По всему чувствовалось, что долгая стоянка на Сандомирском плацдарме завершается.
ТЯЖЁЛЫЙ БОЙ
После наступления нового 1945 года забегали штабные офицеры. Торопили с получением горючего для танков и другой техники. Начали усиленно проверять боекомплект в подразделениях. Поинтересовались и запасом перевязочных материалов у нас в медпункте…
12 января вдруг всюду загрохотало − началась уже знакомая нам мощная артиллерийская подготовка. Плотность огня была настолько высокой и жуткой, что дрожала земля, заложило уши, сжимало сердце. Позже стало известно, что на один километр приходилось 1200 стволов. И так по всей 20-километровой полосе прорыва. Рассказывали, что из уцелевших немцев многие лишились рассудка. Около двух часов продолжался этот кошмар для врагов, находившихся на переднем крае. Затем огонь был перенесён в глубь обороны. За это время войска 13-й армии Пухова прорвали оборону противника, а во второй половине дня в прорыв вошла наша танковая армия, в распоряжении которой, по рассказу Лелюшенко, было более 600 танков.
Почти неделю продолжались бои по ликвидации окружённой Кельце-радомской группировки врага. Гитлеровцы, видимо, лавировали, переходили в контратаки, натыкались на отпор. Было ощущение, будто мы всё время находились в окружении. …Это были разрозненные, отсечённые друг от друга части, пытавшиеся выйти из кольца. В этих условиях наш мобильный полк использовался как железная кавалерия − перебрасывался с одного места на другое, туда, где кому-то приходилось туго. Полк нёс потери. На моих глазах погибли десять пулемётчиков, в том числе командир роты Нигматуллин. Его ранило в живот, я пытался остановить кровотечение, но безуспешно – у него оказалась повреждённой брюшная аорта. В ходе боёв мы опять остались без санитарной машины. Её опрокинуло взрывной волной. Раненых, как в Княже, приходилось оставлять в укрытиях, лишь потом отправлять в госпиталь, местонахождение которого одно время не знали даже мы. Ведь, по сути, полк воевал в тылу немцев. Всё шло так стремительно, так быстро, что мы едва поспевали за рвущимися вперёд танками. К концу января наши танкисты достигли Одера и почти с ходу форсировали эту водную преграду.
Чем дальше продвигалась армия, тем труднее становилось с подвозом горючего, боеприпасов, продовольствия, медикаментов. Наконец, получили небольшую передышку, после чего армию повернули влево, в Нижнюю Силезию, говорили, чтобы разгромить Бреславльскую группировку противника.
ПЕРЕВОЗКА РАНЕНЫХ
Отрыв от тыловых подразделений, особенно от медсанбатов и полевого госпиталя, осложнил нашу работу. Не зная, куда отправлять раненых, мы были вынуждены возить их с собой. А тут новое пополнение. Капитан Эйдельман каждый день надоедал штабным работникам, известно ли им месторасположение госпиталя. Наконец, установил, где находится медсанбат, и велел мне срочно выехать туда с десятком раненых, среди которых были и лежачие. «Вот дорф – место прибытия, − показал мне на карте. – Там и сдашь раненых».
Предстояло преодолеть километров двадцать пять, ехать по лесистой местности в ночное время, под утро. Медлить было нельзя. У одного из раненых появились признаки гангрены.
«Возьмите с собой, кроме автоматов, несколько гранат. В дороге всякое может случиться, – подсказал Эйдельман двум сопровождающим санитарам».
Половину пути проехали благополучно. Мы оба – водитель Андрей Балашов и я – зорко смотрели на дорогу и по сторонам – побаи-
вались наскочить на засаду немцев, выходящих из окружения. При въезде на поляну машина заглохла, все четверо сгрудились вокруг двигателя.
Вдруг один из санитаров показал на противоположную сторону: немцы! Мы быстро отошли от машины, залегли у стволов больших деревьев. То же самое сделали и легкораненые. Немцы, а их было человек 7-8, тоже заметили нас и залегли метрах в ста. Началась перестрелка, и я не знаю, чем бы она закончилась, не появись в это время наша «тридцатьчетвёрка». Увидев её, немцы скрылись в лесу, но успели убить раненого на носилках, продырявить машину. Танк взял её на буксир и доставил к медсанбату. Такая вот получилась маленькая стычка. Машину Андрей всё же наладил, и мы к вечеру вернулись в часть.
Другой раз на этой же машине мы попали в переплёт в 40 километрах от Бреславля. Здесь наши танковые бригады, брошенные с ходу на штурм, натолкнулись на врытые в землю танковые заграждения и понесли огромные потери. В селении, что раскинулось в лощине, в 3-4 км от передовых позиций противника, было много раненых. Наших медиков и машины побило – некому и не на чем эвакуировать их. «Помогите нам!» –
с такой просьбой обратился к Эйдельману какой-то полковник и показал на карте, где находится селение.
– Младший лейтенант Арсланов! Берите Сагана и Титова и выезжайте за ранеными! – приказал полковой врач. – Мы тут с Барковым и Эйдиновым управимся.
ПРИКАЗ ВЫПОЛНЕН
Привык Эйдельман отправлять меня с поручениями. Знал, что я послушен, не вступлю в пререкания, как Барков, да и сам я уже привык к разъездам.
Время близилось к вечеру, когда до указанного на карте селения оставалось километра полтора. Впереди – пригорок, за которым спуск в лощину. Да вот беда: как проскочить бугорок, если он постоянно обстреливается? На бугорке пылали две машины, вокруг которых рвались снаряды. Стало быть, где-то засел корректировщик или же это давно взятая под прицел квадратура. «Может, проскочим?» – спрашиваю у Сагана. «Вряд ли. Нет пространства для манёвра, чтобы повилять туда-сюда».
Мы решили дождаться темноты, и, кажется, поступили разумно. Транспортёр на пригорке на наших глазах был обстрелян прицельным огнём.
Машину загнали в придорожный кустарник, а сами залегли подальше от неё и друг от друга в ямках, чтобы одним снарядом не накрыло всех сразу. А немец продолжал кидать на дорогу снаряды, под самый вечер перешёл на шрапнель. Один здоровый осколок от неё шлёпнулся рядом со мной. Я машинально взял его и отбросил в сторону, при этом обжёг пальцы. К ночи обстрел прекратился, и мы поехали. Спускаясь со злополучного бугорка, увидели в лощине небольшое селение – фольварк, нашли раненых и тут же, погрузив их в машину, выехали обратно. Ехали без фар, освещая дорогу карманным фонариком, лёжа на крыле машины. Доставив раненых в медсанбат соседней части, мы поехали забирать тех, кому не хватило места. Лишь под утро я смог доложить начальству о выполнении приказа.
Командир полка поблагодарил нас и велел представить к награде.
ДОРОГА НА БЕРЛИН
Шёл февраль 45-го. Мы уже на территории Германии, позади – шестьсот с лишним километров. Теперь двигаемся по хорошим, асфальтированным дорогам. Они везде – от городов к городам, от селений к селениям, от фольварков до лесов, от лесов к лесам… Чего стоила, например, одна автострада Бреславль-Берлин! Ровная, широкая – в четыре полотна, шестнадцатирядная – такую изумительную дорогу я видел впервые и не подозревал о её существовании.
Но сейчас эти дороги – большие и малые –представляли собой что-то невообразимое. Все обочины забиты брошенными велосипедами, домашним скарбом. Напуганное население спешно уходило, бросая всё, что было взято в дорогу. Лишь бы ноги унести. Первые десять-двадцать километров мы не видели в населённых пунктах ни одного жителя. В домах было пусто. Лишь через 50-70 километров начали встречать стариков, женщин и детей, напуганных, дрожащих, заискивающих, готовых выполнять любые просьбы. На окнах домов, где были люди, висели белые флаги или белая материя.
Мирные жители Германии могли бы не волноваться… Ещё накануне, перед зимним наступлением, на Сандомирском плацдарме, во всех частях, батальонах, ротах и взводах прошли партийные, комсомольские собрания, на которых обсуждали поведение воинов на чужой территории.
Не помню точно, в каком из городков остановилась большая колонна боевой техники, в которую втиснутым оказался и наш полк. Более часа стояли из-за восстановления моста за городком, взорванного немцами перед отступлением. Мимо нас, обходя колонну, по тротуару прошёл «Виллис» командующего армии генерала Лелюшенко. И вдруг на машину с верхнего этажа посыпались стёкла, послышался треск автоматной очереди. Машина остановилась, телохранители генерала вбежали в дом и привели к Лелюшенко пьяного сержанта нашей армии, который и безобразничал в доме. Когда перепуганная хозяйка не смогла найти ему спиртного, он от злости начал палить по зеркалам, портретам и оконным стёклам. Выслушав доклад, командующий велел привести к нему пострадавшую женщину и приказал при ней расстрелять бедолагу за невыполнение приказа Сталина о запрете бесчинств.
СПАСЕНИЕ ИЗ РАБСТВА
Германия поражала нас не только своими дорогами, но и высокой культурой в благоустройстве улиц, площадей, домов. Сельские строения мало чем отличались от городских. Крыши черепичные, дворы ухоженные, в цветочных палисадниках. Кругом чистота и порядок. В домах красивая мебель, ослепительные люстры, много всего прочего, в чём так нуждались мы, россияне.
У бюргера полон двор всевозможной сельхозтехники, от культиватора до молотилки. Добротные кладовые ломятся от янтарной пшеницы и другого зерна. В подвалах – многоярусные полки с консервами, копчёностями, вином, в хлевах – откормленный скот. Но всего этого ему мало. Давай ему ещё поход «Драх нах остен!», давай ему дешёвую рабочую силу – рабов! С этими рабами мы однажды встретились в Верхней Силезии. Иван Поганцев – водитель машины, санитары Мескин, Титов и я возвращались к вечеру в полк после очередного рейса в медсанбат, куда отвезли раненых. По дороге мы заблудились и оказались в каком-то поместье далеко от большака. Заметив нас, из продолговатого здания, которое мы приняли за хозяйственное строение, вышли молодые женщины и начали махать руками. Мы остановились, они подбежали к нам, радостные, начали обнимать, целовать и... плакать. Мы узнали, что они, насильно угнанные украинки, работали уже года два на крупного землевладельца. Мы – первые русские, с которыми они встретились. Поинтересовались, не прячутся ли тут немецкие вояки.
– Не, немае, голова утёк ешо вечор, – ответили женщины и повели к себе, где стояло 10-12 коек. Потом появились двое парней. «Це наши хлопцы...» – заторопились сказать девушки. Притащили окорок, сала, хлеба и ещё чего-то, раздобыли и винца. За столом один из хлопцев вручил мне фото с надписью на обороте: «Моему освободителю от неметчины. Петро с Житомира».
А пока немцы бежали на запад, бросая всё нажитое. «Сколько добра пропадает зря! – говорил Кузьма, глядя на обочину дороги. –
Старуха пишет, что она вся обносилась, а тут вон сколько барахла...».
(Продолжение следует)