Юрий, уезжая снова по делам в город, оставляет Анечку на попечение Марфы Петровны. По приезду из города, между пожилой женщиной и им происходит серьёзный разговор...
***
Где-то через неделю Юрий, договорившись с Марфой Петровной, утром привёз к ней домой Анечку, ведь ему предстоял очередной вояж в город по делам бизнеса. Он специально подгадывал такие визиты, когда у поварихи был выходной. Тепло попращавшись с дочкой, он оставил её на попечение Марфы Петровны и укатил в город.
В этот день Юрий разобрался с делами быстро и вернулся в посёлок, когда Анечка ещё спала дневным сном.
– Заходи в дом, Юра, – пригласила повариха, – малышка ещё спит, набегалась с соседскими детишками и умаялась. Пусть поспит подольше.
– Спасибо вам, Марфа Петровна, что бы я без вас делал? Всё пытаюсь вас отблагодарить, но вы и слышать ничего не хотите.
– Юра, послушай, я люблю тебя, как сына, а твою дочку, как свою внучку. Мне приятно о вас заботиться. Это нельзя оценить.
– Вы мне тоже дороги, – Юрий немного замялся, – но я хотел бы попросить вас, чтобы вы не говорили больше Анечке о маме, о новой маме.
– Я ей ничего такого не говорю. Я лишь как-то сказала, что тебе жениться надо, остальное, видимо, она домыслила своей смышлёной головушкой. Ага! – прищурила она глаза. – Так это Анечка сама тебя спросила об этом, а сослалась на меня?
– Ну, да, – Юрий виновато посмотрел на Марфу Петровну, – извините меня, я решил, что это вы её надоумили.
– Значит, Анечка тебя спросила про новую маму. Не удивительно.
– Почему?
– А ты что, не понимаешь? Она же живёт не в вакууме, а среди людей, хоть ты её от всего пытаешься оградить. Она тоскует по матери, неосознанно, именно, как дитя. Видел ли ты, как твоя дочь смотрит на всех женщин, хоть как-то похожих на твою Надюшу? Царствие ей небесное, упокой, Господь, её душу! – повариха трижды перекрестилась. – Ты замечал, как она расцветает, если получит вот такусенькую каплю тёплого женского внимания, просто нежный взгляд, ласковое полуслово. Она жадно ловит женское участие. А-а, ну, да, по глазам вижу, что не замечал такого. Эх, ты, папаша.
Юрий сразу припомнил хорошее настроение дочери вечером того дня, когда его сервис посетила та женщина на красной машине.
– Марфа Петровна, ну, не стоит. Не надо, – он говорил отрывисто, как всегда, когда нервничал, – вы же знаете всё обо мне, ну, куда мне? Я уже не тот. Да и не хочу я ничего больше. Не могу. Две жены и вдовец два раза. Это рок, это моё проклятье…
– Послушай меня, – перебила его пожилая работница общепита, – я простая женщина и говорю то, что думаю. Так вот, ты дурак, Юрка, хоть умный и добрый мужик. А настоящий дурак! Просто глупец, пацан и мальчишка.
– Марфа Петровна, вы что? – пытаясь возмутиться, произнёс недоумённо Юрий.
– Молчи, дурак, когда старшие говорят, – строго по-матерински осадила его женщина, – видит Бог, долго я не хотела тебе говорить и учить тебя уму-разуму, а придется.
– Как?
– Молчи, говорю тебе, и слушай, мальчишка. Так вот. Ты ЕЩЁ, а не УЖЕ. Ты молодой мужчина. Как говорится, до пятидесяти мальчик, после – мужчина. Не дорос ещё! Ты выдержал два таких удара от жизни и не сломался. Значит, правильно говорят: Бог даёт людям только то, что они могут вынести. У тебя малолетняя дочь, и ты просто обязан ради неё сделать всё.
– Я и так всё делаю ради неё.
– Делаешь, знаю, но не всё. Не смей возражать! Говорю, не всё делаешь, значит, мотай на ус. Ты хороший, даже замечательный отец, тебя можно в пример ставить и давать почётное звание «отца года» каждый год. Ты даёшь всю свою отцовскую любовь с лихвой, хоть отбавляй. Это замечательно, но ты не сможешь заменить женской ласки. Я как могу даю ей это, но я бабушка, а твоему дитю нужна мать. Пойми, Юра, мать! Она сама тебя уже об этом просит, а её никто не надоумил на это. Вот поэтому начинать надо с самого себя.
– В смысле?
– А в том смысле, что этого мало быть хорошим отцом. Ты обязан быть в мире с самим собой, а возможно это только, если рядом с тобой будет любящая женщина.
– Опять вы за своё! Ну, не сыпьте соль на рану.
– А ты не говори навзрыд! – резко ответила ему Марфа Петровна фразой из известной песни. – Молчи и слушай! Ей Богу, накажу и в угол поставлю! А что ты там себе думаешь, Юрочка? Ты крепкий, красивый мужик, не куришь, не пьёшь, хотя мог бы давно спиться. Значит, ты силён духом, значит, тебя закалили невзгоды. Ты не стал размазнёй, не озлобился на весь мир, а это дорогого стоит. Но ты намеренно губишь себя и свою жизнь, записался уже в старики, а о дочери подумал?
– Так я…
– Я, я, – передразнила его Марфа Петровна, – ну, говорю же, дурак. Тебе сейчас сколько? Полтинник только в следующем году. Анечка пойдет в школу скоро, а окончит её, когда тебе будет за шестьдесят. А ты уверен, что доживёшь, что не оставишь круглой сиротой свою дочь. Я уже стара и помочь не смогу. А ты просто обязан быть в форме. Мужчина в форме, если только рядом женщина.
– ???
– Цыц, я сказала! Это мы бабы сможем без вас мужиков в определённом возрасте прожить, а вы без баб – никуда. Слабые вы, а с бабами сильнее и живёте тогда дольше.
– Подождите…
– Молчи! А что ты думал, Юрочка? Ваша мужицкая сила, да, и вообще сила от нас, от баб. И без нас у вас все мозги набекрень. Ну, посмотри на себя. Говорю тебе, найди себе женщину, а Анечке маму. Повторяю, ты очень даже хорош собой, руки и голова есть, не пьёшь, есть на что жить. Мужики твои тебя уважают, потому что ты справедливый их босс. Ты не злобный, а добрый, как кот Леопольд, таких мало. А какие скульптуры варишь из бросового железа, любо дорого посмотреть. Да любая девка за такого пойдёт! Эх, кабы не возраст, я сама бы за тебя пошла. Вон большинство баб в посёлке на тебя бобыля облизываются, да и девки молодые посматривают. Значит, ты ещё интересен им, как мужик. Так лови момент. Только пальцем помани, так к тебе очередь из них выстроится.
– Марфа Петровна, – чуть смущаясь, мрачно сказал Юрий, – да не могу я этого. В третий раз. Душевных сил уже нет, да и душа не позволяет.
– Душа? Что ты знаешь о душе, Юрочка? Ровным счётом ничего. А Бог троицу любит, поэтому не будь трусом. Погоди, я поведаю тебе древнюю мудрость, а ты уже сам решишь, как к этому относиться. Многие люди понимают под душой свой внутренний мир или свою совесть. Душа же дана нам Богом, и это особая сущность, живущая своей собственной, лишь одному Богу известной жизнью. Но у неё есть одно стремление – стремление любить. Однако душа заперта за семью замками, за семью стражами. Загибай пальцы: наше бренное тело, наш человеческий разум, наши жизненные желания, радости и горести, которые сопровождают наше бытие и, наконец, живущие в нас зло и добро. Только два стража тем меньше держат душу, чем сами больше – это добро и радости. Остальные же удерживают душу внутри нас с разной силой, но лишь на некоторых человек может повлиять по собственному почину. Вспомни завет о спасении души. Это не просто не поддаться жизненным грехам и дурным соблазнам, это значит, максимально дать возможность душе любить. И любить разной любовью. Теперь тут загибай пальцы. Любовь между детьми и родителями, между мужчиной и женщиной, любовь к истине, к людям вообще и любовь к Богу. Вот, Юрочка, тебе и надо спасти собственную душу, дать ей возможность любить разной любовью. И ты просто не имеешь никакого права лишать невинную душу твоей дочки любить ещё, кроме тебя и меня. Понимаешь? Её чистая душа пока рвётся к любви, у неё нет ещё тех сильных семерых стражей, упустишь это, и твоя дочь замкнётся окончательно. Анечка самая добрая и нежная девочка, которую я встречала в жизни, просто ангел во плоти, не дай ей очерстветь. Подумай об этом.
Юрий стоял, не зная, что ответить. Это откровение пожилой женщины давалось ему нелегко. Он снова почувствовал болезненное жжение в области сердца и, поморщившись, непроизвольно подтянул левую руку вверх, но прижал ладонь лишь у пояса.
«Неужели, – мелькнула у него мысль, – она права, и я не дотяну, не выведу Анечку в люди. Эта женщина дала мне весьма простой рецепт, как дать ребёнку лучшее, а для этого всего-то надо перестать себя жалеть и роптать на судьбу, да открыться навстречу людям».
Жгучая волна в очередной раз облила его грудь слева, и он, затаив дыхание, в попытке избавиться от этой боли, повёл левым плечом назад, надеясь скрыть это от поварихи.
– Что с тобой, Юрочка? – участливо спросила Марфа Петровна, заметив внезапную бледность мужчины. – Сердце схватило? Давай-ка присаживайся, сейчас корвалола накапаю.
– Не надо, всё в порядке.
– Не спорь и не упрямься, я лучше знаю.
Она, причитая о Господе, достала флакончик и выверенными движениями накапала в стакан лекарство, разбавила водой, заставив Юрия выпить.
– Значит так, милый мой, – вновь строго, как мать, сказала повариха, – завтра же ты пойдёшь на приём к Борису Ильичу, он тебя посмотрит. Я договорюсь. И будешь лечиться! Вы посмотрите на него. Довёл себя. Дитё своё вознамерился сиротой сделать. Ишь ты! Похоронил себя уже? Не может он, видите ли! Цаца какая! И чтобы привёл себя в порядок, чтобы постригся, седую бороду свою дурацкую чтобы сбрил и начал бриться, как положено!
– Марфа Петровна! Ну, что вы в самом деле? Я же не маленький, – чуть ли не обиженно сказал Юрий.
– Знать ничего не знаю! Ты хуже маленького! Малыши-то хоть плохо ещё соображают, но ты-то взрослый и умный мужик, а простых вещей своей головой не понимаешь. Всё, Юрочка, будешь делать, как я скажу. Иначе, не стану сидеть с Анечкой больше. Вот тебе мой сказ, раз ты такой балбес. Понял? Пусть мне будет плохо, пусть Анечка страдает, раз её отец упрямец из упрямцев, каких свет не видывал! Рассердил ты меня, Юрка, ох, рассердил, а меня сложно задеть, ты знаешь. Сейчас, поди с глаз долой во двор и жди, пока Анечка не проснётся. Я позвоню Борису Ильичу и договорюсь на завтра. И чтобы как штык был! Бритый! Теперь ступай.
Уложив вечером дочку спать, Юрий, продолжая размышлять о дневном разговоре с Марфой Петровной, сидел возле кровати со спящим ребёнком и смотрел на фотографии матери свой Анечки. В нём боролись две противоположности: с одной стороны повариха права, а с другой – сердцу не прикажешь. Если и встретится женщина, которую он сможет полюбить, то одному Богу известно, когда это невозможное случится, а Анечка тоскует сейчас. Сейчас ей нужно женское тепло.
«Эх, что не сделаешь ради ребёнка», – шепнул себе под нос он и отправился в ванную.
Где-то через полчаса, чуть с изрезанными с непривычки щеками, гладко выбритый Юрий вышел из ванной. Кровь ещё виднелась на мелких порезах, но он довольный трогал лицо ладонями, втирая давно забытый жгучий одеколон. На губах блуждала глупая, никем не замеченная улыбка. Он вышел на улицу в ночь, прошёлся вокруг дома, постоял, глядя на звёзды, и отправился спать со странным необъяснимым светлым чувством. На редкость он быстро уснул и до утра проспал, ни разу не проснувшись.
– Доброе утро, папочка, – сказала заспанная Анечка, когда вышла на кухню к завтраку, проснувшись по обыкновению от негромких вкусных звуков.
– Доброе утро, Солнышко, – ласково произнёс отец, обернувшись к дочери.
– Какой ты молодой, папочка! – воскликнула удивлённая девочка, впервые увидев своего отца воочию без бороды, а не только на фотографиях. – Ты такой очень красивый. А ты всегда теперь будешь таким?
– Наверное, Анечка.
– Давай всегда, мне так нравится.
– Хорошо, моя радость, – Юрий взял на руки дочь, а она прижалась щёчкой к его бритой щеке, звонко смеясь.
– Какой ты мягкий, папочка, – она поцеловала его в щеку, – а что у нас на завтрак?
Местный врач Борис Ильич не нашёл никакой патологии в сердце Юрия, но назначил витамины и умеренную физическую нагрузку. Марфа Петровна, словно заботливая и строгая мать, следила за поведением отца Анечки и была очень довольна, когда Юрий возобновил утренние пробежки, заброшенные им после рождения дочери.
(Продолжение следует...)