В прошлой публикации мы рассказали о том, кем был основан и как работал «черный кабинет» в Российской империи. Несмотря на то, что российский кабинет появился позже, чем в других странах, очень быстро он стал лидером в Европе, как по числу перлюстрированной и дешифрованной корреспонденции, так и по техническим ноу-хау, упрощающим вскрытие и прочтение писем. О том, какое влияние оказывала перлюстрация на международные отношения, ведении войны и раскрытие заговоров — в материале Анастасии Ашаевой.
Российский «черный кабинет» — самый передовой кабинет XIX века
Уже к началу XIX века российский «черный кабинет» задавал темп работы для всех подобных учреждений в Европе. Его сотрудники не только занимались перлюстрацией и дешифрованием корреспонденции, но и изобретали новые способы, позволяющие вскрывать письма незаметно. Сохранились воспоминания о работе «черного кабинета» в последней четверти XIX века. Согласно им, именно в России впервые стали применять специальный аппарат, похожий на электрический чайник. Над струей пара перлюстратор держал конверт и отгибал клапан тонкой иглой. А один из последних руководителей «черного кабинета» Владимир Кривош придумал специальную технику приготовления состава для поддельных печатей, которые ставили на дипломатическую почту. Он предложил использовать для этого медную амальгаму вместо серебряной. Это удешевляло сам процесс изготовления поддельной печати и сокращало время ее подготовки.
Курьезы и анекдоты о «черных кабинетах»
Несмотря на отлаженную работу и строгую дисциплину, в деле перлюстрации во всех странах случались курьезы. Человеческая молва превращала их в анекдоты, которые распространялись в обществе, где каждый знал, что всю переписку вскрывают и читают. Так, например, в XIX веке в Австрии была популярна такая история. Некий человек написал в письме, что положил живую блоху в конверт, чтобы проверить, не вскрыл ли его кто-нибудь по пути. На самом деле, он не клал блоху в конверт, а лишь написал об этом в письме. Однако, когда его адресат открыл конверт, блоха выскочила, как и было сказано в зашифрованном сообщении. Похожая ситуация была описана и во французских газетах. Только вместо блохи перлюстраторы были вынуждены положить в конверт золотую монету, о которой было написано в письме. Так, ни автор, ни адресат сообщения не должны были догадаться, что письмо вскрывали, а монету украли (хотя, на самом деле, ее там и не было).
Немало подобных историй есть и о российском «черном кабинете». По воспоминаниям современника, однажды конверт был отправлен без письма, которое осталось незамеченным среди других бумаг на столе чтецов. В другой раз перлюстраторы перепутали вложения двух конвертов, отправив в Нидерландское посольство бумаги на испанском языке из Министерства иностранных дел в Мадриде. Однако дипломатического скандала удалось избежать: представители этих стран подумали, что письма перепутали в австрийском или каком-нибудь другом «черном кабинете», через которые корреспонденция шла транзитом. Да, вскрытие одного письма 2-3-4 раза было нормой и перлюстраторы даже узнавали друг друга по способам заклеивания конверта или изготовления новых печатей.
Но не только курьезами и анекдотами прославился «черный кабинет». Довольно часто украденные из писем секреты и шифры помогали одерживать важные дипломатические, политические и военные победы.
Шифры Наполеона и российские перлюстраторы
Важную работу по перехвату и дешифрованию корреспонденции выполняли «черные кабинеты» во время Отечественной войны 1812 года. Известно, что Наполеон использовал ряд шифров-номенклаторов, которые состояли из цифровых кодов, соответствующих буквам, буквенным сочетаниям и отдельным словам. Письма французских военачальников и даже самого Наполеона перехватывали и отправляли в Санкт-Петербург для дешифрования. В октябре 1812 года полководец Михаил Кутузов в письме командующему одной из русских армий адмиралу Павлу Чичагову писал:
«Господин адмирал! Для большей уверенности посылаю еще раз вашему превосходительству достоверные подробности, почерпнутые из переписки, вплоть до писем самого Наполеона, копии с которых я вам уже отослал. Из этих выдержек Вы увидите, господин адмирал, как в действительности ничтожны те средства, коими располагает противник в своем тылу в части продовольствия и обмундирования...».
Император Александр I постоянно цитировал письма Наполеона и его генералов, не скрывая, что Россия владеет информацией. Историкам известно о таком разговоре между Александром I и командующим наполеоновской армии маршалом Макдональдом: «Конечно, — сказал император России Александр, — нам очень много помогало то, что мы всегда знали намерения Вашего императора из его собственных депеш. Во время последних операций в стране были большие недовольства, и нам удалось захватить много депеш». «Я считаю очень странным, что Вы смогли их прочесть, — заметил Макдональд, — кто-нибудь, наверное, выдал Вам ключ?». Александр возмутился: «Отнюдь нет! Я даю Вам честное слово, что ничего подобного не имело места. Мы дешифровали их».
Дипломатические письма
Основной задачей сотрудников «черного кабинета» было вскрытие и прочтение дипломатической почты. Узнать, какие инструкции дипломаты получают из-за рубежа, что пишут о текущей службе и какие секреты пытаются выведать — все это было важной частью работы перлюстраторов и дешифровщиков.
Однако повышенное внимание к перлюстрации иногда приводило к печальным последствиям. Так, в начале 1801 года было перехвачено письмо из Москвы дипломату Ивану Муравьеву-Апостолу, в котором была такая фраза:
«Я был также у нашего Цинцината в его имении» (Цинцинат, или, вернее, Цинциннат, — римский патриций, которого предание считало образцом скромности, доблести и верности гражданскому долгу).
Граф Федор Ростопчин, фаворит Павла I и президент Коллегии иностранных дел, решил использовать письмо для очередной политической интриги. Он убедил императора, что его автором был граф Никита Панин, заместитель Ростопчина и его соперник, которому осенью 1800 года объявили «царское неблаговоление» и велели удалиться в деревню. А под именем Цинцината, по мнению Ростопчина, скрывался князь Николай Репнин, генерал-фельдмаршал, бывший в то время в немилости. А раз опальный дипломат и отставной фельдмаршал встречаются частным образом, наверняка готовится заговор.
29 января 1801 года Павел I написал московскому военному губернатору графу Ивану Салтыкову:
«Открыл я, граф Иван Петрович, переписку гр. Панина, в которой титулует он кн. Репнина Цинцинатом, пишет о некоторой мнимой тетке своей (которой у него, однако ж, здесь никакой нет), которая одна только из всех нас на свете душу и сердце только и имеет, и тому подобные глупости. А как из сего я вижу, что он все тот же, то и прошу мне его сократить, отослав подале, да отвечать, чтоб он вперед ни языком, ни пером не врал. Прочтите ему сие и исполните все».
Салтыков начал расследование и выяснил, что Панин ничего подобного не писал, о чем тотчас доложил императору. Взбешенный Павел I вновь написал Салтыкову:
«В улику <…> посылаю к вам копию с перлюстрированных Панина писем, которыми извольте его уличить. И, как я уже дал вам и без того над ним волю, то и поступите <…> как со лжецом и обманщиком».
Оказалось, что письмо, наделавшее столько шума, было написано чиновником Коллегии иностранных дел Петром Приклонским о посещении им Панина, которого автор как раз и назвал Цинцинатом. Московская почта подтвердила, что письмо было написано не рукой Панина. Разразился скандал, и в опалу попал уже сам Ростопчин. 20 февраля 1801 года последовал указ императора Павла I Сенату:
«Действительного тайного советника графа Ростопчина всемилостивейше увольняем от всех дел по прошению его».
Так эта история с письмом показала опасность использования перлюстрации для плетения внутриполитических интриг.
Частная корреспонденция и письма революционеров
Как императору узнавать настроение своих подданных? Конечно же, заглянуть в их письма! Это старая французская поговорка стала наиболее актуальна в Российской империи в XIX веке. Особенно важной задачей стал перехват и прочтение переписки людей, являющихся членами различных политических партий. В большинстве случаев их послания были зашифрованы или написаны с помощью химических реагентов (невидимых чернил), которые позволяли спрятать текст. В «черных кабинетах» даже появились свои специалисты по дешифрованию писем революционеров и прочих сторонников смены политической строя.
В начале XX века одним из самых известных таких специалистов был Иван Зыбин. О его работе над письмом из Финляндии в Москву, в котором был обнаружен очень сложный «химический» текст, зашифрованный дробями, рассказал в своих мемуарах начальник Московского охранного отделения в 1910-1912 годах Павел Заварзин:
«Зыбин, явившись ко мне и едва поздоровавшись, тотчас спросил о письме. Ему подали копию, но она его не удовлетворила. На ответ, что подлинник уже отправлен обратно на почтовую контору, он, не внимая ничьим словам, бросился без шапки, как был, на улицу с явным намерением отправиться на почту. Выход его был так стремителен, что, только когда он уже садился на извозчика, удалось запыхавшемуся курьеру остановить его, буквально схватив за рукав, и объяснить, что письмо уже вытребовано с почты по телефону и находится на пути в отделение. Зыбин вернулся и, схватив копию, начал сосредоточенно рассматривать тот ряд дробей, под которыми для меня скрывалась, по всей вероятности, серьезная работа революционеров, а для этого оригинала хитроумная загадка, возбуждающая его пытливость. Задав Зыбину несколько вопросов, на которые он почти что не ответил, я оставил его в своем кабинете и отправился с докладом к градоначальнику. Возвращаюсь через часа полтора и застаю Зыбина сидящим за моим столом, в моем кресле, теперь уже с подлинником письма в одной руке и карандашом — в другой, которым он беспощадно расписывал какими‐то знаками и фигурами обложки разложенных на столе моих дел. Он не заметил моего прихода, и мне пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он поднял на меня блуждающий взор… — Идемте обедать! — сказал я. Он что‐то пробормотал и хотел опять углубиться в созерцание листка, но я настойчиво повел его к себе. С письмом и карандашом он не расстался, сел за стол и, быстро проглотив поставленную перед ним тарелку супа, оттолкнул ее, перевернул одну, другую тарелку из бывших на столе и стал писать на их скользком дне. Это не удавалось; тогда он нетерпеливым жестом вытянул свой манжет и продолжал работу на нем. На хозяев он не обращал никакого внимания. Я пробовал вовлечь его в разговор, но тщетно. Вдруг он вскочил и буквально заревел: «Тише едешь, дальше будешь, да, да!» Ошеломленные, жена и я воззрились на него. Он продолжал стоять и уже более тихо повторял: «Тише едешь, дальше будешь. Ведь “ш” вторая буква с конца и повторяется четыре раза. Это навело меня на разгадку. Вот дурак! “На воздушном океане без руля и без ветрил” было куда труднее». Тут он очнулся, опять сел и продолжал обед уже как вполне уравновешенный человек, вышедший из какого‐то транса, сказавши добродушно: «Теперь можно отдохнуть». Оставалось одно лишь радостное возбуждение еще раз одержанной победы. Он заявил, что за всю свою жизнь не расшифровал только одного письма по делу австрийского шпионажа, но это было давно».
Благодаря работе Зыбина удалось установить, что автором зашифрованного письма был известный боевик Константин Мячин, и перехватить транспорт с революционной литературой.
В конце февраля 1917 года служба перлюстрации в Российской империи завершила свою работу. Однако история «черных кабинетов» до конца не изучена и их влияние на ход некоторых исторических событий только предстоит установить.