Вечер в маленькой двушке на окраине города пахнул гречневой кашей и подступающей грозой. Максимка, двух с половиной лет от роду, сосредоточенно выстраивал из кубиков нечто, по его замыслу, грандиозное, а на деле – шаткую башню, готовую рухнуть от любого неосторожного движения. Алина, его мама, сидела рядом на ковре, подперев щеку рукой, и с нежностью наблюдала за сыном. Декрет подходил к концу, и эти тихие моменты становились для нее особенно ценными.
– Максюш, солнышко, уже поздно, давай будем игрушки собирать? – мягко предложила Алина, когда часы на кухне пробили восемь.
Максимка на ее слова только мотнул головой, еще усерднее прилаживая очередной кубик.
Из комнаты вышел Андрей, муж Алины. Высокий, крепкий, он всегда казался особенно крупной фигурой для их уютной, но тесной квартиры.
– Что тут у нас? Опять развел бардак и не слушается? – его голос прозвучал громче, чем следовало. Максимка вздрогнул, и башня с грохотом рассыпалась. На глазах малыша тут же навернулись слезы.
– Ну вот, – вздохнула Алина, поднимаясь. – Андрей, не надо так сразу.
– А как надо? – он скрестил руки на груди. – Максим, я кому сказал, убрать игрушки! Быстро! Иначе сегодня без сказки.
– Андрей! – Алина почувствовала, как внутри закипает привычное уже раздражение. – Ему всего два с половиной! Можно же объяснить, поиграть в «кто быстрее соберет»…
– Ты опять его балуешь! – отрезал Андрей. – Из него так мужик не вырастет! Вечно ты со своими нежностями. Меня отец ремнем воспитывал – и ничего, человеком стал.
– Но это же наш сын, а не твой клон из казармы! – вырвалось у Алины.
Спор, уже который по счету за последние месяцы, разгорелся с новой силой. Максимка, испуганный криками, разревелся в голос. Алина, кое-как его успокоив и уложив спать (конечно, со сказкой, прочитанной шепотом, пока Андрей демонстративно курил на балконе), осталась сидеть на кухне с тяжелым сердцем. Чувство бессилия и обиды душило ее. Она любила Андрея, но его армейские методы воспитания, усвоенные от авторитарного отца, становились невыносимы.
А на следующий день начался телефонный террор. Сначала позвонила свекровь, Тамара Семеновна.
– Алинка, ну что там у вас? Андрей жаловался, Максим совсем от рук отбился. Строже с ним надо, строже! Мальчика в ежовых рукавицах держать надо, а то сядет на шею, ножки свесит. Ты слишком мягкая, вот он и не слушается.
Алина только вздыхала в трубку, пытаясь вежливо отбиться от непрошеных советов. Не успела она положить трубку, как зазвонил ее мобильный. На дисплее высветилось «Мама».
– Доченька, привет! – защебетала в трубке Людмила Ивановна, ее мама. – Как мой внучек? Ты ему побольше ласки давай, он же еще крошечка совсем. Андрей-то, небось, опять строгости наводит? Скажи ему, что так нельзя, психику ребенку испортит. Детям любовь нужна, а не муштра!
Алина положила телефон и закрыла лицо руками. Ну почему они все считают, что лучше знают, как ей воспитывать СВОЕГО ребенка? Этот нескончаемый поток противоречивых советов сводил ее с ума, а главное – он разрушал хрупкий мир их маленькой семьи.
Давление нарастало с каждым днем. Визиты бабушек превратились в настоящие показательные выступления. Тамара Семеновна, приезжая, первым делом начинала командовать: «Сиди ровно! Не чавкай! Дай бабушке пульт!». Она привозила «развивающие» игрушки, которые больше походили на тренажеры для спецназа, и пыталась заставить внука собирать сложные конструкторы, игнорируя его протесты и растерянный взгляд Алины. Андрей при этом одобрительно кивал: «Вот, учись, Алина, как надо!».
Людмила Ивановна, напротив, при каждом визите окружала Максима гипертрофированной заботой, тайком совала ему конфеты «пока папа не видит», разрешала все, что запрещал Андрей, и без умолку ворковала: «Мой золотой, мой хороший, ну кто тебя обижает? Бабушка сейчас всем покажет!». Максим, совершенно дезориентированный этими качелями, становился все более капризным, нервным, по ночам плохо спал, а днем мог устроить истерику на ровном месте.
Алина с болью смотрела на сына. Ее мягкий, любознательный мальчик превращался в маленького невротика. Отношения с Андреем трещали по швам. Любая попытка поговорить натыкалась на стену: «Моя мама дело говорит!» или «Твоя мама его просто избалует окончательно!». Попытки Алины мягко, но настойчиво обозначить границы с мамами – своей и мужа – приводили лишь к потокам обид и манипуляций: «Мы же из лучших побуждений! Мы же жизнь прожили!».
«Я его мама, или кто?» – этот вопрос сверлил мозг Алины днем и ночью. Она разрывалась между желанием защитить сына, сохранить хотя бы видимость мира в семье и отстоять свое право быть матерью, а не марионеткой в чужих руках. Страх испортить отношения с близкими парализовал ее волю, но смотреть, как страдает Максим, было невыносимо. Внутри нее медленно, но верно копилась глухая ярость и холодная решимость.
День рождения Максима решили отметить скромно, в кругу семьи. Алина надеялась, что хотя бы в этот день обойдется без воспитательных баталий. Как же она ошибалась.
Бабушки явились во всеоружии. Тамара Семеновна преподнесла внуку огромный радиоуправляемый джип, который ревел, как раненый зверь, и мигал всеми цветами радуги. Людмила Ивановна – не менее гигантский набор мягких кубиков с буквами и цифрами, явно рассчитанный на детей постарше.
– Вот, Максимка, будешь настоящим мужчиной расти! – громогласно заявила свекровь, вручая пульт от джипа.
– А это, чтобы умненьким был! Ведь не одной же силой мужчину воспитывать, – поджала губы мама Алины, выразительно посмотрев в сторону Андрея.
И началось. «Не так держишь!», «Дай покажу!», «Смотри, как надо нажимать!», «А почему он плачет? Ты, Алина, совсем его не понимаешь!». Советы, упреки, взаимные подколки сыпались градом. Максим, оглушенный ревом джипа, светом мигалок, противоречивыми командами и общим напряжением, сначала растерянно хлопал глазами, а потом разразился такой оглушительной истерикой, какой Алина еще не видела. Он рыдал, колотил кулачками по полу, и его маленькое тельце сотрясалось от всхлипов.
Андрей растерянно смотрел на сына, бабушки на секунду опешили. И в этой звенящей тишине, прерываемой только отчаянным плачем Максима, Алина вдруг почувствовала, как лопнула последняя ниточка ее терпения. Что-то внутри нее безвозвратно изменилось. Она поднялась. Внутри все дрожало, но голос прозвучал на удивление твердо, хотя и негромко:
– Бабушки, пожалуйста. Сейчас самое важное – это Максим. – Она обвела их взглядом, в котором не было ни злости, ни привычной робости, только холодная, спокойная решимость. – Андрей, нам нужно очень серьезно поговорить. О том, как МЫ будем его воспитывать.
В ее голосе звякнула сталь. Она подошла к сыну, подняла его на руки, прижала к себе. Максим тут же уткнулся ей в плечо, продолжая всхлипывать, но уже тише. Не говоря больше ни слова, Алина ушла с ним в спальню, оставив за спиной ошеломленных бабушек и глубоко задумавшегося Андрея.
Андрей вошел в спальню минут через десять. Максим уже затихал на руках у Алины, изредка всхлипывая. Алина молча качала его.
– Алин, – начал Андрей нерешительно, впервые за долгое время глядя на нее не свысока, а как-то виновато. – Я… Я не знал… я не знал, что ему так плохо, Алин.
– Ты не видел, Андрей, или не хотел видеть? – тихо спросила она, не поворачивая головы. – Он наш сын. Не полигон для испытания педагогических теорий наших мам. Не солдатик, которого надо муштровать.
Она наконец посмотрела на него, и в ее глазах была такая усталость и такая боль, что Андрей поежился.
– Я больше так не могу, – продолжила она. – Мы теряем его. И друг друга. Нам нужно решить, как мы будем жить дальше. Как МЫ будем воспитывать нашего сына. Без советчиков, без упреков. Только ты и я. И Максим.
Разговор был долгим. Очень долгим и непростым. Впервые за месяцы они не кричали, а говорили. Алина высказала все, что накопилось: свою боль, свои страхи, свою обиду на его невнимание и слепое преклонение перед авторитетом матери. Андрей, потрясенный ее неожиданной твердостью и искренностью, наконец-то услышал ее. Он тоже говорил – о своих страхах, о давлении со стороны отца, о том, что просто не знал, как правильно, и цеплялся за привычные модели. Они плакали, обвиняли, прощали и, наконец, где-то под утро, уставшие, но опустошенные по-хорошему, нашли тот самый компромисс. Они выработали свои, общие правила воспитания, основанные на любви, уважении к маленькой личности и, главное, на единстве их родительской позиции.
На следующий день они вместе позвонили бабушкам. Спокойно, твердо, но без обвинений, Алина и Андрей объяснили, что отныне все решения, касающиеся Максима, они будут принимать вдвоем, и просят уважать их родительскую автономию. Конечно, без обид не обошлось. Тамара Семеновна фыркнула в трубку: «Ну-ну, посмотрим, что у вас получится!», а Людмила Ивановна всплакнула: «Я же только добра желаю!». Но в голосах детей звучала такая спокойная уверенность, такая нерушимая общность, что бабушки, пусть и не сразу, но вынуждены были отступить.
Прошла неделя, потом другая. Максим, словно почувствовав гармонию и последовательность со стороны родителей, стал заметно спокойнее, увереннее. Истерики прекратились, он снова с удовольствием играл, улыбался, обнимал маму и папу. Алина смотрела на него, и на душе становилось легко и светло. Она обрела не только голос, но и внутреннюю силу, чувство собственного достоинства. Она смогла. Смогла защитить свою семью, своего сына, свое право быть мамой.
Иногда, когда Андрей ловил ее задумчивый взгляд, он подходил, обнимал за плечи и тихо говорил: «Спасибо тебе». И в этом простом «спасибо» было все: и признание своей неправоты, и восхищение ее силой, и обещание, что отныне они – одна команда. Команда, где любят, слышат и уважают друг друга. И где чужим правилам больше нет места.