Когда я познакомилась с Михаилом, мне было тридцать два. Возраст, как говорили тогда, «пора определяться». Подруги уже водили детей в школу, кто-то во второй раз, а я всё ждала чего-то, чего сама не могла объяснить. Ждала не мужчину — ощущение, наверное. Ощущение, что я с ним — как дома. Без страха, без фальши. Просто хорошо.
Михаил был надёжный. Спокойный, вежливый, с хорошей работой. Завод, техотдел, бумажки, сметы. Говорил уверенно, не перебивал, держал дверь, платил за кофе. Мне с ним было безопасно — и тихо. Как в библиотеке. Я тогда подумала: может, этого и надо? Не бабочки в животе — а спокойствие?
С мамой он сразу нашёл общий язык. Сказала потом: «Маш, с ним ты не пропадёшь». А разве не это главное — не пропасть?
Мы поженились через год. Без особых торжеств. Платье я выбрала сдержанное, в пол, без рюш. Он был в светлом костюме, волновался, теребил пуговицу на рукаве. Все говорили: «Вы такая красивая пара!» А я слушала — и молчала. Потому что в груди было пусто. Как перед сном в чужой квартире — всё вроде есть, а спать почему-то тревожно.
Жили мы нормально. Он приносил домой зарплату, раз в месяц — цветы. Нервы мне не мотал, голос не повышал. Соседи смотрели с завистью: «Вот, Машке повезло, муж — золотой». А я благодарила — да, конечно, повезло.
Прошли годы. Ровные, как полоски обоев. Без всплесков, без трагедий. Дочь родилась, Лизка. Сейчас уже взрослая. Умница. Я ради неё и держалась. И ради неё — жила, как живётся. Привыкла. Притерпелась. Люди ведь не только к боли привыкают, но и к пустоте.
А потом…
Потом я встретила его. В автобусе. Да, банально. Я тогда ехала в поликлинику, с простудой какой-то, капюшон на голове, глаза слезятся. Села — и почувствовала, как кто-то смотрит.
Обернулась — мужчина. Примерно мой ровесник, глаза карие, улыбается. Но не просто так — не с флиртом, не с намёком. А будто вспомнил что-то хорошее. Или кого-то.
— Не возражаете, если рядом присяду? — спросил он.
Я кивнула. Ехали молча. Но всё внутри у меня — гул. Сердце билось, как тогда, в юности. Руки вспотели. Даже запах его — тёплый, древесный — будто из другой жизни.
На остановке он встал и сказал:
— Удачи вам. У вас очень светлые глаза. Не потеряйте их.
И ушёл.
А я осталась. С мыслью: а не потеряла ли уже?
Потом мы встретились ещё раз. В книжном. Он стоял у полки с поэзией, листал Ахматову.
— Снова вы, — сказал, увидев меня. — Судьба?
Я покраснела, как девчонка.
— Просто город маленький, — ответила.
Он засмеялся. Легко, по-настоящему. И предложил выпить кофе.
Там, в кафешке, с облезлым меню и старым зеркалом, я впервые за много лет чувствовала себя собой. Он не спрашивал, где работаю. Не рассказывал про пенсии и льготы. Он говорил про музыку. Про запах дождя на асфальте. Про старое кино и про сны.
— Я давно хотел, — сказал он, — встретить женщину, с которой не надо делать вид, что мне интересны новости и курс доллара.
И посмотрел. Так, как не смотрел никто. Ни Михаил, ни те, кто были до него. В этом взгляде не было желания. Только тепло. Признание. Как будто он увидел во мне не жену, не мать, не возраст — а душу. Саму меня. И она ему понравилась.
Мы не стали любовниками. Не было ни встреч в гостиницах, ни шепота по телефону. Я не позволила. Не могла. Но каждый раз, когда я думала о нём — сердце отзывалось.
Михаил этого не замечал. Он приходил с работы, разогревал суп, спрашивал, оплатила ли я свет. Он жил со мной рядом — и не знал меня вовсе. А тот мужчина — знал. Или чувствовал. Больше, чем за все эти годы брака.
Прошло уже три года. Мы с тем мужчиной больше не виделись. Я иногда вижу его спину — на остановке, на рынке, среди людей. Может, это и не он. Но сердце — замирает. По-прежнему.
Я не ушла от Михаила. Я осталась. Не из страха. Из долга, может быть. Или потому, что уходить — это разрушать. А я слишком долго строила. Семью. Жизнь. Быт.
Но когда дочь недавно спросила: «Мам, ты счастлива?», я впервые не смогла ответить.
Я выбрала стабильность. А сердце — оно помнит. Стучит. Не часто. Не громко. Но — живое. И это, наверное, главное. Что оно ещё живое.