Он был моим дядей. Брат отца. В детстве звал меня “зайка”, приносил конфеты, катал на санках. Потом — исчез. Лет двадцать я его не видела. Иногда всплывал в разговорах: “Уехал на север”, “Развелся”, “Пьёт”, “Женился снова”, “Заболел”. И вот — умер. Инфаркт. Один. В квартире, где, по слухам, уже никто не жил.
Мама позвонила: “Похороны послезавтра. Будь, пожалуйста”. Я пошла. Потому что надо. Потому что так принято. Потому что “родственник”.
Церемония затянулась с самого начала. Морг — в одном конце города, кладбище — в другом. Автобус опоздал. Холод. Ветер. Люди, которых я не знала, смотрели с укором, будто я обязана была их помнить. Моя мама плакала, обнималась, рыдала в голос. Я стояла сзади. Оцепеневшая. Чужая.
Когда гроб опустили, начали выступать. Один, второй, третий. Все говорили, какой он был “добрый”, “надёжный”, “опора семьи”. Я не чувствовала ничего. Ни слёз, ни боли. Только усталость и головную боль. И желание уйти.
Я сказала маме: “Мне нужно идти”. Она посмотрела, как будто я плюнула в лицо. “Ты с ума сошла. Это похороны!” Я кивнула. Развернулась. Ушла.
Через час телефон был взорван. Тётка: “Ты позор семьи”. Двоюродный брат: “Ты тварь”. Мама прислала сообщение: “Тебе плевать на всех. Ты теперь не часть семьи”.
А я просто не смогла стоять ещё два часа и слушать, как из мёртвого лепят святого. Я не пошла пить, не поехала развлекаться. Я пошла домой. К ребёнку. К жизни.
Иногда честь — не досидеть до последней речи. А уйти, когда чувствуешь, что уже чужой. И не делать вид, что у тебя осталась семья, если она живёт только в упрёках.
