Прошло около двух месяцев с того самого вечера у Милы на кухне. За это время многое изменилось — но не сразу и не резко. Мила и Алексей стали чаще видеться. Они не называли это «отношениями», но оба уже знали — им хорошо вместе. Мила порой смотрела на Алексея чуть дольше, чем нужно, а он в ответ касался её плеча немного мягче, чем требует дружба.
Однажды она пригласила его с сыном на дачу — просто отдохнуть, пожарить овощи на мангале, побродить босиком по траве. Они поехали на выходные и остались на три дня. Эти дни были какими-то особенно тёплыми — не только по погоде. Сын Алексея засыпал в гостевом домике, а они с Милой сидели на террасе, пили чай с чабрецом, молчали и слушали сверчков.
Но на четвёртый день всё изменилось.
Они собирались уезжать. Алексей как обычно проверял багажник, а Мила заметила, что он долго смотрит в экран телефона. Потом он стал странно молчалив. В машине он ответил на её пару вопросов односложно, а потом включил музыку и смотрел в окно, хотя сам был за рулём.
— Ты не хочешь поговорить? — спросила она мягко, когда они выехали на трассу.
— Не сейчас.
Тишина стала плотной, как пар в сауне. Мила сжала руки, потом медленно выдохнула. Она уже научилась не давить. Но внутри что-то шевельнулось — тревога, старая знакомая.
Через день он всё же позвонил и сам пришёл. Он сел на край дивана, как будто не был здесь уже десятки раз, и сказал:
— Ты спросишь, что со мной было в тот день.
Мила кивнула. Она не смотрела на него в упор, но слышала его дыхание.
— Мне написала бывшая жена. Сказала, что хочет встретиться. Не для отношений, просто... поговорить. Говорит, у неё был тяжёлый период, и она многое переосмыслила. Я не знал, как тебе об этом сказать. Потому и замкнулся. Не хотел, чтобы ты подумала, будто я колеблюсь.
Мила молчала, потом сказала:
— А ты колеблешься?
Он поднял глаза. Долго смотрел, будто вслушивался в себя.
— Нет. Но я заметил одну вещь... Когда она написала, я не почувствовал боли. Не почувствовал желания что-то вернуть. Но... появилось ощущение, будто мне нужно удостовериться, что я окончательно закрыл ту дверь. И мне стало стыдно. Как будто я тебя предаю даже тем, что об этом думаю.
Мила опустила плечи.
— Ты не предаёшь. Ты живой человек. Иногда нам нужно закрыть дверь не потому, что мы туда хотим вернуться, а чтобы убедиться: мы вышли.
Он сжал её руку.
— Но ведь я простил её. Я столько месяцев думал, что простил. А тут почувствовал... раздражение. Ненависти нет, но что-то укололо. И я не понял — значит, не простил?
Мила вздохнула. Она подошла к окну, потом снова повернулась к нему.
— Я думаю, прощение — это не точка. Это процесс. Ты можешь простить и снова почувствовать обиду. Это не делает тебя плохим. Это просто напоминание: ты всё ещё исцеляешься.
— А если я пойду с ней на встречу?
— Тогда ты просто закроешь вопрос. Но сделай это не из чувства вины, а из уважения к себе.
Он поехал. Встретился. Они проговорили час, как чужие. Она попросила прощения, он кивнул. Он действительно не чувствовал боли. Вернувшись домой, он первым делом обнял Милу и сказал:
— Теперь я точно знаю, что мне нечего там искать. И не потому, что ты здесь. А потому что я — уже не тот, кем был с ней.
Позже они пошли к семейному психологу — не потому, что были проблемы, а потому что хотели быть внимательными к тому, что может возникнуть. На одной из сессий Алексей сказал:
— Я понял, что я всё время боялся новых отношений. Потому что думал, что снова увижу в женщине — предательство. Но в тебе я увидел — поддержку. И я боялся даже этого. Потому что не знал, как быть, когда тебя принимают. Это страшнее, чем когда тебя ранят.
Психолог кивнула:
— Это называется "страх уязвимости". Мы привыкаем к боли как к родному чувству, и тепло может казаться подозрительным. Но именно тепло лечит. А боль — лишь сигнал, что пора меняться.
Через месяц он предложил Милe поехать в Питер. Не как друзья. Не как "посмотрим, что будет". А как люди, которые выбрали быть рядом — даже если страшно. Даже если не всё идеально. И не потому, что они друг другу нужны. А потому, что рядом — спокойно.