Когда мы выбирали имя для дочери, он почти сразу предложил вариант. Тихо, не настаивая, но уверенно: “Алина. Красивая, простая. Мне нравится.” Я подумала: действительно красиво. Легко произносится. Звучит мягко. Мы долго выбирали — смотрели значения, варианты, прикидывали, как будет звучать с отчеством. Но в итоге остановились на этом. Алина. Я выговаривала его вслух в первые недели после роддома, будто привязывалась к нему. Алина моя. Наша. Он целовал её в макушку и повторял: “Моя Алиночка”.
Через три года я увидела папку в старом архиве его ноутбука. Случайно. Он искал фото с дачи, попросил помочь найти. Я открыла не ту папку. Там было несколько писем, скрины чатов, фотографии. Она — бывшая. Тонкая, с чёткими чертами лица, в каком-то платье с мелкими цветами. Они переписывались. Много. До самого нашего с ним начала. А потом резко — тишина. Последняя фраза от него: “Я не забуду. Если бы всё сложилось иначе — ты бы была матерью моей Алины.”
Я смотрела на экран и не верила. Имя. Тон. Всё.
Закрыла. Не сказала ему ничего. Только внутри — что-то обрушилось. Я вспоминала, как он впервые произнёс это имя. Как смотрел на дочку. Как шептал его, когда укладывал её спать. И всё стало чужим. Как будто не я была частью семьи, а та, другая. Призрак. Она была здесь. Всюду. В каждом “Алина, кушать!”. В каждой надписи на рисунке. В каждой букве, вышитой на детском пледе.
Я пыталась забыть. Вытеснить. Убедить себя, что это совпадение. Что это просто красивое имя. Что теперь оно — про нашу дочь. Но каждый раз, когда он звал её, во мне сжималось. Как будто я — ошибка, случайная замена, временная женщина, которая родила ребёнка чужим именем.
Я не стала говорить ему. Что он скажет? “Это просто память”? “Я не придавал значения”? Мне не нужна была защита. Я просто хотела — не знать. Но теперь знала. И это знание жгло.
Иногда мы не узнаём правду. Мы узнаём себя — в момент, когда правда становится ядом. И с этим уже невозможно вернуться в прежнюю жизнь.
