мир глазами умирающего узника и и отчаянно врал знакомым и родным: «Здоровье мое становится все лучше, крепче»; «Здоровье мое поправляется, и надо думать, что через неделю я буду уже совсем здоров»; «Здоровье входит не золотниками, а пудами». И только перед самой смертью сдался и написал сестре правду: «Желудок мой испорчен безнадежно, поправить его едва ли возможно чем-нибудь, кроме поста, т. е. не есть ничего - и баста. А от одышки единственное лекарство - это не двигаться».
Во всех хрониках о последних днях Чехова отмечается ничем внешне не оправданное внезапное и резкое ухудшение состояния больного. Не нашли этому объяснения и последующие биографы писателя. А причина была. В конце июня Чехов получил из Ялты письмо от одной знакомой. Она рассказывала об их общем умирающим друге: «Болезнь ослабляет его очень сильно. Вот уже два дня как он не ездит к доктору. Говорит, что очень жарко ездить. Он плохо глотает очень. Не хочет делать операцию, сказал: зачем хотите делать мне операцию эту? Чтобы 4 месяца лишних прожить? Если только для этого – я не хочу. У бедняжки очень хилый, плохой живот, совсем втянуло. Худой ужасно. Больно и страшно на него смотреть. Бедного ждут большие муки. Как это ужасно. Все то его в Ялте жалеют". Не надо было этого писать едва цепляющемуся за жизнь Чехову; впрочем, он уже и не цеплялся. После первого приступа, последовал второй. Доктор велел принести баллон с кислородом, но Чехов отказался: «Прежде, чем его принесут, я буду мертв».
«Пульс становился все тише… Умирающий сидел в постели, согнувшись и подпертый подушками, потом вдруг склонился на бок, — и без вздоха, без видимого внешнего знака, жизнь остановилась. Необыкновенно довольное, почти счастливое выражение появилось на сразу помолодевшем лице».
«Ночью тело Антона Павловича должно было быть перенесено из гостиницы в местную маленькую часовню, причем это должно было произойти, когда все в отеле уже спят. Носильщики пришли, внесли вместо обычных носилок большую, длинную бельевую корзину. Переносчики бережно подняли тело и стали укладывать его в корзину, но длина этой корзины оказалась недостаточна, и пришлось тело пристроить в полулежачем положении».
3 июля сообщение о смерти Антона Павловича появилось во всех газетах.
«Русское слово»: "Получена от супруги А.П. Чехова, г-жи Книппер, телеграмма, что Антон Павлович умер от разрыва сердца в 3 часа ночи на сегодняшнее число. Все расходы по похоронам, начиная от прибытия тела на Николаевский вокзал, а также по приобретению могилы, взяла на себя «Русская мысль»"
«Новое Время» опубликовало телеграмму из Баден-Веймара: «Находящийся здесь русский посланник при великогерцогском дворе фон Эйхлер /кстати, внук известного С.П. Татищева/ тотчас же прибыл в квартиру покойного писателя и сделал распоряжения относительно перевозки тела Чехова в Россию. В субботу состоится панихида, в воскресенье вечером тело покойного будет отправлено через Берлин в Москву».
Тем временем траурный поезд прибыл в Петербург. Было восемь часов утра. Газеты описывали, как вдова вышла из вагона и, оглянувшись кругом, нервно разрыдалась: встречающих на платформе было человек десять, несколько репортеров да железнодорожные служащие. Ее спросили, что же она не дала знать о времени прибытия, и Книппер оправдывалась, что отправляла телеграммы, а "почему не дошли - не знаю». Скоро на вокзале собралось уже человек двести. Среди них был и А.С. Суворин, напоминавший, по воспоминаниям свидетелей, «отца, к которому везли труп ребенка. Суворин никого и ничего не видел, ни на кого и ни на что не обращал внимания и только ждал, ждал… хотел, хотел… гроб!»; «Выйдя из купе, где находилась Ольга, Суворин рухнул на колени. Ему подали стул, и он долго сидел на нем, оцепенев и ничего не видя вокруг».
9 июля в Москве хоронили Антона Павловича. От Николаевского вокзала гроб несли на руках. Отслужили литии на вокзале, перед Художественным театром, перед редакцией "Русской мысли".
Несметные толпы народа сопровождали гроб.
Похоронили бок о бок с могилой отца. "Под густой зеленой липой, нависшей над этим местом, тихо, покойно. Сквозь зеленые кусты смотрят светлые окошки кельи сестер, над ними белеет зубчатая стена, а над стеной высится грозная башня далеких веков". Гиляровский. О причинах перезахоронения см. мою статью "Кенотафы Чеховых"
Между этими портретами 20 лет жизни. Глядя на них, у меня возникает ощущение, что молодой Чехов видит рисунок Панова, и как-то тоскливо мелькает перед ним будущее...
- ЖИТЬ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБ УМЕРЕТЬ, ВООБЩЕ НЕ ЗАБАВНО, НО ЖИТЬ, ЗНАЯ, ЧТО УМРЕШЬ ПРЕЖДЕВРЕМЕННО, - УЖ СОВСЕМ ГЛУПО...Чехов
- НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ МОЖЕМ МЫ ИСЧЕЗНУТЬ БЕЗ СЛЕДА. БЕССМЕРТИЕ - ЭТО ФАКТ. ВОТ ПОГОДИТЕ, Я ДОКАЖУ ВАМ ЭТО…Чехов
- УМИРАЕТ В ЧЕЛОВЕКЕ ЛИШЬ ТО, ЧТО ПОДДАЕТСЯ НАШИМ ПЯТИ ЧУВСТВАМ, А ЧТО ВНЕ ЭТИХ ЧУВСТВ, ЧТО, ВЕРОЯТНО, ГРОМАДНО, НЕВООБРАЗИМО ВЫСОКО - ОСТАЕТСЯ ЖИТЬ...Чехов
P.S. 18 февраля 1906 года в газете "Русское слово" появилась заметка: «Самоубийство на могиле Чехова. Вчера, в шестом часу вечера, кладбище Новодевичьего монастыря в Москве огласилось двумя выстрелами. Монахини и сторожа кинулись на звук и нашли на могиле Антона Павловича Чехова молодую девушку. Она была уже мертва. Возле нее валялся «Браунинг». Одна пуля попала в левый бок, другая в сердце. Девушка одета в черное пальто, котиковую шапочку с длинным вуалем и серые ботики. В кармане найден замшевый кошелек с 60 копейками и билетом Старо-Екатерининской больницы на имя фельдшерицы Н. А. Тимофеевой, 23 лет. »
P.S. еще... Я часто езжу на Новодевичье к Чеховым. Стоишь у могилы, радуешься многочисленным его поклонникам и ... изумляешься рассказам экскурсоводов. Чего только только не наслушаешься! Одна бесцеремонно называла Ольгу Книппер Леонидовной, пока я не выдержала и не поправила – Леонардовна. Другая разъяснила, почему Чехов поехал на Сахалин: он очень любил Японию, а "это была возможность бесплатно посетить страну, т.к. поездка была оплачена, а за перепись ему хорошо заплатили", - втолковывала тетенька. Я спросила про источник информации, она сослалась на какой-то путеводитель по ялтинскому музею. Еще одна восхищалась чеховским рассказом "Нервы", уверяла, что 5 раз перечитывала, а героиню рассказа, Розалию Карловну, почему-то упорно называла Розалией Францевной. Но всех переплюнула та, что на вопрос, а кем был отец Чехова, ответила – тоже писателем!!!
АНОНСЫ НОВЫХ ПУБЛИКАЦИЙ В ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛЕ https://t.me/fact_chehing