С Наташей мы подружились почти сразу. Она переехала в наш подъезд весной, жила этажом ниже, и уже через пару недель принесла варенье — мол, у неё много, угощайся, соседка. Потом стали пить чай по вечерам: то у неё, то у меня. Оказалась весёлой, говорливой, всё время звала по имени и рассказывала про своего мужа, Славу.
— Вот казалось бы, взрослый мужик, а всё туда же — носки по всей квартире, ест, не жуя, а как выключатель сломался, так я же сама и меняла, — смеялась она.
Я слушала, кивала, думала, что у всех свои заморочки. А Наташа продолжала:
— Он, конечно, не плохой, но какой-то… ну, безинициативный. Я вот активная, люблю общение, движение. А он — как кресло. Диван, телевизор, и всё. Мы, честно, уже даже не разговариваем нормально. Так, на автомате.
Я понимала её. Сама не раз жаловалась на своего, хоть и по мелочам — то не помогает, то уходит в себя. Женщины любят говорить, что поделать. Особенно когда доверяешь.
А Наташа всё чаще заходила на чай. Иногда среди дня, иногда вечером. Принесёт то пирожки, то новый шампунь — «попробуй, классный». Я даже радовалась, что завелась подруга. Вроде и возраст почти одинаковый, и взгляд на жизнь. Только вот что-то меня в ней порой настораживало. Может, улыбка её, слишком уж частая. Или глаза, когда смотрела — как будто присматривалась ко мне, но не дружески, а… ну, не знаю. С интересом. Особым.
Однажды она, как обычно, пожаловалась на Славу, а потом вдруг заговорила о моём:
— А твой, кстати, хороший. Вижу, как он с работы идёт — всегда собранный. Вежливый. Не то что мой Славка. Хоть бы раз цветы подарил, а у тебя, смотрю, — гладиолусы стояли.
— Это сын привёз, — сказала я. Но она как будто не услышала.
А через несколько дней я вышла из подъезда с пакетами — в магазин собралась. И вот иду, и вдруг вижу: Наташа стоит у поворота, рядом машина — наша, мужа. Она оборачивается, смеётся, открывает пассажирскую дверь, садится.
Я остановилась. Машина тронулась, уехала.
Я стояла, как вкопанная. Не от ревности даже. От ощущения предательства. Та, что рассказывала мне, как муж её раздражает, только что поехала куда-то с моим.
Вернулась домой, поставила пакеты. Села. Сердце стучит. Позвонила мужу:
— Ты где?
— В городе, по делам. А что?
— Просто спросила, — ответила я и положила трубку.
Он соврал. Я это почувствовала. Но говорить не стала. Сначала нужно было понять — что вообще происходит.
Следующие дни я наблюдала. Не подглядывала — просто была внимательнее. Видела, как Наташа выходит, говорит по телефону, улыбается. Как потом возвращается — вся румяная. А однажды услышала, как она кому-то говорит на лестнице:
— Он мне хоть внимание уделяет. А не то, что мой Славка — сидит, пиво пьёт и даже не спросит, как дела.
Я не выдержала. Вечером села напротив мужа:
— Скажи честно. У тебя с Наташей что-то есть?
Он замер. Потом откашлялся:
— Да ты что… Совсем, что ли?
— Я видела, как она села к тебе в машину.
Он отвёл взгляд. Помолчал. Потом буркнул:
— Она попросила подвезти. Несколько раз.
— А по дороге что? Говорила, что муж у неё никакой? Что ты — лучше?
Он не отвечал. Просто встал, пошёл на балкон.
Ночью он пришёл ко мне в спальню, сел на край кровати:
— Вера… Я дурак. Серьёзно. Она крутилась, лезла, хвалила. Я повёлся. Но ничего между нами не было. Просто разговоры. И она правда жаловалась на мужа. Я сначала сочувствовал, а потом понял, что она просто использует это — как наживку.
Я слушала и не верила ни одному слову. Не потому что он врал. А потому что слишком знакомо звучало. Всё так и было. Она выбрала его, как тихую добычу. Лестно, удобно, рядом.
Наутро я спустилась к Наташе. Постучала. Она открыла — с чайником в руках.
— О, Вера! Заходи. Чаю попьём?
— Нет. Я просто хотела сказать, что больше не надо заходить. И рассказывать про мужа тоже. Я всё знаю. И мне не надо подруг, которые врут.
Она на секунду растерялась, потом пожала плечами:
— Ну как хочешь.
Больше мы не общались. Она теперь здоровается мимоходом, и я тоже. Муж мой стал вдруг внимательнее, начал сам варить по утрам кофе. Я не простила — просто сделала выводы. Иногда опасность приходит не снаружи, а с лестничной площадки.
А доверие — оно, как стекло. Раз треснуло — уже не то.