Сегодня, 16 мая, исполняется 90 лет со дня рождения Ольги Александровны Радищевой (1935 – 2013), историка Художественного театра, важнейшего человека в истории Музея МХАТ. Ольга Александровна пришла в Музей МХАТ в 1959 году и проработала в нем более полувека. С 1966 года она заведовала архивом К.С. Станиславского. Эта работа, точнее – это служение, вылилось в написание фундаментальной книги «Станиславский и Немирович-Данченко. История театральных отношений». Без трехтомника Радищевой сегодня нельзя понять Художественный театр, линию его судьбы, его внутреннюю жизнь на протяжении десятилетий.
Предком Ольги Александровны был Александр Радищев, автор «Путешествия из Петербурга в Москву». Была она человеком несуетным и очень не любила, когда об этом упоминали. Однако кажется, что именно от знаменитого родственника передались ей и творческая смелость, и дар находить точные, честные слова для описания самых сложных явлений, и глубокая человечность.
Об Ольге Александровне вспоминают заместитель директора Музея МХАТ Марфа Николаевна Бубнова и ведущий специалист Мария Федоровна Полканова, работавшие и дружившие с ней на протяжении многих лет.
Марфа Бубнова:
– В Музей МХАТ я попала благодаря бабушке, которая дружила с родителями Ольги Александровны. В то время я работала в Государственном архиве Советской армии, откуда была вынуждена уйти и, чтобы не прерывался стаж, мне необходимо было устроиться на новую работу. Бабушка позвонила Ольге Александровне, мне было назначено время, в которое я должна была прийти в музей. Бабушка сказала: поднимешься на четвертый этаж и спросишь Олечку Радищеву. В результате долгое время потом я не могла выяснить, как же отчество Радищевой, потому что в Музее ее все называли Олей, а спросить мне было неудобно. Когда я пришла, то меня определили под начало к Валентине Яковлевне Кузиной, главному хранителю. Но Ольга Александровна, видимо, чувствовала себя ответственной за меня, поэтому всегда приглашала пить с ними чай. И вот эти чаепития, которые устраивались вместо обеда, стали для меня самой главной школой в музее.
Именно там я получила свои первые театроведческие знания, связанные с Художественным театром и с людьми Художественного театра. Сотрудники музея никогда не обсуждали свои личные проблемы, детей, шмотки. Никогда не разговаривали на посторонние темы. Они говорили исключительно о людях, чьи архивы хранили. Делились друг с другом своей радостью, своими открытиями, когда что-то находили важное в том или ином документе, а это происходило постоянно. Причем рассказывали они об этом с такой огромной любовью, с интонацией такой глубокой преданности, что возникало ощущение, будто Станиславский, Немирович-Данченко, все мхатовцы – это их родные люди. Конечно, во время этих чаепитий я приобретала гораздо больше, чем если бы прослушала лекции в институте.
Ольга Александровна всему меня научила. Ругать она не умела, но она так делала замечания по работе, что, с одной стороны, они звучали мягко и интеллигентно, а с другой, ты их запоминала на всю жизнь. Она очень хорошо рисовала, видимо, это было семейное – отец Ольги Александровны был прекрасным художником-графиком, иллюстратором книг. И вот она мне оставляла записочки, обычно о том, что «вы обработали такой-то документ, но забыли указать то-то и то-то», и пририсовывала какую-нибудь симпатичную зверушку, чаще всего собачку, потому что мы с ней обе были собачницами. Это было уже когда я перешла к ней в отдел.
С какого-то момента она начала оставлять меня вместо себя, когда уходила в отпуск, давая строжайшие указания, что и как я должна делать, с кем из посетителей и как я должна общаться. Тогда были запрещены к выдаче письма Ольги Сергеевны Бокшанской к Владимиру Ивановичу Немировичу Данченко, и Ольга Александровна предполагала, что в ее отсутствие кто-то может попробовать обойти этот запрет. Действительно, такие посетители приходили, но я железно стояла на своем, и, например, Григорий Самуилович Файман в сердцах грозил, что Булгаков отомстит мне за то, что я так себя веду.
Когда Ольга Александровна начала писать свою книгу о взаимоотношениях Станиславского и Немировича-Данченко, то она попросила, чтобы ей дали возможность делать это дома. На это время я заняла ее пост руководителя отдела. Конечно, никакой задачи, чтобы остаться на этом посту, для меня не существовало, я только мечтала, чтобы она поскорее дописала книжку и вернулась. Но Ольга Александровна категорически отказалась возвращаться на пост главы отдела.
Мария Полканова:
– Над своей книгой Ольга Александровна работала всю жизнь, но написала ее достаточно быстро, года за два-три. Вероятно, потому что, она была полностью погружена в то время, во взаимоотношения Станиславского и Немировича-Данченко. Бывало, задашь ей вопрос, а она даже не сразу его слышит, будто не может вынырнуть из своих мыслей. При этом она была совершенно современным человеком. Например, прекрасно разбиралась в машинах и просто поражала нас тем, что, идя по Тверской, называла ту или иную марку.
Марфа Бубнова:
– Ольга Александровна много ходила в театр – она ведь когда-то начинала как активно пишущий критик. Безусловно, смотрела постановки Художественного театра. Потом у нее тяжело заболела мама, и она уже не могла вечером пойти на спектакль. Но мы ей про все рассказывали. Это вообще был такой радостный ритуал: прийти утром на работу и рассказать Радищевой, что и где ты видела. У Ольги Александровны было удивительное внутреннее зрение: не видя спектакль, она могла объяснить, что режиссер имел в виду, а мы, его смотревшие, часто этого не понимали. У нее был настоящий зоркий театроведческий глаз.
Мария Полканова:
– И еще прекрасное чувство юмора. Это и в книжках видно, и в жизни очень проявлялось. Иногда с ее стороны могло быть даже проявление какого-то веселого хулиганства. Однажды наш директор Петр Петрович Кабанов устроил социалистическое соревнование, и Ольга Александровна победила в нем, сообщив, что она нарезала тысячу обложек для архивных документов. Мы вообще-то все резали эти обложки, но никому не пришло в голову вписать это в свой послужной список. Потом Петр Петрович торжественно ее поздравлял как победительницу соцсоревнования.
В ГИТИСе она училась на одном курсе с Риммой Павловной Кречетовой, с которой подружилась на всю жизнь. Римма Павловна, чьи родители были репрессированы, воспитала ее бабушка, одно время даже жила в доме Радищевых. С Ольгой Александровной они были не разлей вода. Радищева мягкая, спокойная, а Кречетова – ершистая, задиристая, по-мальчишески независимая, тоже с огромным чувством юмора. Я часто встречала их вместе на разных спектаклях. Когда Римма Павловна задумала свою прекрасную книгу про Станиславского, Ольга Александровна ей помогала, подбирала для нее все необходимые документы, ждала ее прихода, но Римма Павловна приходила далеко не всегда. Эта книга вообще была задумана лет за десять до того, как Кречетова ее написала.
Марфа Бубнова:
– Да, и Ольга Александровна очень следила за графиком визитов Риммы Павловны в музей. Если та обещала прийти, допустим, к 15.00, а приходила в 16.30, она говорила: «Римма, ты сама у себя украла полтора часа». Вообще непонятно, как эти два человека дружили вместе всю жизнь. Вероятно, именно потому, что они были совершенно разными – во всех отношениях.
Мария Полканова:
– Когда Ольга Александровна заболела и лежала в больнице, Римма Павловна ее навещала и пешком поднималась на восьмой этаж, хотя лифт в клинике, конечно, был. Просто ей это было не трудно.
Огромной радостью было для нас, когда в музей приходили Римма Павловна, Олег Максимович Фельдман, Алексей Вадимович Бартошевич – в ГИТИСе они учились не на одном курсе, но в одно время. Олег Максимович и Алексей Вадимович будто бы превращались в мальчишек. Какие истории они рассказывали! Конечно, та чудесная, очень уютная, не суетная, содержательная атмосфера, что была в музее, создавалась во многом именно Ольгой Александровной Радищевой.
Записала Александра Машукова
Автор фото Игорь Александров