Утро 31 мая началось с проливного дождя и разбитой чашки кофе.
Пока Степан вытирал тряпкой коричневую лужу со светлой кафельной плитки, в кухню зашел отец.
— Что, брат, осваиваешь новую профессию? — спросил он с издевкой, устраиваясь за столом. — Правильно. Физический труд облагораживает человека.
Он был огромный и значительный, его отец. Высокий рост, густой бас, волосы цвета воронова крыла… Гроза политиков и бизнесменов, неизменный спецкор одного из ведущих телеканалов, Грегорио Пас Фернандес, в обрусевшем варианте - Григорий Пас, Великий и Ужасный.
Рядом с ним Степан всегда чувствовал себя гадким утенком. Правда, и отец не забывал об этом напоминать — подтрунивал над выбором «бабской» профессии, над странными взглядами на «красиво - не красиво», и больше всего — над грядущим безденежьем. Для него, выпускника лучшего лицея столицы, отличника и стипендиата, отец наметил совсем другое будущее: карьеру дипломата.
Сын молчал, потому что спорить бесполезно.
Степан промолчал и сейчас. Собрал осколки чашки, выбросил в ведро.
Отец придвинул к себе кофейник, снял со стойки чашку — крепкую, обстоятельную, с толстыми краями и увесистой ручкой - и плеснул в нее кофе.
— Вон там еще разводы подотри, — хохотнул он, ткнув пальцем под ножку стола.
Степан прополоскал тряпку, тщательно отжал. Протер пол начисто. Придирчиво огляделся.
— Хоро-ош. — Отец с удовлетворением отхлебнул кофе, поставил чашку на стол. — В честь чего ранняя уборка вверенной территории?
— Дела, — пробубнил Степан, подхватил ведро, направился к выходу из кухни.
— Не громыхай там, мать не буди, — бросил в спину отец.
Мама — единственный человек, в присутствии которого стихали их споры. Одного ее взгляда хватало, чтобы отец, виновато вздохнув, принимался за салат или понуро плелся на работу.
— Мальчик выбрал себе дело, мальчика надо поддержать, — говорила она. — Себя вспомни: что бы ты сейчас делал, послушай ты своего отца.
Дед, в самом деле, был категорически против «беловоротничковой» специальности Грегорио, хотел, чтобы тот выучился на «настоящее дело» — стал сапожником, как и все в их роду. Отец сбежал в Россию, назло поступил в ВУЗ, и, женившись на маме, остался здесь работать. Зато сейчас дед, потрясая крючковатым натруженным пальцем, напоминает об этом отцу, и, в пику ему поддерживает внука.
Степан посмотрел на часы — пить кофе времени не осталось, завтракать — тем более. Надо собираться. Тревога и неприятный осадок после стычки с родителем мерзкой жабой шевелились в груди. Еще эта разбитая чашка. И ливень.
Он зашел в свою комнату, переодел футболку, нацепил кожаную куртку (сам шил на первом курсе, из обрезков, присланных дедом). Выглянул в окно, надеясь, что дождь хоть немного поутих. Не тут-то было! В небесной канцелярии определенно решили выполнить месячную норму по столичным осадкам.
— Черт подери, — парень с тоской посмотрел на подвешенные у шкафа кофры с упакованной коллекцией. Хорошо хоть коробку с обувью и мелкими аксессуарами догадался спустить в машину накануне вечером.
Он решительно направился в кухню за пакетами для мусора.
Отец все еще восседал там, лениво проглядывая в смартфоне новости. Завидев сына, отложил телефон в сторону и воодушевленно поинтересовался:
— А чего это ты такой загадочный ходишь в последнее время? Пришел, ушел, пришел снова, заперся в комнате… Пакетами вон шуршишь… Куда-то тащишь их. Я переживаю за тебя, сынок. Не прячешь ли ты там, в комнате, труп невинной красотки?
И громогласно рассмеялся.
— Не смешно, — Степан шумно выдохнул, покачал головой. — Может, хватит уже? Что ты, как ребенок? Не угомонишься никак…
Отец траурно закатил глаза, повел широким плечом:
— Ну, вот. Спорить ты так и не научился, сразу переходишь на личности. «Как ребенок», — он пристально посмотрел в широкую спину сына. — То есть ты не передумаешь?
— Нет, — Степан достал из шкафа скотч, нечаянно хлопнул дверцей.
Отец сердито зашипел и посмотрел на дверь кухни:
— Тихо ты! Мать разбудишь!
— Мать уже сама разбудилась, — в проеме, приоткрыв дверь, показалась моложавая блондинка в легком домашнем платье. В противоположность мужу, она была стройная, будто тростиночка, миниатюрная и голубоглазая. Степану иногда казалось, что отец потому и говорит шепотом в присутствии матери, что боится ее сломать своим басом. — Кофе угостите? Или уже все выпили?
— Мам, я опаздываю. Прости, - быстро проговорил Степан и рванул к выходу из кухни, в коридор.
Мать спохватилась, привлекла его к себе, поцеловала в гладко выбритую щеку, потрепала по плечу:
— Ни пуха. Буду за тебя болеть! — и подтолкнула к выходу.
— Что за него болеть? — пробасил Григорий, прислушиваясь, как в комнате сына шуршат пакеты и скрипит скотч.
— Показ у него сегодня важный, — супруга пристроилась напротив него, забрала из рук кружку с остывшим кофе, и зажмурилась, отпивая.
Григорий мрачно насупился, побарабанил пальцами по столу. Жена лукаво усмехнулась:
— Пыхти - не пыхти, а сегодня он устроит свое будущее.
— Или не устроит…
— Может, и так. Только вряд ли после того, как ему покажут дверь и золотой ключик от нее, он все бросит, чтобы начать карьеру дипломата. Еще и выбросив коту под хвост пять лет учебы… Или он не Степан Пас.
— Конечно, Степан Пас, — пробубнил Григорий. — Его готовы взять на третий курс, Таня! Только его физиономии в деканате не хватает! И заявления…
Он стукнул кулаком по столу.
Супруга тут же перехватила его кулак, мягко положила ладошку сверху, придавила к столешнице:
— Тшш. Не шуми!
— Ты вечно его защищаешь.
Супруга лукаво улыбнулась. Сделала еще один глоток остывшего кофе.
— Вечно. Его - вечно. И тебя — вечно. И вечно вас обоих жду, — она примирительно похлопала по руке, отвернулась к окну: — Эх, дождь-то какой. Как из ведра льет… Это Степка коллекцию в пакеты упаковывает, чтоб не промокла. Гриш, ты бы помог ему до машины донести.
Григорий чертыхнулся, поднялся решительно:
— Он взрослый мужик, между прочим! Вон, судьбу свою решает поперек отца!
И выскочил из кухни.
Татьяна покачала головой, посмотрела в окно:
— Ох, дождина-то какой…
Она прислушалась к голосам в коридоре.
— Погоди, я помогу спустить, — пробасил Григорий.
Сын торопливо ответил:
— Я сам. Все ОК.
Хлопнула дверь.
— Ни пуха, — прошептала Татьяна. Она озабоченно нахмурилась и будто сразу постарела.
Муж вернулся на кухню еще более мрачный. Молча сел за стол, уставился перед собой.
— Я все сделаю, чтобы он образумился. Это ведь он специально артачится, назло мне. Дурак. Всю жизнь себе испортит этими тряпками.
Татьяна долго смотрела на него. Молчала.
— Знаешь, почему я его поддерживаю? — Спросила, она, наконец, и вернула кружку мужу. — Потому что не хочу, чтобы у него потухли глаза... Не смей ему мешать, слышишь?
В ее голосе прозвучал железный характер. Тот самый, в который он влюбился тридцать лет назад. Григорий медленно выдохнул, посмотрел на жену с опаской…
И промолчал.
Из романа "Круиз на поражение" Евгении Кретовой
