Она стояла у порога, с телефоном в руке и видом, будто вот-вот сорвётся с места. Я приготовила её любимые сырники, поставила свежий чай, даже купила новый плед — тёплый, мягкий, в клеточку, какой она обожала в детстве. А она смотрела мимо меня, будто я — часть обстановки, старая мебель, пережившая ремонт.
— Мам, я не хочу на тебя быть похожей, — сказала она вдруг, даже не понижая голос. — Ты всю жизнь жила неправильно. Работала, терпела, жертвовала. Постоянно от всего отказывалась — и называла это «любовью». А я так не хочу.
Я замерла. В ложке — капля мёда застыла. Сначала подумала, что ослышалась. Потом переспросила:
— Неправильно?
— Да, — вздохнула она. — Ты себя не любила. Ты всегда была “ради других”. Сначала — ради папы, потом — ради меня, потом — ради внуков. А ты? Где ты была в этой жизни?
Я не знала, что ответить. Слова были — но не для неё. Для тех лет, когда зарплаты не хватало даже на сапоги, но она ходила в тёплом. Когда я таскала авоськи и думала: лишь бы у неё всё было. Когда ночами не спала, делала ей костюмы на утренники и рисовала “солнце” в тетради, потому что она просила “помоги красиво”. Я была там. В каждом её дне. В каждой мелочи. Разве это — “неправильно”?
Она ушла, оставив сырники на тарелке. Я закрыла дверь и вернулась на кухню. Плед остался в пакете. Я положила его в шкаф. Рядом с фотоальбомами. Там — наша жизнь. Та, которую она теперь называет “неправильной”.
После того разговора я много думала. Может, действительно была “неправой”? Не сделала карьеру, не уехала, не была дерзкой и независимой, как сейчас модно. Но ведь я жила как умела. Не жаловалась. Не предавала. Просто была. Времена были другие. Да и выбор… он ведь тоже был. Я выбрала её. Семью. Дом. Стабильность.
Я вспоминала, как она болела в детстве. Как я стояла у окна поликлиники с дрожащими руками. Как носила в кармане её сломанную заколку, потому что она плакала из-за потери. Как учила её готовить суп и гладить рубашки. Мы были близки. Она тогда так и говорила: “Ты — мой герой”. А теперь — чужая. Жившая “неправильно”.
В следующий раз она позвонила спустя неделю. Говорила бодро, быстро, не касаясь той темы. Я слушала и кивала, хотя она меня не видела. Потом услышала: “Мам, ну ты же не обижаешься? Просто сейчас другие ориентиры. Женщина не должна растворяться в других. Надо думать о себе”.
Я сказала: “Конечно, не обижаюсь”. А внутри будто пустота. Не обида. Даже не боль. А что-то вроде тишины. Словно выключили радио, которое играло всю жизнь.
Позже я открыла старую коробку. Там — письма от неё. Из лагерей, из института. “Мамочка, люблю тебя. Ты самая лучшая”. Я гладила бумагу, будто её волосы. В каждом слове — тепло. Искренность. Та, что была раньше. До фраз про “неправильную жизнь”.
Я не стала выбрасывать эти письма. Сложила обратно. И плед туда же. Пусть лежит. Вдруг когда-то захочет вернуться. Вспомнить. Или просто согреться.
На мой день рождения она не приехала. Позвонила, сказала, что занята проектом, много работы, потом добавила: “Ты же понимаешь”. Я кивнула, хотя понимания не было. Я просто приняла. Без истерик, без упрёков. Нарезала торт, разложила конфеты, налила чай. Сама себе. Включила старый альбом на ноутбуке — где она ещё с косичками, с открытками, с поцелуями на щеках. Говорила тогда: “Когда вырасту, тоже буду такой, как ты”.
Теперь — не хочет.
Я смотрела на экран и думала: может, так и надо. Пусть она будет другой. Смелой, дерзкой, успешной. Только бы не стала жестокой. Только бы помнила, что любовь — это не слабость. Что жертвы бывают не из страха, а из любви. Что жить ради других — не преступление. Это просто другой выбор.
Я не идеальна. Но жила по-своему. Не для аплодисментов. А для неё. Если это неправильно — пусть так. Но я бы прожила снова. Так же. Ради неё
