Икону принесли в дом в середине 80-х. Прабабушка, строгая староверка, привезла её из глубинки. Говорила, что образ «сильный», «заступнический». Устанавливали на восточной стене, как полагается. И никто не спорил. Но с тех пор дом стал другим.
Она изображала женскую фигуру. Никакого стандартного лика — не Богородица, не святая. Просто женщина в длинной одежде, с тёмным нимбом и руками, сложенными у груди. Но главное — глаза. Большие, тёмные, без зрачков. Писаные, но будто настоящие. Глаза, которые не отпускали.
Их замечали все. Взгляд следовал. Из комнаты в комнату. Даже если уходил, спиной чувствовал: наблюдает.
После смерти прабабушки икона осталась. Никто не решился снять. Когда пробовали — всё падало: карнизы, полки, посуда. Бабушка говорила: «Снимать нельзя. Смотри, пока она смотрит.»
Дети стали бояться заходить в комнату. Просыпались с царапинами. Домочадцы начали жаловаться на кошмары: женщина в темном платке звала в лес, под землю, в безмолвие. Говорила, что им не за что жить. Что у неё будет спокойнее.
Однажды сын семейства попытался продать икону. Приехали коллекционеры. Но один из них, посмотрев в лицо образа, потерял сознание. Второй — отказался забирать, сказав, что там «две души, а не одна».
Через год умерла бабушка. В предсмертной бреду она кричала: «Не закрывай глаза! Она заберёт!»
С тех пор икона висит в доме одна. Комната пустует. Даже коты обходят стороной. А если вдруг кто-то заходит — первое, что замечает, это глаза. И уходит. Потому что в этих глазах нет жалости. Только ожидание.
