Судья зачитала тест ДНК, и моя жизнь рухнула: я не отец Никиты, моего сына, а Лида знала правду. Я, Роман, 39 лет, стою в зале суда, стулья скрипят, бумаги шуршат, гул голосов режет уши. Жена Вера дома, печёт блины, сын Никита, 6 лет, строит башню из кубиков, игрушки звякают. А я? Вчера был мужем, отцом, а сегодня — чужой для сына, которого растил. Лида, бывшая, стоит напротив, глаза горят, губы сжаты, требует признать меня отцом её 16-летнего Егора. Я встречался с ней 17 лет назад, бросил, но ребёнок? Не было. Или был? Сердце колотится, как кулак о дверь, ладони трут джинсы. Ложь? Суд? А ты бы сдал тест ДНК, зная, что он вскроет ложь жены?
Зал душный, судья, строгая, с седыми прядями, листает папку, голос холодный, как осенний дождь. Мой адвокат, Артём, в мятом пиджаке, шепчет: «Спокойно, Ром, разберёмся». Лида кричит: «Он бросил меня беременной!» Я вскакиваю: «Врёшь, Лида!» Зал гудит, кто-то шепчется, чей-то телефон звякает. Конверт с тестом на столе, края мятые, буквы чёрные, как сажа: «Роман — не отец Егора, но не отец Никиты». Грудь сдавило, будто камнем прижало. Вера? Никита? Лида ухмыляется, шепчет: «Спроси у жены». Вспоминаю 2008-й: Лида, 22 года, длинные волосы, мы в парке, пахнет её духами, розами, и листвой. Две недели встреч, ссоры, я ушёл, сказал: «Не моё». Беременна? Ни слова. Но Никита… Вера? Гнев жжёт, как уксус на ране.
Выхожу из суда, дождь моросит, пахнет мокрым асфальтом, машины гудят. Звоню Вере, пальцы дрожат, телефон скользит.
— Вер, — шепчу, горло рвёт, — тест… я не отец Никиты.
Тишина. Потом всхлип.
— Ром… прости, — шепчет. — Я боялась сказать.
— Кто? — ору, голос сипит. — Кто отец?
— Это было до свадьбы, — плачет. — Я любила тебя, боялась потерять.
Она бросает трубку. Дома — тишина, блины остыли, Никита в комнате, глаза ясные, кубики падают.
— Пап, ты чего злой? — хмыкает, игрушка звякает.
— Не злой, сын, — шепчу, горло жмёт. — Люблю тебя.
Он обнимает, пахнет его шампунем. Мой? Вера собрала сумку, уехала к матери, её шарф на диване, запах её крема витает, но её нет.
Парк, где гуляю, пахнет сыростью, листья шуршат. Звоню другу Грише, он всегда треплется, но выслушает.
— Ром, ты чего? — хмыкает, слышно, как пиво шипит. — Лицо, как после плохих новостей.
— Суд, — рычу, конверт комкаю. — Я не отец Никиты. Вера врала.
Он присвистнул, бутылка звякает.
— Копай, — говорит. — Лида мутит, раз знала.
Копать. Ночь, не сплю, рою старые фото. 2008-й, я и Лида, парк, она в джинсах, я курю, листья падают. 2017-й, свадьба с Верой, её улыбка, Никита в пелёнках, пахнет молоком. Моя семья. А Никита? Утро, еду к Артёму, адвокату. Контора — подвал, пахнет кофе, сыростью, бумаги в куче.
— Роман, — говорит, пиджак мнёт, — тест точный. Лида подстроила иск, чтобы вскрыть тайну Веры. Месть.
Месть? Лида знала про Веру? Копаю. Нахожу её подругу, Катю, через соцсети. Кафе, пахнет эспрессо, горелым тостом, она в джинсах, глаза бегают.
— Ром, — шепчет, — Лида видела Веру с другим до свадьбы. Знала, что Никита не твой. Подговорила знакомого в суде, чтобы тест всё вскрыл.
Ложь? Грудь жмёт, как тисками.
— Зачем? — рычу, кружка звякает.
— Месть, — шепчет. — Ты её бросил.
Месть. Вспоминаю её слёзы, когда я сказал: «Всё». Моя вина?
Суд, второе заседание. Зал тот же, стулья скрипят, шторы мятые, пахнет потом, чернилами, кофе. Лида молчит, глаза холодные. Артём встаёт, голос громкий:
— Иск Лидой подстроен. Тест по Егору — прикрытие, чтобы вскрыть ложь Веры.
Зал взрывается, Лида орёт: «Ложь!» Я смотрю на Егора, впервые. Худой, джинсы рваные, глаза чужие, отворачивается. Он не верит, что я отец. Судья подтверждает: Роман — не отец Егора, дело закрыто. Я свободен. Но Никита? Вера?
Дома Вера вернулась, но молчит, режет лук, нож стучит, пахнет её духами, но глаза чужие.
— Прости, — шепчет. — Никита твой сын, я его растила для тебя.
— А отец? — рычу, кулаки жмут.
— Он ушёл, — плачет. — Ты — отец Никиты.
Никита в комнате, кубики, не знает.
— Пап, сыграем? — хмыкает, глаза ясные.
— Люблю тебя, сын, — шепчу, горло жмёт.
Он обнимает, пахнет его жвачкой. Мой.
Звоню Грише.
— Григ, — бормочу, — что делать?
— Похер на тест, — ржёт. — Никита твой. Вера? Реши.
Реши. Ночь, сижу в квартире, запах блинов, тишина. Думаю: Вера лгала, но Никита — мой сын, я его растил. Простить? Боюсь, что ложь вернётся. Утро, еду к Вере, обнимаю, она плачет, тёплая.
— Верю тебе, — шепчет. — А ты?
— Не знаю, — бормочу. — Никита — мой.
Никита заходит, глаза мягче.
— Пап, не психуй, — хмыкает. — Всё норм?
— Норм, — смеюсь, обнимаю, пахнет его шампунем.
Звоню Артёму.
— Спасибо, — говорю. — Вытащил.
— Ром, — хmyкает, — реши с Верой. Никита ждёт.
Вера. Её ложь жжёт, но Никита — мой. Останусь? Не решил. Лида мстила, но Вера… её слёзы жгут. ДНК-тест в суде вскрыл ложь моей жены? Да. Но Никита — мой сын.
А вы бы сдали тест ДНК, зная, что он вскроет ложь жены? Простили бы жену за чужого ребёнка? Остались бы с женой ради сына, которого растил? Мстили бы бывшей за подставу? Пишите в комментариях — ваши истории жгут! Если этот рассказ вскрыл ваши эмоции, поделитесь — это может кого-то встряхнуть. И нажмите «Поддержать» ниже — ваши комментарии и поддержка вдохновляют на новые истории! Спасибо!