Ткань привезли на рассвете. Дрон плюхнул ящик прямо на настил, даже не притормозив. Он гудел ещё пару секунд и улетел, оставив за собой запах горелого металла.
Села уже рылась в упаковке, когда Ндеге подошла и начала вытряхивать рулоны. Всё шло как всегда: термоплёнка, обрывки, пара кусков с прожогами.
И один — не как всегда.
Полупрозрачный. Пластичный. С мягким отливом, будто на нём задержалась вода. Она коснулась — будто искра щёлкнула между пальцами. Не больно. Просто неожиданно… живо.
Ндеге нахмурилась.
— В описи тебя нет, — пробормотала.
Никто не услышал. И слава богу.
Она убрала кусок вглубь тюка, до конца партии. Дождалась, пока Села сосредоточится на жетонах, и ушла за угол.
В переулке, где когда-то был техвход, стояла ржавая стойка. На ней она и резала. Без прикидок. На глаз. Капюшон, плечи, полоса вниз, чтобы перекрыть грудь. Всё — из одного куска. Лезвие шло как по маслу. Ни затяжек. Ни складок.
Материя будто поддавалась сама.
К тому моменту, как лампы начали желтеть — сигнал к закату — она уже всё закончила.
Накидка лёгкая. Воздух почти проходил сквозь неё, но внутри было тепло. Никаких застёжек — держалась сама.
Когда подняла капюшон, даже не сразу поняла, где он заканчивается. Как будто прирос.
Ндеге вернулась к точке. До закрытия оставалось часа два. Самый жирный отрезок: те, кто копил, приходят под конец. Ветер принёс запах горелого жира и масла — вечерняя смена кухни в соседнем кластере.
Она стояла, как всегда. Но смотрели на неё иначе. Дольше. Слишком долго.
На нижнем ярусе такое не прощают.
Но почему-то было не страшно.
…
Выручка — пара жетонов, скомканный паёк, грязь под ногтями.
Ндеге свернула прилавок, затянула петлю на ящике, кивнула Селе — та в ответ не сказала ничего. Устали обе. День был длинный.
Накидку не снимала. Не из-за холода — просто так вышло.
Она хорошо лежала.
Улица была почти пустая. Лампы наверху мигали — тускло, как будто ленились. Воздух — липкий, как клей после дождя.
Ндеге шла боком, вдоль стены, обойдя рынок с тыла.
— Эй, — позади. Голос, будто плевок. — Птичка. Лети назад.
Не обернулась. Только шаг ускорила.
Шестеро. По звукам. По паузам. По хриплому смешку, который всегда идёт с ножом в руке.
— У тебя светится что-то. Наверное, дорогое.
— Или просто вырядиться решила.
— Давай снимем, поможем.
Первые двое пошли вперёд. Один быстро. Второй вразвалку. Как будто не драка — а привычка.
Она не знала, почему не побежала.
Ноги будто сами отмерили шаг. Руки — повернулись.
Всё происходило без усилия. Как будто танец.
Кто-то бросился — она скользнула вбок. Рука — мимо, она — под ней, разворот, толчок плечом.
Кто-то поскользнулся, кто-то потерял равновесие.
Они начали злиться.
Третий прыгнул сзади — она повернулась, как будто уже знала. Удар не дошёл — его перехватило движение. Не её. Чьё-то в ней.
Тела сталкивались с трубами, с полом, с воздухом. Шум, шаги, дыхание. Но не боль. Всё было… легко.
На миг это стало весело. Почти смешно. Хотелось сказать: «Ну и лузеры».
Но она не успела.
Наступила тишина.
Они лежали. Шестеро. Кто-то шевелился. Кто-то нет.
Она стояла. Одна. В лужах и бликах от тусклой вывески.
Хотела рассмеяться. Но не смогла.
Что-то в горле встало.
Сначала хотелось выругаться. Потом — убежать.
Руки — липкие. Запястья — странно горячие.
Накидка… накидка?
Ндеге потянулась — сорвать. Но ткани не было.
Где должна быть — только кожа.
В отражении под ногами, в бликах воды, что-то пульсировало.
Узоры — тонкие, будто шрамы под кожей. Светились. Очень слабо. Но точно.
Она не закричала. Просто пошла. Молча. Не туда, где знали её имя.
Туда, где никто не смотрит.
…
— Она не пришла. Ни к утру, ни к лампам, — сказала Села.
Сидела на корточках, копалась в ящике. Пальцы двигались, как будто по памяти. Жетоны звякали, но не складывались.
— Может, ушла, — парень рядом говорил медленно, будто прощупывая слова. — Или нашлась кому-то нужной.
Он был с рынка. Имени не знал никто, но глаза были знакомые — теми, кто что-то понял, но вслух не скажет.
— Не оставила бы накидку, — бросила Села. — Даже если решила соскочить.
Он кивнул.
— И пацанов из «Девятки» тоже не видно. С вечера. Ни одного.
— Ты думаешь, она с ними?
— Не знаю, — пожал он плечами. — Но тишина какая-то. Знаешь, как бывает перед обрушением? Когда воздух будто встанет.
Они замолчали.
Села достала из ящика отрез. Один край был резан неровно — будто в спешке, без привычной разметки.
Она провела пальцем. Осталась пыль. Или пепел.
— Она не боялась, — сказала тихо. — Ни разу.
Парень встал, поправил куртку. Посмотрел вверх.
Между балок мигал свет. Пауза — и вспышка. И снова темно.
Он ничего не сказал.
Села сложила ткань, встала, закрыла ящик.
— Если вернётся — я пойму. Даже без слов.
Он ушёл.
На рынке снова закричали: кто-то спорил за цену, кто-то просил сдачи, кто-то матерился из-за испорченного термошва.
Никто не заметил, как в самом конце платформы, там, где перекрытие шло в тень, мелькнул слабый свет — полоска, похожая на отблеск под кожей.
Он сразу исчез. Но один мальчишка всё же остановился.
Посмотрел.
Постоял.
А потом передумал — и пошёл дальше.