Лену трясло. Она прижимала к себе сыновнюю футболку — выстиранную, тёплую — и смотрела на старую входную дверь. За ней — подъезд, лестница, первый этаж. И мужчина, которого она похоронила у себя в голове двенадцать лет назад.
Он ушёл за хлебом и не вернулся. Просто сказал: «Скоро буду», взял куртку и вышел. Тогда сыну Саше было пять. Теперь — семнадцать.
Веник в коридоре застыл в её руке. Запах гари с кухни исчез. Осталось только это: высокий, чуть осунувшийся, но безошибочно знакомый силуэт.
— Лена, — сказал он. — Ты… совсем не изменилась.
Она не ответила.
Тот день
Они не ссорились. Не было ни скандала, ни крика. Он вышел и… исчез. Телефон не отвечал. На работе сказали — уволился. Родным тоже не звонил. Пропал.
Потом — заявление в полицию. Поиск. Волнения. Бессонные ночи. Надежда. Отчаяние. Через год — справка о признании без вести пропавшим. Через два — диагноз от психотерапевта: «депрессивное расстройство на фоне потери». Через три — Лена научилась засыпать без слёз.
Она не вышла замуж. Не потому что ждала. Просто не могла. Никто не казался настоящим после него.
Сын
Саша рос тихим, сосредоточенным. Спрашивал о папе редко. Ближе к подростковому возрасту — почти перестал. В школе писал сочинения «о маме» — и учителя просили разрешения читать их на родительских собраниях.
Лена не врала. Говорила: «Он ушёл. Почему — не знаю». Саша кивал, и в его глазах была взрослая, горькая ясность. Иногда она ловила в нём черты мужа. В повороте головы. В молчании. В том, как он мял край рукава, когда волновался.
Возвращение
Теперь он стоял перед ней. Человек, о котором она говорила в прошедшем времени. Которого мысленно похоронила. И вдруг — плоть, голос, взгляд.
— Где ты был? — только и смогла выдавить она.
Он опустил глаза. Сжал губы. Сделал шаг вперёд.
— Нет. Стой там.
Он застыл. Руки опустились, как у человека, которому только что сказали не прикасаться к прошлому.
— Я… уехал. Сел в автобус. Хотел вернуться через час. Потом — через день. А потом стало стыдно. Страшно. Поздно. Я думал, вы лучше без меня. Ты и он.
— Он? — Лена почти сорвалась на крик. — Ты даже не спросил, как он!
— Я знаю. Я… следил. Через друзей. Смотрел соцсети. Знал, где он учится. Какой у него футбол.
— А не прийти? Не поговорить?
Он молчал. Потом сказал:
— Я был трусом. И остаюсь им. Но если ты… если вы сможете меня выслушать — я расскажу всё.
Разговор
Саша вернулся через двадцать минут. Лена успела сварить чай. Не для него. Просто — привычка.
Сын замер на пороге кухни. Посмотрел на отца. Потом на мать. Не удивился.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — ответил мужчина.
— Ты теперь решил вернуться?
— Если можно.
— Не знаю. Это не сразу решается. Мама?
Лена сидела, держа кружку двумя руками. Чай остыл.
— Он гость. Пока. И мы с ним поговорим. А потом — решим. Вместе.
Саша кивнул. Сел напротив отца. Тот сглотнул. Медленно начал говорить.
О том, как сломался. Как испугался ответственности. Как уехал. Как работал грузчиком. Жил на съёмных. Как пил. Как лечился. Как пытался вернуться. Как не смог.
Саша слушал. Без эмоций. Потом встал.
— Я выйду. Мне нужно подумать.
Он ушёл. А Лена осталась. С мужчиной, которого всё ещё любила. И всё ещё не понимала.
— Я не верю тебе, — сказала она. — Но не выгоняю. Потому что, если ты исчезнешь во второй раз — пусть уже не по моей вине.
Он кивнул. И впервые за весь вечер расплакался.
Через год
Они не стали жить вместе. Но виделись. Медленно, неуверенно. Саша сначала приходил к отцу домой, на десять минут. Потом — на час. Потом — остался на ночь. Гостем. Но уже не чужим. Он приходил не только увидеть отца, а понять, может ли быть с ним снова рядом.
Лена не простила. Но позволила быть рядом. Потому что, как сказала однажды подруге: «Я слишком устала от тишины. Пусть лучше говорят».
Спасибо, что дочитали.
Если эта история откликнулась — напишите пару слов.
А если захотите — возвращайтесь завтра. У меня будет ещё одна.