— Лёша, ты куда собрался? — голос Нади, усталый, с лёгкой ноткой раздражения, остановил Алексея у порога. Он уже натягивал кроссовки, держа в одной руке ключи от машины, а в другой — телефон, по которому только что закончил разговор.
— Маму на обследование отвезти надо, — ответил он, не оборачиваясь. — Она вчера звонила, просила. Спина опять разболелась.
Надя молчала, но её молчание было тяжёлым, как осенний воздух перед грозой. Алексей знал этот взгляд — прищуренный, недовольный. Он чувствовал, как в комнате повисает напряжение, но всё равно завязал шнурки и встал.
— Я быстро, — добавил он, надеясь смягчить её. — К ужину вернусь.
— К ужину, значит, — Надя скрестила руки. — А то, что я с работы на автобусе добираюсь и сумки на себе тащу, это нормально? Ко мне никогда так не спешишь. Мама твоя, конечно, важнее.
Дверь за ним хлопнула чуть громче, чем он хотел. В машине Алексей включил радио, чтобы заглушить мысли, но слова Нади всё равно крутились в голове, как заезженная пластинка. Он стиснул руль. Почему ему вообще всё время приходится выбирать между женой и мамой?
Через час он уже вёз свою маму, Галину Ивановну, в поликлинику. Она сидела на пассажирском сиденье, маленькая, сгорбленная, с аккуратно зачёсанными седыми волосами. Её руки, покрытые тонкими морщинами, нервно теребили ремень сумки.
— Лёш, ты не переживай, я бы и сама доехала, — тихо сказала она, глядя в окно. — Не хочу вас с Надей ссорить.
— Всё нормально, мам, — отрезал он, но сердце кольнуло. Мама всегда так: боится быть обузой. Он включил поворотник и выдохнул. — Ты главное о себе думай. Я разберусь.
Когда он вернулся, дома его ждал не просто ужин. Ирина Петровна, тёща, уже сидела за столом, раскладывая рагу по тарелкам, будто это её кухня. Её голос, громкий, с командирскими нотками, заполнил всю квартиру:
— Алексей, ты где был? Надя мне рассказала. Опять к маме своей мотался? У тебя теперь одна семья, понял? Хватит бегать туда-сюда, как мальчик на побегушках!
Алексей со злобой посмотрел на Надю, но та отвела взгляд, словно пол под ногами стал куда интереснее, чем этот разговор.
— Это моя мама, — сказал он тихо, но твёрдо. — И я о ней забочусь.
Ирина Петровна коротко посмеялась, её брови взлетели вверх.
— Забочусь, позабочусь… Ты женат, Лёша! Пора бы повзрослеть. Маменькин сынок — не мужик.
Он не ответил. Просто развернулся и ушёл в спальню. В голове крутилось: "Почему я должен оправдываться за то, что делаю правильно?"
********
Алексею было 37. Он уже пять лет жил с Надей, в их уютной двушке, где пахло её духами и свежесваренным кофе по утрам.
Он любил жену — её мягкую улыбку, её привычку напевать, пока готовит ужин, её тёплые ладони, которые согревали его даже в самые холодные дни.
Но в последние пару лет что-то изменилось. Надя стала холоднее, а её мать, тёща Алексея, словно тень, всё чаще маячила в их жизни.
Ирина Петровна была женщиной, которую уважали и побаивались. В свои 60 она держалась так, будто ей всё ещё чуть за 30: яркая помада, идеально уложенные покрашенные волосы, модная одежда.
Она вырастила Надю одна, после того как муж ушёл, оставив её с дочкой и кучей долгов. Ирина Петровна гордилась тем, что «выбилась в люди», и считала, что точно знает, как выглядит настоящая семья. Жена — «шея». Должна держать всё под контролем и вертеть мужем в разные стороны. А зять должен быть предан только жене. Всё остальное — дело десятое.
Алексей рос в другой атмосфере. Его мама, Галина Ивановна, была мягкой, тихой, с добрыми глазами и голосом, который успокаивал, как тёплое одеяло. Отец умер, когда Лёше было 15, и с тех пор они с мамой были друг для друга всем.
Она никогда не требовала, но он знал: без него ей тяжело. Пенсия маленькая, здоровье шаткое, а одиночество — разъедает изнутри. Алексей помогал ей не из чувства долга, а потому что иначе не мог. Это было для него так же естественно, как дышать.
Надя же… Надя была между двух огней. С детства она привыкла слушаться маму, которая всегда знала, «как правильно». Но она любила Алексея — или, по крайней мере, ей так казалось. Её мечтой было построить семью, где всё идеально: уютные вечера, дети, общие планы.
Но Ирина Петровна словно держала дочь на невидимом поводке, и Надя, сама того не замечая, всё чаще повторяла мамины слова.
***********
Ссоры начались незаметно. Сначала Ирина Петровна просто ворчала, когда Алексей уезжал к маме. Потом она начала втягивать Надю. Каждый раз, когда Алексей возвращался домой, он чувствовал, как воздух в квартире становится гуще.
— Надь, ты же видишь, как это унизительно? — шипела Ирина Петровна, пока они мыли посуду после очередного «семейного ужина». — Он туда бегает, как мальчик, а ты тут одна кукуешь. Это не дело.
Надя молчала, но её глаза темнели. Она стала реже улыбаться, реже обнимать Алексея перед сном. А он… он не знал, как это остановить. Пытался говорить, но жена его словно не слышала.
— Я же не против помогать тебе и твоей маме, — как-то сказал он, когда они остались вдвоём. — Но почему моя мама вдруг стала «лишней»? Она одна, Надь. Понимаешь? Одна.
Надя посмотрела на него, и в её взгляде мелькнула тень вины. Но потом она отвернулась.
— Мама говорит, что ты должен думать о нас. О нашей семье. У нас много дел по дому, ремонт на балконе не доделан. Дачный сезон начинается. А ты всё время занят... своим прошлым.
— Прошлым? — Алексей не знал, что сказать от возмущения. — Моя мама — это не прошлое. Это мой родной человек. Странно, что ты этого не понимаешь!
Разговор оборвался, только начавшись. Надя ушла спать, а он остался на кухне, глядя на майский вечер за окном. "Как мы до этого дошли?"
*****************
На очередном семейном ужине Ирина Петровна и вовсе перешла границы. Она сидела во главе стола и вдруг выдала, глядя на Алексея:
— Хорошо, что у тебя отца нету. А то бы ещё с ним носился, как маме помогаешь вечно.
Надя, видимо не ожидая такого даже от мамы, покраснела, но промолчала. Алексей почувствовал, как кровь прилила к лицу от злости. Он встал, не сказав ни слова, и вышел на улицу. Пошёл к другу переночевать, вернулся только на следующий день.
После этого всё стало только хуже. Надя перестала говорить о свекрови, но её молчание было красноречивее слов.
А Галина Ивановна, будто чувствуя, что из-за неё рушится семья сына, начала отговаривать его приезжать.
— Лёш, не надо, не трать время, — говорила она по телефону тихим голосом. — У тебя там своя жизнь. А я справлюсь.
— Мам, прекрати, — отрезал сын. Он чувствовал, как его разрывает на части. С одной стороны — Надя, которую он любил, несмотря на всё. С другой — мама, которая была его опорой всю жизнь. И посередине — Ирина Петровна, как каменная стена, разделяющая его мир на «до» и «после».
**********
На следующий день телефон зазвонил в восемь утра. Алексей только успел выпить кофе, когда на экране высветился незнакомый номер. Он ответил, и женский голос, сухой и официальный, сообщил:
— Галина Ивановна в больнице. Упала на улице, сломала руку. Вы её сын?
Алексей почувствовал, как дрожат руки и колени. Он бросил трубку, схватил куртку и побежал к двери. Надя, стоя у плиты, обернулась.
— Куда ты? — спросила она безучастно.
— Мама в больнице. Руку сломала, — бросил он, натягивая ботинки.
Надя поставила сковородку на стол.
— Лёш, — сказала она тихо, но твёрдо. — Опять мы всё обо дном. Давай уже выбирай. Твоя мама или твоя семья.
Алексей застыл с ключами в руке. Он посмотрел на Надю, на её лицо, которое когда-то казалось ему самым родным, и вдруг понял: он устал. Устал оправдываться. Устал молчать.
— Что ты несёшь, Надя? — сказал он, и его голос был неожиданно спокойным. — Ты, вообще, слышала, что я сказал? Моя мама руку сломала! Она в больнице! И я не позволю никому заставлять меня чувствовать вину за то, что я забочусь о ней.
Она открыла рот, но не нашла слов. Алексей вышел, не оглядываясь.
В больнице он нашёл маму в палате. Галина Ивановна лежала, бледная, с гипсом на правой руке. Увидев его, она попыталась улыбнуться.
— Лёш, я же говорила, не надо… — начала она, но он перебил.
— Мам, хватит. Я здесь. И буду с тобой, пока ты не поправишься. Правая рука сломана, ты сама, что сможешь делать теперь?
Он сел рядом, взял её здоровую руку. Он понял, что слишком долго заглушал свой голос. Слишком долго боялся быть «неудобным». И в этот момент, глядя на маму, он поклялся себе: больше он не даст тёще командовать в его семье.
**********
Вернувшись домой поздно вечером, Алексей чувствовал себя выжатым, как лимон. Он нашёл сиделку для мамы, привёз ей продукты, поговорил с врачом. Галина Ивановна пыталась протестовать, но он был непреклонен.
На следующее утро он сел с Надей за кухонный стол. Она молчала, глядя в тарелку с яичницей. Алексей заговорил первым.
— Надь, я люблю тебя. Но у меня есть мать. И она не помеха нашей семье. Я больше не позволю никому — ни тебе, ни твоей маме — выставлять её в плохом свете.
Надя подняла глаза. В них было всё: обида, растерянность, страх.
— Значит, я должна… делить тебя с твоей ненаглядной мамочкой? — голос её дрогнул.
— Нет, — ответил он, глядя ей прямо в глаза. — Просто уважать, что у нас с ней хорошие отношения. Мы — семья. Она ещё детей наших нянчить будет, а ты к ней так...
Надя замолчала. В его словах была доля правды. Она уже не знала, как быть. Ведь мама ей всё время говорила другое...
На следующий день Надежда решила побеседовать с Ириной Петровной. Сказала матери, чтобы не лезла больше в отношения Леши и свекрови. Иначе, будет скандал, который может закончиться разводом.
Ирина, поняв, что дочка встала на сторону мужа, дико разозлилась. Она перестала приходить, перестала звонить.
Надя сначала пыталась её защищать, но потом, впервые за долгое время, задумалась. Она вспомнила, как сама боялась спорить с мамой. Как привыкла подчиняться. И как, может быть, упустила что-то важное в своей жизни. Похоронила свои мечты под мамиными упрёками.
Как же Лёша был прав! Всегда прав! Хорошо, что Надя это вовремя поняла.
***************
Через неделю Алексей сидел с мамой на лавочке в парке возле её дома. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в розовый. Галина Ивановна, с гипсом на руке, выглядела спокойнее, чем раньше. Она смотрела на клумбу с тюльпанами и тихо улыбалась.
— Ты всегда был хороший сын, Лёшенька, — сказала она, не глядя на него. — Спасибо тебе за сиделку, прекрасная женщина. Мы с ней подружились.
Он сжал её ладонь — тёплую, родную, с тонкими венами, которые он помнил с детства.
— И так будет всегда, мамуля, — ответил он. — Даже если кому-то это не нравится.