Когда они развелись, мне было тринадцать. Отец не ушёл — испарился. До этого он был разный: то щедрый, то жестокий, мог подарить планшет и в тот же день накричать из-за грязных ботинок. Я всё равно его любила. Ждала вечеров, когда он приходил с работы. Придумывала, что рассказать, чтобы он рассмеялся. В редкие дни, когда он брал меня в гараж или на рынок, я чувствовала себя счастливой. Но после развода он исчез. Совсем.
Сначала звонил раз в неделю. Потом — раз в месяц. Потом перестал. Новая жена, новая жизнь. У меня не было больше “папы”. Мама не запрещала общаться, не настраивала. Она просто больше не упоминала его. А я перестала спрашивать.
Прошло пятнадцать лет. Я жила своей жизнью. Работала. Снимала квартиру. Иногда вспоминала его голос. В детстве он казался громким, уверенным. Теперь я не могла вспомнить, как он звучит.
Звонок пришёл весной. Из соцслужбы. Отец попал в больницу, инсульт. Частично парализован. Некому ухаживать. Жена — сбежала, детей больше нет. Только я.
Я поехала. Не потому что хотела. Просто чтобы понять, что происходит. Он лежал в палате. Лицо изменилось, глаза остались те же. Когда он увидел меня, заплакал. Я стояла с холодными руками. Не знала, обнять или уйти.
Он не извинился. Сказал: “Мне тяжело. Ты ведь моя дочь. Кто, если не ты?”
А я смотрела на него и думала: где ты был, когда мне было тяжело? Когда я росла без ответов, без поддержки, когда в день выпускного стояла одна с букетом, глядя, как другие девочки обнимают отцов.
Я не стала ругаться. Просто спросила, кто платит за сиделку. Он ответил: “Нет никого. Только ты. Ты же не бросишь…”
Я ушла молча. Потом оплатила двухнедельный уход. Из своих. Через месяц пришло письмо. Он просил забрать его к себе. Не как дочь. Как “обязанный по закону человек”.
Я не ответила. Не потому что мстила. Потому что невозможно вернуться туда, где тебя никогда не было.
