Совсем уже скоро Пермский театр «У Моста» привезёт в Москву четыре своих самых популярных спектакля – «Зверь» (2.06), «Мачеха Саманишвили» (3.06), «Замок Рейвенскрофт» (4.06), «Идиот» (5.06) – и покажет их в Театральном центре «На Страстном».
На днях я встретилась с Художественным руководителем и основателем театра Сергеем Федотовым.
- Сергей Павлович, как вы думаете, в чем заключается успех вашего театра у пресыщенной московской публики?
- В том, что театр «У Моста» - совершенно уникальный театр. Когда я его основал в 1988 году, то решил, что, во-первых, он не должен быть похож ни на какие другие театры, а во-вторых, мне хотелось, чтобы он имел свою особую мощную мистическую энергетику. Я человек мистический, с самого детства ко мне приходят привидения, призраки, я даже бывает разговариваю с ними. Много происходит таких вещей, которые я даже не могу объяснить. Сначала я их пугался, а потом привык. В детстве, когда лето проводил в деревне у бабушки, я зачитывался Гоголем, а когда хотел особо сильных впечатлений, то читал его страшные повести ночью при керосиновой лампе на чердаке. По углам что-то шуршало, скрипело, надо мной что-то летало. Я был уверен, что вокруг невидимые вурдалаки. Было ужасно страшно, но я не убегал, дочитывал до конца. И вот, в полночь я читал «Вия». И те ужасы, которые я испытал тогда, потом перешли в мой спектакль. И действительно, на спектакле «Вий» люди часто кричат от ужаса, когда летит гроб или появляется ведьма. Причем кричат не только женщины, но и мужчины, потому что женщины, пугаясь, в темноте хватают своих мужчин за руки, а те, не ожидая нападения из зала, вообще страшно орут. А эти страшные крики слышат артисты, тоже пугаются и играют еще страшнее. Вот такая особенность театра «У Моста». Мой театр – не элитарный, не для специалистов и театральных критиков. Мой главный принцип – спектакль должен быть интересен любому зрителю. Я свои спектакли строю, как многоэтажный дом. В нем много-много этажей. Каждый зритель считывает столько, сколько ему доступно. Кто-то считывает один-два уровня – например, охватывает историю и красивую сценографию. Кто-то — уже три-четыре, кто-то — десять. Но всех вместе всегда захватывает мощная атмосфера. Энергетика и атмосфера — это главное в моих спектаклях. Представление – как гипнотический сеанс. Он завораживает зрителей, и те забывают, что находятся в театре. У нас в Москве есть свой фанклуб, вот они говорят, что подобного нигде не видели. Впрочем, фанаты есть и в Петербурге, и в Минске, и в Праге, и в Берлине. В любом городе мира, появившись один раз, мы оставляем после себя наших поклонников.
- Помимо столичной, вы ещё умеете удивить и зарубежную публику…
- За 35 лет существования театра мы объехали более 50 стран, 230 фестивалей, 280 гастролей в России и за рубежом. Поэтому опыт гастрольной деятельности у нас огромный. Очень часто попадали в совершенно экстремальные ситуации. Однажды мы приехали в Косово на театральный фестиваль со спектаклем "Зверь". Стали искать русских зрителей, а там русских вообще нет. Оказалось, что у России нет дипломатических отношений с Косово. Поэтому в зале не будет ни одного русского! У нас были с собой английские титры, но негде было их пустить, потому что там был тысячный зал, а сцена огромная, во всю ширину зала. Пришлось пускать титры на потолок с помощью проектора. Театр на их языке называется «Позориште». Я говорю: «Ну всё, артисты, мы на этом "позориште" точно опозоримся». Зал громадный, везде лесенки, часто скрытые. И перед самым спектаклем наша актриса сломала руку. Ехать в травмпункт, делать гипс было некогда. Мы примотали скотчем фанерку к сломанной руке и начали играть. Я был в рубке, на самом верху, как капитан круизного лайнера. Тысячный зал битком, и никто не смотрит спектакль, все смотрят титры на потолке. Но буквально через 15 минут я глянул на зал - и все уже смотрели спектакль, не читая титры. Подобный эффект, когда иностранные зрители на наших спектаклях начинали понимать русский язык без перевода, я замечал неоднократно. Чаще всего такое было в Чехии, Польше, Сербии, Боснии - Герцоговине, Черногории. Наши спектакли воздействуют на зрителя мощной атмосферой, потому что мои артисты умеют излучать энергетику. Я постоянно провожу мастер-классы по системе Михаила Чехова в своем театре и во многих зарубежных странах. А Михаил Чехов писал, что если в спектакле нет атмосферы, то это как человек без души.
- Сколько лет вашему спектаклю- долгожителю?
- У меня три таких спектакля. Это «Вий», «Зверь» и «Женитьба», они идут уже по 35 лет. Но я никогда не останавливаю репетиционный процесс, все спектакли мы продолжаем репетировать. Иногда делаем прогон перед показом, или репетируем отдельные сцены. Я не пускаю спектакли на самотёк, репетирую, стараюсь добавить новые мотивы, что-то изменить. И после каждого спектакля обязательно идет обсуждение.
- А как у вас в театре принимаются решения о снятии спектакля с репертуара?
- Спектакли снимаются с репертуара, но не по причине спроса у зрителя. Мне очень трудно понять, какой спектакль, менее успешный, потому что у нас уже 35 лет всегда аншлаги. А играем мы до 60 представлений ежемесячно. Когда мы выезжаем на гастроли, на своей сцене репертуар не останавливается. Бывает, что в один день играем в трех городах одновременно. Некоторые спектакли сами уходят в "запас" - в зависимости от того, какие спектакли выезжают на фестивали и на гастроли. Обычно в сезон бывает 8-10 фестивалей и 12-14 гастролей. Иногда бывает так, что мы года два-три не играем спектакль, например, так например «Собачье сердце». Потом получили приглашение на фестиваль – и мы к нему вернулись, обновили, и он снова входит в репертуар.
- То есть получается, у вас спектакли, по сути, вообще не снимаются?
- Получается так.
- Как вы выбираете материал для постановки?
- Это для меня очень индивидуально и непредсказуемо. Я никогда не планирую заранее постановки, хотя есть определенный "портфель" пьес. Но постановки появляются неожиданно. Часто идея постановки появляется во сне. Однажды мне приснился Джек Николсон в роли из фильма «Пролетая над гнездом кукушки», и я понял, что мне пора совершить этот полёт. И мы сделали этот спектакль, и он шёл довольно долго. А тут где-то полгода назад мне позвонили и пригласили в Минск поставить «Любовь и голуби». Я согласился, хотя до этого вообще деревенскую тему не ставил никогда. Но мне это было очень интересно. Приезжаю в Минск, выпускаю спектакль. И так мне понравилась эта пьеса, что я прилетел в Пермь и ровно через две недели выпустил у себя в театре «Любовь и голуби».
- И у вас там действительно живые голуби…
- Да. Опять мистика – до выпуска спектакля к нам в театр прилетели настоящие белые голуби. Сами! Это был знак, что в спектакле должны быть живые белые голуби. И вот у нас на сцене появилось шесть голубей. Они во время спектакля ворковали, по-настоящему жили своей жизнью – кто-то дрался, кто-то даже снёс яичко. Я сказал артистам, что надо так играть, чтобы голуби их не боялись и чтобы не переигрывали. У нас это получилось, артисты играли так достоверно, что голуби даже стали садиться к ним на руки. После этого я говорю: «А сейчас нам нужна живая курица!». Всё, привезли живую курицу. Зрители были в полном восторге! На сцене настоящая деревня! А потом я решил, что нужно ещё и собаку. И нам принесли потрясающего рыжего шпица.
- А как вы относитесь к осовремениванию классики?
- Есть много талантливых режиссеров, которые занимаются постмодернизмом. Мой путь другой. Я категорически не приемлю осовременивание. Многие режиссеры любят переносить время действия в наши дни, отказываться от данной эпохи, любят дописывать тексты, добавлять новых персонажей, менять сцены местами. Моя задача другая – я должен досконально изучить автора. И соответственно, создать на сцене конкретный авторский мир, донести природу чувств писателя. Мы даже выезжаем в те места, где происходили события. Например, пьесы МакДонаха мы репетировали в Ирландии, в Дублине и Голуэйе. А «Калеку с острова Инишман» мы репетировали прямо на острове Инишман. И после спектакля в Дублине, к нам подошёл ирландский театральный профессор и сказал, что это удивительно, но мы играем ирландцев МакДонаха даже лучше чем ирландцы. А сам МакДонах, когда мы с ним встретились в Ирландии, отметил, что наши спектакли очень аутентичны и близки к лучшим постановкам МакДонаха в мире, в ирландском театре Друид.
- А что для вас плохой спектакль? Вот для меня плохой спектакль - это скучный. Пускай это сделано качественно, грамотно, красиво. Но если скучно, то для меня это плохо. Для вас что означает плохо?
- Для меня плохой спектакль, если он не отражает тематику автора, не отвечает авторскому миру. Многие режиссеры ставят себя, а не автора. Мне это неприемлемо. Для меня самое важное, чтобы автор "не перевернулся в гробу". Для меня автор это свято. Нужно попасть в писательский мир и запустить уникальную энергетику именно данного автора. Когда мы выпустили «Вий», мы разбудили и запустили очень мощную энергетику! В Пермь начали съезжаться колдуны и экстрасенсы. Иногда параллельно шли симпозиумы черных и белых магов, предсказателей и экстрасенсов, колдунов. Многие из них приходили к нам на спектакль. Мы, естественно, их пускали– нам же тоже было интересно, что они скажут. И вот одна группа экстрасенсов сказала, что они видели на сцене живого Гоголя. Он приходил во время сцены в церкви, пришел, сел в углу, некоторое время смотрел спектакль и потом исчез. Я думаю, что ему понравилось.
- А что вас самого из последних столичных спектаклей впечатлило как зрителя?
- Ну, я, скажу, что последнее время мало, что меня впечатлило. Раньше, давным- давно, мы ждали премьеры Эфроса, Товстоногова, Някрошюса, Беляковича, Додина, и приезжали на каждую. Но сейчас появляются, хоть и редко, такие спектакли, где вдруг я вижу, что при современной форме тоже возникает магия, просто она достигается другими средствами. Вот недавно я посмотрел спектакль «Улитка на склоне» Петра Шерешевского. И вот это действительно братья Стругацкие, это действительно магический театр. Театр, который я очень чувствую. Такой спектакль затягивает, как в воронку. Он гипнотизирует зрителя и затягивает в свой мир... И меня затянул. Да так, что я не заметил четырёх часов действия. И вот это, пожалуй, одно из самых ярких впечатлений последних лет. Потому что при этой очень сложносочиненной структуре, когда работают камеры, актеры, образы, символы, все связано в единый мир, мир Стругацких. Очень живые актеры, они глубочайшим образом погружены процесс, в характеры... Такой контакт между ними невероятный! Я до этого ничего у Шерешевского не видел, для меня это открытие. И это, на мой взгляд, не постмодернизм, это гротесковый психологический театр. Может быть, психологический с элементами символического театра, но это спектакль, который, действительно, все те требования, которые я ставлю к себе, выполняет – живые актеры, живой контакт, атмосфера, интрига.
В этом спектакле построена история. То есть здесь высший пилотаж, когда режиссер умеет окунуться в мир автора. Это не он сочинил сверху писателя, это они так написали – Стругацкие. А Шерешевский это точно все прочитал, все досконально пропустил через себя, прожил и сотворил на сцене.
- Обычно я у артистов спрашиваю, с кем бы из режиссеров вы хотели бы поработать. А вот мне интересно, с кем бы вы из столичных артистов поработали?
- Мне очень интересен Игорь Миркурбанов. Он действительно какой-то совершенно демонический. Я бы с ним хотел поработать. Я бы хотел, чтобы он у меня сыграл Воланда. В нем видна очень мощная школа психологического гротеска. Видно, что он много взял из израильского театра «Гешер», где он играл много лет. Ещё один очень хороший артист – Сергей Юшкевич – тоже, кстати, работал в «Гешере». Что символично, «гешер» в переводе с иврита означает «мост». Я вижу, что эти актеры умеют играть на подсознании. Они не только обладают сильной харизмой, энергетикой, но еще умеют включать свое подсознание и уходить в какие-то другие миры. А это высший пилотаж актерского мастерства. Я это пытаюсь сделать со своими артистами в моих спектаклях.