(грустная бытовая история)
Соседка по лестничной площадке продала квартиру. Новая соседка оказалась высокой блондинкой с немного надменным лицом. Я почему-то сразу окрестила ее Молотовой. Очень уж ей подошло – эдакая маленькая строгая кувалдочка, которая смотрит на тебя, как на гвоздь. Если что – пристукнет, только шляпка останется. И деловитость вполне соответствующая: она сразу затеяла большой и шумный ремонт – со сверлением стен, с многочасовой работой перфоратором и вообще разным другим громким оборудованием. Ну, что поделать, как говорил один персонаж – дело-то житейское. Человеку нужно обустроить новое жилище под себя, вечно это длиться не будет.
Впрочем, сосед, который от меня через стену с другой стороны и который из соседнего подъезда, таким новшествам был не рад. Я сначала дала ему прозвище Наливайченко. Ну, не будем сразу думать о человеке самое плохое… Будем считать, что он просто очень гостеприимный человек с огромным количеством родственников и друзей. Просто эти родственники и друзья имеют странную привычку приходить или приезжать поздно и долго отказываются ложиться спать. Пока на кухне все новости перескажут – так умаются, что даже немного в возбуждение впадают. То шансон желают громко слушать, то просто кричать и разные вещи ронять. Понятное дело, с дороги уже, наверное, и рук-ног не чуют, вот и ведут себя неуклюже. И сосед, человек без сомнения положительный, просто немного эмоциональный, тоже начинает их громко отговаривать от разных ночных громких похождений. Иногда ему даже приходится некрасивые слова им кричать. И, судя по звукам, даже не сильно так, а сугубо по-дружески или по-родственному, применять методы физического воздействия. Кажется, один раз от этого пострадала дверь. В другой раз какая-то мебель.
Но в свое время, увидев этого соседа в лицо, я почему-то решила, что он не Наливайченко, а Наковальченко. Очень уж его острый и большой нос напоминал рог на наковальне.
Так вот этот Наковальченко, будучи человеком социально активным, понятное дело, от гостей иногда, особенно по утрам, сильно уставал. Наверное, у него просто раскалывалась голова от сложных ночных дебатов, так что ремонту, который шумно велся в доме, он был сильно не рад. А дом-то панельный, звуки хорошо распространяются. Чихнет кто-то на кухне – уже хочется этому человеку здоровья пожелать, не важно, живет ли он со мной или снизу, сверху или с любой другой стороны. Но Наковальченко, конечно, о таких тонкостях не думал, когда утром был очень уставшим и страдал от мигрени. И он решил, что ремонт делаю я. И стал мне напоминать о том, что стоило бы мне не забывать о спокойствии соседей. Напоминал он просто – бил чем-то увесистым в стену и орал что-то, что мне хотелось бы назвать неким итальянским, очень красочным диалектом. По крайней мере, часть этих слов я точно не знаю.
Апофеоз наступил в тот день, когда Молотова принялась за ремонт в ванной комнате. Для этого нужно было демонтировать старую чугунную ванну. И… чтобы ее вынести из квартиры, ее прямо на месте начали пилить болгаркой.
Знаете, что это за звук? Это тот звук, с которым тысяча товарных вагонов несется по самым ржавым в мире рельсам в то время, как где-то поблизости тысяча экскаваторов грузит миллион тонн щебня в миллион очень гулких пустых металлических бочек.
Короче, это очень громко. Очень долго. И ОЧЕНЬ ГРОМКО!
Наковальченко в тот день проснулся с явными симптомами простуды – голова ныла, желудок сводило, а тут еще и этот ремонт. Испытывая недомогание, он даже не стал вставать с постели, а просто взял гантель, которую его супруга использовала как гнет для закваски капусты, и стал долбить ею в стену, по-итальянски вспоминая и меня, и всех моих родственников, и всех соседей моих родственников, и даже соседей этих соседей. Всем он желал самой хорошей жизни и просто доброго утра.
Вот так…
Да, судьба дала нам соседей, чтобы мы не были так одиноки. И чтобы наши будни были скрашены их добрым присутствием. Ибо, как говорил Бараш: «Художник может быть один, а человек никак».