Отмечая юбилей Великой Победы, мы с сожалением видим, как все меньше остается живых свидетелей тех тяжелых лет, когда Родина многих из нас, СССР, переживала вероломное нападение с "силой темною, проклятою ордой". И тем важнее для нас воспоминания тех, кто может до сих пор рассказать их нам.
Здесь я приведу небольшой фрагмент выступления народной артистки СССР Алисы Бруновны Фрейндлих. Она поделилась своими детскими впечатлениями о жизни в блокадном Ленинграде совсем недавно, на одном из юбилейных концертов. Думаю, они будут интересны вам. И конечно буду ждать подобных историй от Вас, дорогие читатели.
"Мне было 6 лет, когда началась война. Много это или мало? Мало для того, чтобы осознать степень бедствия. И много достаточно для того, чтобы получить тот бесценный опыт, который потом послужит всю дальнейшую жизнь мне. Это и дисциплина, и терпение, и умение довольствоваться малым, когда в этом была необходимость. Один афонский монах сказал, помнится, если правильно вспомню: "Противостоять страданию можно только радостью". Что вспоминается? Вспоминается и плохое, разумеется, но вспоминается и хорошее, доброе и - вопреки всему радостное. Вот я и вспомню сейчас несколько наших детских щенячьих радостей, которые случались, все-таки случались...
Я помню запах и вкус студня из столярного клея - это почти праздник, потому что он был приправлен горчичкой. Настоящей горчичкой! Помню кружечку кипятка из самовара, который постоянно стоял на столе, приправленный или гвоздичкой, или корицей, или несколькими кристалликами лимонной кислоты, или даже содой, которая делала шипучку к такой безумной радости нас, детей. Нас было трое около бабушки - я старшая, остальные совсем малыши, 4 и 1,5-2 года. Это было для нас... это был уже праздник, уже праздник, почти лимонад.
Помню, как неотрывно, как удав на кролика, смотрела на циферблат часов, когда наконец эта медленная противная стрелка доберётся до той цифры, которую бабушка обозначила как выдачу маленького ломтика хлеба от дневной порции в 125 грамм. Такой жёсткий режим устроила бабушка нам выдавала понемножку, понемножку, понемножку. И Мудрая она, мудрая бабушка, она спасла нам практически жизнь, потому что многие гибли от того, что съедали все сразу, иногда даже забирались вперёд на неделю, на месяц. Спасибо ей. Я помню, что даже из этого мы извлекали какую-то радость: мы с братом крошили эти маленькие кусочки, крошили на крошечки и смотрели, сколько у нас: целая лужайка крошечек хлеба, даже умудрялись как-то посчитать их - и казалось, что вроде был маленький, маленький такой лоскутик хлебный, а стало много, целое богатство.
Помню, жили мы тогда на мойке, 64 - это большое здание с несколькими флигелями. И квартира наша была на 1 этаже. Мы редко спускались в бомбоубежище, потому что к нам с верхних этажей спускались все жильцы. Казалось, что там, на 1 этаже, безопасно. Около капитальных стен ютились все и пережидали. Но в какой-то момент наш добрый ангел хранитель бабушку похлопал по плечу, и она нам сказала: "а ну-ка, быстро все вниз". И мы, схватив свои маленькие, такие уже заранее заготовленные узелочки с необходимым, спустились в бомбоубежище. Когда же мы вышли, кончился обстрел, прозвучал отбой - мы поняли, что нам подарен шанс жить дальше, потому что стена нашего флигеля - именно в него попал снаряд - рухнула вся как есть, во двор. И обнажились все 5 этажей со всем скорбным блокадным бытом. Ну разве не чудо? А на нашем 1 этаже, среди абсолютной, полной разрухи стоял совершенно не раненый рояль, чуть чуть присыпанный пеплом и извёсткой. И мы поняли, что вот так распорядился Бог: музыке - жить. Только так можно расценить эту потом уже осознанную как метафору, эту картинку, которая снилась мне потом долгие годы.
Наступила зима 1942 года и в декабре мне исполнилось 8 лет. И пришлось идти в школу. Почему я говорю пришлось - потому что тогда очень строго следили за тем, чтобы дети не засиживались дома, не залёживались, а чтобы двигались, двигались, двигались, сопротивлялись, и было категорически приказано: 8 лет наступило - в школу. Непременно в школу. Фасад нашего дома, вот этого мойка, 64, выходил на исаакиевскую площадь, и школа была как раз на исаакиевской площади. Наверное, все помнят это замечательное здание. Красивейшая, роскошная, с 2 львами на подъезде, по левую руку Исаакиевский собор, а впереди красавец александровский сад. Моя мама и другие наши мамы работали на гильзовом заводе, они раненько, раненько утром уходили на работу, бабушка оставалась с малышнёй, а я одна ходила в школу.
Мне одной нужно было пересечь всю исаакиевскую площадь. Зима была тогда очень морозная, и -41, и -42. Очень снежная и морозная. Я выходила из дома, и слезы катились у меня по щекам, я даже помню, как они замерзали на щеках. Все было бело, это была такая красота, невероятная красота, как будто кто-то ночью вышел с кисточкой и ведром краски и выкрасил все, все очертания зданий, Исаакиевский собор - несмотря на то, что они были досками забиты, все это было очерчено белым. Это была такая красота! Каждое дерево, каждый архитектурный поворот... Это была невероятная красота. Я шла и плакала, и плакала, понимаете, не от голода, не от холода, а от восторга, от эмоционального потрясения.
Ну и, конечно, радио. Радио, радио не умолкало ни днём, ни ночью, вся квартира, все толпились около этой чёрной тарелки. И слушали и новостные сводки, и метроном, который в промежутках все время звучал: без него-то, казалось бы, даже и жизнь невозможна. И когда выдавались какие-то моменты тишины и была пауза, звучала музыка. Классика в основном. Я вставала на табуретку, чтобы быть поближе к этой чёрной тарелке, брала карандаш и дирижировала, дирижировала, дирижировала... Я знала наизусть 1 концерт Чайковского, дирижировала и плакала опять же от этого восторга, от этой радости, счастья, что такое есть на белом свете такая красота. Конечно, неосознанно - что я могла понимать? Я только чувствовала, чувствовала - звучал и Бетховен, и Рахманинов, Моцарт, Чайковский, конечно, и Бах. С тех пор я полюбила его на всю дальнейшую жизнь..."
P.S. Ссылку на это выступление Алисы Бруновны прикрепляю здесь.