Мы с Сашей были вместе пять лет, три из которых – в браке. Наша квартира – наша крепость. Двушка в новом районе, купленная в ипотеку, обставленная с любовью. Каждая вазочка, каждая картина – наше общее решение. Мы оба работали, строили планы, мечтали о будущем. Отношения со свекровью, Марией Ивановной, всегда были... дистанционными. Она жила в другом городе, звонила редко, приезжала еще реже. Наши короткие встречи проходили вежливо, но без особой теплоты. Я всегда чувствовала, что она меня оценивает, но старалась не обращать внимания.
И вот однажды вечером Саша пришел домой с каким-то растерянным лицом. "Мам позвонила", – сказал он. Оказалось, у Марии Ивановны в квартире начался срочный и незапланированный ремонт. Прорвало трубу, залило соседей, пришлось экстренно срывать полы и стены. Рабочие приступят буквально через пару дней. И ей нужно где-то перекантоваться. "Недельку, максимум дней десять", – передал Саша ее слова. Ну что мы могли сделать? Это же его мама. Я тяжело вздохнула, но кивнула: "Хорошо, пусть приезжает. Неделя – это недолго".
В назначенный день мы встретили Марию Ивановну на вокзале. И тут у меня впервые что-то екнуло внутри. Она приехала не с маленькой сумкой, как на прошлые короткие визиты, а с двумя огромными, битком набитыми чемоданами и какой-то хозяйственной сумкой, из которой торчали ручки кастрюль. "Мам, ты на неделю или куда?" – попытался пошутить Саша. Мария Ивановна отмахнулась: "Ну а что? Вдруг что-то понадобится? И любимую кастрюльку взяла, не люблю чужие". Я тогда еще посмеялась, думая, что это милая причуда. Как же я ошибалась.
Первые три дня она вела себя как образцовая гостья. Много рассказывала про потоп и ужасных рабочих, восхищалась нашей "уютной норкой", даже пару раз сама предложила помощь на кухне. Мы с Сашей переглядывались – ну надо же, какая приятная женщина!
Но потом началось. Сначала это были "ненавязчивые" советы:
– "Анечка, ты так картошку режешь? А я всегда кубиками, так суп наваристее."
– "Что-то у тебя шторы не того цвета для этой комнаты, мрачновато."
– "Ой, а почему у вас на полке с книгами пыль? Ты давно протирала?"
Я старалась спокойно отвечать или переводить тему. Думала, ну вот, натура такая, старая школа. Скоро уедет.
Прошла неделя. Прошло десять дней. Ремонт, по ее словам, все никак не двигался. Рабочие "исчезали", "пили", "ломали все"... Истории становились все запутаннее. А ее поведение в нашем доме менялось.
Она начала вставать раньше нас, часов в шесть утра. Вся квартира наполнялась грохотом – это она гремела на кухне, готовя себе завтрак, громко кашляла, сморкалась, потом включала радио на полную мощность, слушая новости. Наши попытки поспать до семи-восьми превратились в пытку.
Она начала менять порядок на кухне. Перекладывала наши столовые приборы "как ей удобнее", переставляла тарелки, убирала в дальний шкаф мои любимые кружки, ставя на видное место свои. Если я начинала готовить, она тут же появлялась на кухне и стояла над душой, комментируя каждое мое действие. "Соли мало!", "Лук крупно порезала!", "Масла больше надо!". Однажды, когда я готовила свой фирменный плов, она просто взяла и высыпала туда полпачки приправы, которую я не использовала, со словами: "Так будет вкуснее, поверь!". Плов был испорчен.
В гостиной она переставила наш журнальный столик к стене, хотя он всегда стоял перед диваном. Сдвинула кресло, которое мне нравилось ставить у окна с книгой. На мой вопрос "Зачем?", ответила: "Так проход свободнее". Вечером она оккупировала телевизор. Наши сериалы пролистывались с фырканьем: "Что за чушь вы смотрите!", "Опять эти убийства!". Она настаивала на своих передачах – про дачу, кулинарию, бесконечные новости.
Самое страшное началось, когда она стала влезать в наши с Сашей дела. Сначала это были намеки: "Анечка, Саша устает на работе, ему надо хорошо есть, а ты все свои салатики...", "Что-то вы рано спать ложитесь, раньше молодежь по-другому жила...". Потом пошли прямые комментарии Саше при мне: "Сынок, ты видишь, Аня совсем не следит за порядком!", "Ей бы поправиться не мешало, худенькая слишком!", "Ты уверен, что она умеет распоряжаться деньгами?". Она постоянно пыталась выведать у меня наши финансовые планы, планы на отпуск, на будущее. Могла без стука зайти в нашу спальню под каким-то надуманным предлогом. Я чувствовала себя так, будто мы живем не своей жизнью, а под постоянным надзором.
Я пыталась говорить с Сашей. Сначала он отмахивался: "Мам, ну она старенькая, у нее свои привычки". Потом начал раздражаться: "Ань, ну ты что, не можешь потерпеть? Это же мама!". Ему, видимо, было отчасти удобно – дома всегда был кто-то, кто готовил, убирал, стирал его вещи (да, она начала стирать его белье отдельно от моего и "правильным" порошком). Мои чувства, мое ощущение удушья в собственном доме – он будто не хотел или не мог понять. Я чувствовала себя абсолютно одинокой и загнанной в угол.
Прошло три месяца. Потом четыре. Пять. Ремонт у Марии Ивановны стал какой-то мифической историей, которая постоянно обрастала новыми "ужасными" подробностями. Было очевидно, что она никуда не собирается. Мой дом стал ее домом, а я – приживалкой с обязанностями.
Последней каплей стало то, когда я заболела. У меня поднялась высокая температура, ломило все тело, я едва могла поднять голову от подушки. Я попросила Сашу купить лекарства и просто хотела спать. Но Мария Ивановна решила, что я "раскисла". Она ввалилась ко мне в спальню без стука, села на край кровати и холодным тоном сказала: "Анечка, ну что ты как маленькая? Прилегла! Настоящие женщины не позволяют себе болеть, когда у мужа нет горячего ужина! Вставай, соберись! Саша придет голодный, кто его кормить будет?!".
В этот момент меня будто пронзило током. Вся накопившаяся за полгода обида, злость, чувство унижения – все выплеснулось наружу. Я с трудом села в кровати, дрожа от слабости и гнева, и сказала: "Мария Ивановна. Вставайте. И выйдите из моей комнаты. И из моего дома. Сегодня же".
Она отпрянула, как от удара. Ее лицо исказилось от изумления, а потом от злости. "Да как ты смеешь?! Я мать Саши! Я пожилой человек! Ты выгоняешь меня на улицу?!" Начался дикий крик. На шум прибежал Саша.
"Саша!" – кричала Мария Ивановна, показывая на меня трясущимся пальцем. – "Смотри, что твоя жена говорит! Она выгоняет меня из дома!"
Я посмотрела на Сашу. В моих глазах, наверное, была вся боль и отчаяние последних месяцев. "Саш", – сказала я, стараясь говорить спокойно, несмотря на жар. – "Так больше нельзя. Этот дом – наш. И здесь будут мои правила. Или ее правила. Выбирай. Или я, или она. Я не буду жить там, где меня унижают и заставляют чувствовать себя ничтожеством".
Саша переводил взгляд с меня на кричащую мать. Его лицо было бледным. Он, кажется, впервые осознал всю серьезность ситуации. После долгой, напряженной паузы, которая показалась вечностью, он повернулся к матери и тихо, но твердо сказал: "Мам. Аня права. Так не может продолжаться. Тебе нужно уехать".
Это был ад. Мария Ивановна устроила грандиозный скандал, кричала, плакала, обвиняла меня во всех смертных грехах, говорила, что я "отняла у нее сына". Собирая вещи, она гремела дверцами шкафов, бросала что-то на пол. Саша просто стоял в стороне, поникший. К вечеру она уехала к своей сестре, хлопнув дверью так, что задрожали стекла.
Следующие несколько недель были сложными. Мы с Сашей много разговаривали. Я рассказала ему, как сильно страдала, как чувствовала себя преданной. Он, наконец, признал, что был слеп и эгоистичен, что ему было проще игнорировать проблему, чем решать ее. Он просил прощения. Этот кризис стал для нас проверкой на прочность. Мы, кажется, прошли ее. Стали гораздо откровеннее друг с другом.
Отношения с Марией Ивановной, конечно, разрушены. Она не звонит мне, а когда разговаривает с Сашей, постоянно жалуется на меня, намекает, какая я плохая жена. Но мне уже все равно. Мой дом – снова мой. В нем снова стало тихо и спокойно. Больше никаких ранних подъемов под грохот кастрюль, никаких комментариев за спиной, никаких непрошеных советов. "Неделя", растянувшаяся на полгода, стала самым тяжелым испытанием в моей семейной жизни. Но теперь я знаю: свои границы нужно защищать, даже от самых близких.