Остановка «Заречная» была самым одиноким местом в городе. Ржавый павильон с выбитыми стёклами, скамейка, покрашенная в бесконечные слои серой краски, и ветер, который свистел здесь даже в безветренные дни. Именно сюда каждый вечер приходил Николай Иванович. Садился на край скамьи, поправляя шарф — тёмно-бордовый, с выцветшими звёздами по краю — и смотрел на дорогу, будто ждал автобус, который перестал ходить десять лет назад.
Шарф потерялся в четверг. Николай Иванович заметил это, уже подходя к дому: шея оголилась, и холод, будто тонкие иглы, впился в кожу. Он вернулся, шарил фонариком по снегу, но ничего не нашёл.
— Эй, дед! — крикнул кто-то сзади.
Мальчишка лет тринадцати, в кепке с помятым козырьком, размахивал чем-то тёмным.
— Это ваш?
Николай Иванович протянул руку, но вдруг отдернул её, будто шарф был раскалённым.
— Где нашел?
— На остановке. Под скамейкой. — Мальчик подошёл ближе, и старик разглядел его лицо: веснушки, сбившиеся в кучу на переносице, и синяк под левым глазом. — Вы тут каждый день. Ждёте кого?
Старик молча взял шарф. Шерсть пахла махоркой и «Красной Москвой» — духами, которые Лена носила сорок лет.
— Тебя как звать? — спросил он, завязывая узел.
— Витька.
— Спасибо, Витька.
На следующий день мальчишка сидел на его скамейке. Ногами болтал, стуча кроссовками по металлическому каркасу.
— Почему шарф в дырках? — спросил он, когда Николай Иванович сел.
— Моль поела.
— А почему не выбросите?
Старик потрогал звёзды, вышитые кривой детской рукой. Ленины стежки, она тогда только училась.
— Память.
Витька фыркнул, доставая телефон. Николай Иванович заметил трещину на экране.
— У меня папа тоже хранит старый ремень. Говорит, дед подарил. Хотя дед его ещё в детстве бросил.
Старик кивнул. Ветер принёс запах дизеля от проезжавшей фуры.
— Я жену ждал. Здесь. — Он ткнул тростью в асфальт. — Она уехала к сестре, а обратный автобус попал в снежный занос.
Витька перестал болтать ногами.
— И?
— И всё. Больше автобусы сюда не ходят.
Они молчали, пока синева вечера не слилась с чёрным шрамом дороги.
— Мне пора, — Витька вскочил, сунув руки в карманы. — Завтра приду.
Он приходил каждый день. Иногда приносил булочки из школьной столовой, иногда — истории про одноклассников, которые дразнили его «ботаником». Николай Иванович рассказывал про Лену: как они танцевали под патефон, как она рисовала звёзды на обоях, когда закончились краски.
— А почему вы не уедете отсюда? — спросил однажды Витька, разглядывая выцветшую звёздочку на шарфе.
— Боюсь, она вернётся, а меня нет.
Мальчик замолчал. Потом достал из рюкзака шоколадку.
— Это вам. Мама говорит, старикам нужно глюкозу.
В феврале Витька пропал. Николай Иванович три дня сидел на остановке, сжимая в кармане недоеденную шоколадку. На четвёртый увидел его — с новым синяком, но улыбающегося.
— Папу забрали. — Витька сел, вытирая нос рукавом. — Теперь мы с мамой будем жить у бабушки.
Старик потянулся к его плечу, но остановился.
— Ты... уезжаешь?
— Через неделю. — Витька выдохнул, рисуя палкой на снегу. — Спасибо, что слушали.
Николай Иванович снял шарф. Долго смотрел на звёзды, потом протянул мальчику.
— На. Чтобы помнил, что кто-то ждёт.
Витька засмеялся, но взял.
— Вы ещё расскажете мне про танцы под патефон.
— Успеем.
На прощанье Витька подарил ему значок — «Лучшему другу», купленный в переходе. Николай Иванович приколол его к лацкану пальто.
Теперь на остановке «Заречная» двое ждут автобусов. Один — седой, в пальто с блестящим значком. Другой — в кепке и бордовом шарфе, слишком большом для худой шеи. Иногда они смеются. Иногда молчат. А ветер, как и прежде, свистит в разбитых стёклах, но уже не так одиноко.