В глуши, среди бескрайних полей, стоял старый деревянный дом. Его единственный обитатель — Илия, мужчина за шестьдесят, чья жизнь вращалась вокруг Библии. Каждое утро он заводил механические часы на стене, читал Писание и высчитывал даты, сверяя их с пророчествами Откровения. Глаза его горели фанатичным светом: он был уверен, что конец близок. 23 сентября — день, когда небо должно было разверзнуться.
Он встретил рассвет в чистой рубахе, сжимая крест так, что костяшки побелели. Всё утро он вглядывался в горизонт, ожидая знамений. К ночи, когда мир остался прежним, его охватила истерика. «Они все лгут! Это испытание! Бог хочет, чтобы я выстоял!» — кричал он, спускаясь в подвал. Дверь захлопнулась, засов щёлкнул.
Он не спал. Каждый шорох за стеной казался гулом ангельских труб, каждый скрип балок — шагом всадников Апокалипсиса. Он молился, перечитывал Откровение, рыдал, бил кулаками в бетон. Сердце колотилось, как пойманная птица. На пятый день он начал задыхаться, хватая ртом сырой воздух. На двенадцатый — упал, согнувшись от боли в груди. В глазах плясали искры: «Это оно… Это начало…»
Тишину подвала нарушил только хрип. Илия лежал на полу, пальцы вцепились в страницы Библии, разорванные в конвульсиях. На губах — пена. Часы на стене показывали 3:14.
Через месяц сосед Пётр, встревоженный воем одичавших кошек у дома, выбил дверь. В подвале пахло смертью. Тело Илии уже почернело, но поза говорила об агонии: глаза выпучены, рот искривлён в немом крике. Врачи констатировали: острый инфаркт на фоне панических атак. «Страх запустил выброс адреналина. Сердце не выдержало», — пояснил патологоанатом, вытирая руки.
Следователи, изучив дневники с расчётами дат Апокалипсиса и подвал, заваленный консервами, вынесли вердикт: «Самоизоляция, вызванная бредовыми убеждениями. Смерть — несчастный случай».
На похоронах собрались три человека. Пётр бросил горсть земли в могилу: «Сам себя убил. И всё из-за этих сказок». Священник, махнув рукой, процитировал Экклезиаст: «Всё — суета и ловля ветра».
Дом Илии снесли через год. На его месте выросла дикая рожь. Ветер гудел в колосьях, будто пытался рассказать историю о том, как слепая вера
превратилась в яд, а страх — в могилу.