— Мам, ты серьёзно? Ничего? Даже комнаты? А на что тогда была твоя жизнь?
Я услышала это ровно через двадцать минут после того, как заварила чай и нарезала пирог. Она приехала без предупреждения, усталая, раздражённая, и села сразу — без объятий, без улыбки. Просто выдохнула и уставилась в окно.
— Ты ведь знала, что мне тяжело. Что ипотека давит. Что у вас в роду хотя бы хрущёвка должна была остаться. А ты? Всё проела?
Я будто оглохла. Не потому, что не ожидала. А потому, что именно от неё — не ждала. Я столько лет слышала эту формулировку от посторонних: «Женщина без квартиры — кто ты вообще?» Но от родной дочери…
Я не проела. Я выживала. Я работала кассиром, уборщицей, диспетчером. Я платила за садик, за курсы английского, за выездной лагерь, где она учила французский и ела клубнику с шоколадом. Я не покупала себе зимние сапоги, носила старое пальто и мечтала, что однажды у меня будет свой угол.
Квартира, в которой я жила, была служебной. Потом её продали. Я сняла угол. Потом купила крохотную «однушку» на окраине, когда она уже училась. Потом продала — на лечение, когда врачи поставили папе диагноз. Да, мы с ним уже были не вместе. Но я не могла — оставить умирать чужим. И да — я не оставила ей квартиру. Я оставила ей себя. Живую, работающую, уставшую. С любовью — но без жилья.
Она пила чай молча. Я смотрела на её руки — ухоженные, тонкие пальцы. Помню, как в детстве они держались за мою юбку, когда она боялась перейти дорогу. А теперь этими пальцами она рассекает воздух и произносит чужими губами:
— Ты ведь знала, как сейчас тяжело. Все оставляют — кому дачи, кому двушки. А мне — что?
Я не знала, что сказать. В горле стоял ком. Я не просила ни благодарности, ни орденов. Я просто хотела, чтобы помнили: я старалась. Не всегда идеально. Но честно. Без чужой помощи.
— Мама, ты ведь работала. Где твои деньги?
Я не ответила. Потому что «мои деньги» — это её диплом. Это её зубы, вылеченные в платной клинике. Это питание, когда она была беременна и муж ушёл, хлопнув дверью. Это памперсы, когда она кричала от бессилия и усталости. Это, в конце концов, игрушки, которыми я задаривала внучку, чтобы она не чувствовала бедности.
Я не знала, как объяснить: моя жизнь не была про накопления. Моя жизнь была про отдачу. Да, может, я не мудрая. Не дальновидная. Не стратег. Но я была матерью. До конца.
Когда она ушла, я села за стол. Чай остыл. Пирог остался нетронутым. Весь вечер я смотрела в окно, вспоминая — не праздники, не дни рождения. А обычные вечера. Когда я гладила её косы. Когда мы смотрели мультики. Когда я шептала ей: «Ты у меня самая лучшая».
Теперь — нет квартиры. Нет благодарности. Только вопрос: «А на что была твоя жизнь?»
Через неделю она прислала голосовое. Сухое: «Прости, я была зла. Просто накипело». И всё. Ни встречи, ни объятий. Я не держала зла. Но и не радовалась.
Я взяла лист бумаги. Написала письмо. Настоящее, от руки. Про себя. Про то, что не все богатства измеряются метрами. Про то, что вложено в детей — не пропадает. Оно просто растворяется. В их силе. В их шансах. В их будущем. Если они это ценят.
Письмо я не отправила. Сложила, положила в коробку с лентами, зубиками, сломанной заколкой и её рисунками. Когда-нибудь она найдёт.
И, может, поймёт: моя жизнь была про неё.
