Всё началось с обоев
Поначалу я даже обрадовалась.
Сын взялся за ремонт.
— Мам, давай обои переклеим, — сказал он весело, разложив каталоги прямо на моём кухонном столе. — Твои синие цветочки уже двадцать лет висят.
Он рассматривал варианты: серые, графитовые, бетонные текстуры.
Я смотрела и молчала.
В моей спальне стояли те самые обои — с цветами, как у бабушки в деревне.
Я их сама клеила с мужем, когда он был жив.
Мы тогда ещё смеялись, как промазали потолок и отмывали его уксусом.
— Можно я хотя бы в спальне оставлю? — осторожно спросила я.
Сын закатил глаза.
— Мам. Там плесень. Эти обои надо выкинуть. Не спорь, ладно?
Я кивнула.
Не спорь.
Любимая фраза, с которой у меня отнимали дом по одному сантиметру.
Меня не спросили
Зовут меня Валентина Николаевна.
Мне шестьдесят три.
Я живу в двушке на Волжской — обычная панельная пятиэтажка, давно мечтающая о капремонте.
Жила одна. С тех пор как умер муж, а сын переехал к невесте.
А потом вернулся. Временно.
Сказал: «Развелись. Можно я пока у тебя?»
Я, конечно, сказала: «Да».
Как же иначе.
Сначала он просто ночевал.
Потом остался. С вещами. С инструментами. С ноутбуком.
Потом стал переклеивать обои.
Потом — менять мебель.
Потом — вытащил мои книги в коробки.
— Мам, это старьё. Мы тебе купим ридер. Электронный. Удобно!
И вот теперь я живу как квартирантка.
В углу зала — мой старый комод.
На нём — моя фотография с мужем. Единственная вещь, которую пока не тронули.
Но уже и до неё дойдёт.
Новый стиль жизни
Через неделю исчез мой ковёр.
Тот, что мы покупали с мужем в «Текстиле» на Рязанке.
Бордовый, с мелким орнаментом.
Он тянулся от дверей до балкона, и я всегда знала, где он изношен сильнее — там, где мы когда-то обнимались на полу в день покупки.
— Мам, ты чего? — сын пожал плечами. — Он был пыльный. Я его выкинул. Сейчас все живут по-новому. Чистые полы, лофт.
Лофт.
А у меня в груди — провал.
Будто вытащили ковёр не из-под ног. Из-под сердца.
Потом начали выбрасывать шторы.
Потом табуретки.
Потом мои фарфоровые фигурки.
— Мам, ты же сама не пылесосишь. Удобнее, когда ничего нет.
— Но это мои вещи, Саша, — тихо сказала я.
— Мам. Всё, что в этой квартире, надо обновить. Не переживай. Мы сделаем хорошо.
Мы.
Это кто — «мы»?
Слова, которые больнее крика
Однажды я открыла шкаф — своего пальто не было.
— Я отдала его, — буднично сказал сын. — Тебе всё равно не идёт, мам. Мы тебе купим новое. Посовременнее.
Я не ответила.
Просто пошла на кухню и молча села.
Закуталась в плед.
Глаза щипало — от света, от воздуха, от слов.
Сын зашёл через десять минут.
— Ты обиделась?
Я покачала головой.
— Всё хорошо.
Он усмехнулся.
— Мам, ты странная. Всё, что мы делаем — для тебя. Чтобы тебе стало лучше жить.
Лучше?
Без ковра.
Без книги.
Без штор.
Без моего пальто.
Лучше — по их версии.
"Ты тут временно"
Это был вечер субботы.
Я вернулась из поликлиники — усталая, с распухшими ногами, с ворохом рецептов.
Мечтала только прилечь и выпить чаю.
Но в прихожей стояли коробки.
Новые. С мебельным скотчем и надписями: «зал», «кухня», «сантехника».
Сын хлопотал у дверей.
В проходе — стройматериалы.
По полу — следы от ботинок.
— Ты чего? — спросила я, переступая через коробку.
Он обернулся:
— А, мам. Слушай, я тут подумал. Мы со Светой, ну... решили. Пока ты тут живёшь — ты в спальне, а потом, когда всё закончим…
(пауза)
— Ты, если что, можешь уехать к тёте Люсе. Ну или на дачу. Временно.
— Что?
— Ну… ты же понимаешь. Мы же молодые. Семья. Нам пространство нужно. А тебе... всё равно одной тяжело. Там воздух, природа.
Я смотрела на него и чувствовала, как внутри обрываются нити.
Как проваливается пол.
Как всё, что ты берегла, вдруг становится ничем.
Я открыла рот.
Хотела сказать: «Это мой дом».
Хотела сказать: «Ты вырос на этих стенах».
Хотела сказать: «Я мать тебе».
Но сказала только:
— Поняла.
И пошла в кухню.
Путь в один чемодан
Я не устраивала сцен.
На следующее утро собрала вещи — быстро, чётко, молча.
Как будто это был переезд, а не изгнание.
Одна дорожная сумка. Один пакет.
Остальное я оставила.
Ковёр — уже не мой.
Шторы — не мои.
Даже мой стул на кухне — давно заменён.
Я шла по квартире как по музею, где каждый экспонат когда-то был частью меня, но теперь — под стеклом, без доступа.
Сын проснулся, увидел сумку.
— Мам, ты куда?
Я посмотрела на него — долго, спокойно.
— На дачу.
(пауза)
— Временно.
Он опустил глаза.
Не сказал «останься».
Не сказал «прости».
И в этом — была правда.
Своё
На даче было холодно.
Крыша текла.
Газ только баллонный.
Туалет — на улице.
Но это было моё.
Я могла ходить в халате.
Могла слушать радио на кухне.
Могла повесить занавески с клубничками — те, что сняли в «обновлённой» квартире.
Я могла жить — без страха, что мне скажут: «Ты здесь временно».
И с каждым днём я чувствовала, как воздух становится чище.
Как тело перестаёт быть сжатым.
Как возвращаются мои руки, мои мысли, моё имя.
Вывод
Иногда больнее всего предательство без злобы.
Когда тебя не бьют.
Не орут.
А просто перестают видеть.
Планируют дом — без тебя.
И ты вдруг понимаешь: ты — пункт в смете.
Графа «куда бы её деть».
И тогда единственный способ остаться собой —
это уйти.
Не хлопать дверью.
Не разрывать связи.
А просто выйти.
И построить новое —
пусть меньше, пусть скромнее,
но своё.
Где ты — не временная.
А единственная.