Он пришёл в тот день, когда за окном лил дождь, превращая двор в мутное зеркало. Денис, мой зять, в мокрой куртке, с лицом, на котором читалась тревога, стоял на пороге.
— Мама, можно войти? — спросил он неловко.
Я кивнула, уже чувствуя, что это не обычный визит. Он снял обувь, прошёл на кухню, сел за стол и начал теребить салфетку, будто пытался скрутить из неё верёвку.
— У меня проблема, — сказал он наконец. — Большая.
Сердце ёкнуло: вдруг что-то с дочерью? Но Денис быстро замахал руками:
— Нет-нет, Таня в порядке. Это я... — Он замолчал, потом выпалил: — Мне нужны деньги.
Сумма, которую он назвал, заставила меня присвистнуть. Полгода назад они с Таней купили квартиру, и я знала, что ипотека висит на них тяжёлым грузом. Но Денис всегда казался таким надёжным — работал юристом, планировал каждый рубль.
— Почему не скажешь Тане? — спросила я.
— Она... Она не поймёт. — Он наклонился вперёд. — Я вложился в этот бизнес, понимаешь? Друг уговорил, говорил — прибыль через три месяца. А сейчас... Сейчас всё рухнуло.
Он закрыл лицо ладонями. Я молча налила ему чаю, дала время собраться.
— Если Таня узнает, она... — Голос Дениса сорвался. — Она же столько лет откладывала, во всём себе отказывала. А я всё проиграл.
Он поднял на меня глаза — красные, полные стыда.
— Дайте в долг, мама. Я верну. Через полгода, максимум. Только умоляю — не говорите ей. Она не переживёт этого.
Я смотрела на этого мужчину, который пять лет назад, дрожа от волнения, просил у нас руки нашей дочери. Тогда он клялся беречь её, а сейчас умолял меня о лжи.
— Ты хочешь, чтобы я обманывала собственную дочь? — спросила я тихо.
Он побледнел.
— Это не обман! Это... Временная мера. Я всё исправлю.
Но в его словах слышалось отчаяние человека, зашедшего в тупик. Я вспомнила, как Таня в шестнадцать лет пришла домой с разбитым коленом, сквозь слёзы повторяя: "Не говори папе, он запретит кататься на роликах". Тогда я промолчала, а через неделю она снова упала, и шрам остался навсегда.
— Денис, — я подошла к нему, — семейные тайны — как плесень. Начинаются с маленького пятнышка, а потом губят всё начисто.
Он дёрнулся, словно обжёгся.
— Значит, отказываете? — голос его стал резким. — Хорошо. Я найду другой способ.
Когда он встал, я вдруг увидела не тридцатилетнего мужчину, а испуганного мальчишку, который боится признаться в двойке. И сердце дрогнуло.
— Подожди, — вздохнула я. — Дам.
Он замер, не веря своим ушам. Я поднялась, достала из шкатулки банковскую карту, куда переводила свои сбережения.
— Возьми. Но с условием: через неделю мы все трое садимся за стол, и ты сам всё расскажешь Тане.
Он побледнел ещё сильнее, но кивнул. Когда дверь за ним закрылась, я села на диван. Что я наделала?
На следующее утро Таня зашла "просто так". Смотрела на меня своими ясными глазами, такими же, как в детстве, когда верила, что мама знает ответы на все вопросы.
— Мам, ты чего такая бледная? — потрогала мой лоб.
— Да так, — отвернулась я к окну. — Дождь замучил.
Она начала рассказывать о новых обоях в спальне. А я думала о том, что теперь между нами висит невидимая стена из молчания и лжи.