В 1933 году его отца арестовали и сослали в лагеря. Посадили его по доносу председателя местного сельсовета Баранова, который спустя время раскаивался в своей клевете. С тех пор его мать, как и других жен врагов народа, односельчане стали с презрением называть "сибулонкой", а ее сына "вражонком".
Сам Василий Макарович вспоминал, что "в селе к таким семьям не было ни сочувствия, ни уважения". Родные "врагов народа" были бесправными изгоями.
Сестра Шукшина Наталья рассказывала, что они "жили в страхе и всегда были готовы к ночному стуку и к слову “собирайтесь".
Писатель Алексей Варламов в биографии Шукшина отмечает:
"Им много чего не полагалось, женам и детям репрессированных. Их могли легко выселить из родного дома, могли арестовать, отдать под суд, могли унизить, оскорбить, они ощущали постоянную хрупкость бытия".
Настолько в советских колхозах пропаганда замутнила сознание русских людей и помрачила их души. Тут из песни слов не выкинешь.
Спустя годы отца Шукшина реабилитировали, а шрамы в душе у "вражонка" остались на всю жизнь.
Но не все так было беспробудно черным-черно под колпаком навязанного людям безбожия.
В одном из своих последних рассказов "Чужие" Василий Макарович поделился своими воспоминаниями о старушке, которая хлопотала о зеках, работающих неподалеку от села.
В рассказе она велит ему, мальчишке отнести пяток яиц :
"…бабка оглянулась кругом и тихо досказала: — этим отнеси, на сашу (на шоссе).
На шоссе (на тракте) работали тогда заключенные, и нас, ребятишек, к ним подпускали. Мы носили им яйца, молоко в бутылках… Какой-нибудь, в куртке в этой, тут же выпьет молоко из горлышка, оботрет горлышко рукавом, накажет:
— Отдай матери, скажи: “Дяденька велел спасибо сказать”.
Как живой росток найдет себе путь через бетон, так и русская душа-христианка взывает к милосердию через коллективную бессердечность.