Дочь офицера, вооружённая словами отца
«Ты — дочь офицера. А русский офицер всегда душу отдает Богу, сердце — даме, жизнь — Отечеству, а честь — никому», — этими словами моё детство было пронизано гордостью за отца — военного врача. Когда началась война, мне исполнилось всего тринадцать. Семья, в которую я верила как в надёжный причал, жила в Киеве, но ужасы войны застали нас в Нежине, куда отец был направлен по своему служебному долгу. Когда отца призвали на фронт, мы с мамой и младшей сестрой остались одни в городе, который гудел и дышал фронтом: по всему Нежину были развешаны плакаты «Родина-мать зовёт!», «Всё для фронта, всё для победы!».
Уставшая от бессилия, добровольцем в госпиталь
Любая возможность принести пользу в те дни казалась блажью. Помню, как я сама напросилась санитаркой в местный военный госпиталь. Моя юность и страх перед неизвестностью быстро растаяли перед лицом горькой реальности: анализы крови, помощь отцу-инфекционисту в лаборатории, затем – курсы медсестёр. Я была самой юной: казалось, ещё вчера я играла с куклами, а теперь стою на пороге операционной, дрожащими руками подаю инструменты. Бомбёжки, голод, бесчисленные раненые, чей запах крови преследовал меня долгие годы… Едва ли не каждый день я спрашивала себя, откуда бралась в моём сердце стойкость?
Нервный срыв и возвращение в родные стены
Страшный эпизод под Одессой до сих пор отпечатался в памяти: везла я в машине четверых ребят, раненных под огнём, а когда добрались до госпиталя – они все были убиты той же пулей, что разорвала их легковые машины. Я и водитель остались целы, но не понимали, почему выжил только автомобильный экипаж. Тогда случился мой первый и единственный нервный срыв. В ноябре сорок четвёртого наше отделение вывозили из Одессы за границу, но меня не взяли: предложили учиться в медицинском техникуме. Я вернулась в Киев и увидела вместо дома груду обгоревшего кирпича и одну единственную грушу с обугленными ветками — там когда-то качались мои любимые качели.
Медицинская карьера и первое признание себя
После тех испытаний я с отличием окончила медтехникум в Нежине, получила диплом фельдшера-акушерки и приняла пятнадцать родов. Я любила свою работу: когда благодарные матери дарили мне тёплую улыбку, сердце переполнялось теплом. Но где-то глубоко внутри уже жила другая мечта: я ощущала зов сцены. Музыкальная школа с балетным классом и местный драмтеатр показались мне новой стихией, куда я рвалась всем существом.
Путь к театру Карпенко-Карого
Собрав всю волю, я поехала в Киев поступать в знаменитый институт театрального искусства имени Карпенко-Карого. Испытания и отбора было немало: конкуренция, экзамены, нужно было доказать, что из санитарки-медсёстры может вырасти настоящая актриса. Каждый шаг напоминал мне об обещаниях отцу и о том, что я уже пережила: если смогла выдержать ад войны, сцена — самое безопасное место на свете.
Вертящиеся декорации войны и вечность искусства
Годы, проведённые в госпитале, научили меня состраданию и стойкости, а сцена дала возможность прожить сотни чужих судеб, не утратив собственной души. Образы, созданные на сцене, словно считались продолжением моего фронтового подвига: за каждую роль я отдавалась полностью, как когда-то в госпитале. За вклад в культуру и память о подвиге медсестры-разведчицы мне было вручено множество наград, в том числе орден Отечественной войны II степени и знак «Сын полка».
Наследие фронтовой медсестры и звезды сцены
Мой путь от больничного коридора под обстрелом до сценического мира народной артистки СССР мог бы показаться невероятным, если бы я сама не прошла его от начала до конца. Сегодня я горжусь тем, что, следуя словам отца-офицера, отдала душу Богу, сердце зрителю, жизнь — Отечеству и не предала чести. И если завтра на моей улице снова раздастся гул моторов или лязг снарядов, я знаю: во мне навсегда живёт тугая ниточка фронта, которая связывает меня и с прошлым, и с будущим.