Он был рядом с тех пор, как я себя помню. Высокий, с хриплым голосом, пахнущий табаком и чем-то терпким — как мужской одеколон из 90-х. У него всегда были тёплые руки, и он умел молча чинить всё, что ломалось. Я звала его “папа”. Он не возражал.
Мама никогда не говорила, что он не отец. Просто не уточняла. Если спрашивали, она говорила “да, это отец ребёнка”, и отводила взгляд. А я не спрашивала. Мне хватало того, что он был.
Он не водил меня в школу. Не устраивал утренников. Он просто был в доме. С утра — чай, новости, выход на работу. Вечером — ужин, сигарета, диван. Он не ругал, но и не обнимал. Если я болела, приносил лекарства. Если плакала — уходил в другую комнату.
И всё равно: в моём детском восприятии он был моей опорой. Мужчиной, который держит стены. Который “наш”.
Когда мне было десять, он ушёл. Просто собрал вещи. Мама сказала:
— У него своя жизнь. Так бывает.
Я не поняла. Была уверена: он просто уехал. Вернётся. Постоит в дверях, как раньше, скажет: “Ты подросла”.
Он не вернулся.
Прошло десять лет. Мама не заводила новых отношений. Жила тихо, сгорбилась, начала чаще болеть. Я училась, подрабатывала, приходила по выходным. Мы почти не говорили о прошлом. Оно будто висело в воздухе, но никто не трогал — как старую паутину в углу, к которой уже все привыкли.
Когда мама умерла, я разбирала документы. Среди них — старая медицинская карта. Там — графа “отец”: прочерк. Я замерла. Полистала дальше. Свидетельство о рождении. Место “отец” — пусто.
Справки. Письма. В одном из них мама пишет подруге:
“С Володей просто живём. Он не отец Кати. Но ребёнку не говорю. Не хочу травмировать.”
Я читала — и не могла понять, что сильнее: боль или пустота. Всё, во что я верила с детства — оказалось договорённостью. Мужчина, которого я называла папой, не просто ушёл — он никогда не был моим.
Я пыталась найти его. Нашла номер. Позвонила. Он взял трубку.
— Это Катя, — сказала я.
— Кто?
— Катя… Я думала, вы — мой отец.
Молчание. Потом:
— Девочка, я тебя помню. Но я не твой отец. Прости. У меня теперь семья. Пожалуйста, не звони.
Он положил трубку.
С тех пор прошло несколько лет. Я не ищу больше. Не злюсь. Я просто живу с этим знанием. С этой пустотой в форме человека, которого я любила, не зная, что он был просто сосед по жизни.
Теперь у меня есть дочь. Я никогда не прячу от неё правду. Не оставляю пустых граф. Не говорю “так будет лучше”. Потому что знаю: однажды пустота вырастает до потолка.
И дышать становится трудно.
