– Эх... путь-дороги, пыль да туман... холода, тревоги, да степной бурьян... - слегка переиначивая слова, бормотала я, шагая на остановку с нотной папкой в руках.
Сегодня мы будем разбирать эту песню на хоре. И старенькая Пра частенько говорила:
– Ну что, собралася, доченька, в путь-дорогу? - при этом непременно пытаясь снабдить меня своим «зипуном», который без дела лежал-полёживал в коричневом деревянном сундуке, таком же старом, как и сама Пра. От зипуна я решительно отказывалась, а вот фразочка про «путь-дорогу» понравилась...
Одна такая «путь-дорога» связывала две точки моей жизни: дом и музыкальную школу, которую я должна была посещать три-четыре раза на неделе. Такой банальнейший, казалось бы, маршрут - ничего особенного. Однако я была бы не я, если бы не нашла возможность несколько разнообразить скучные трамвайные поездки. Существовало два доступных способа добраться до пункта «М» (музыкальная школа). Можно дождаться трамвайного номера, который ходил напрямую: на остановке, ближайшей к дому — посадка, напротив школы выходим. Или так: садимся в вагон, следующий по маршруту примерно туда же, но, не доезжая пары остановок, уходящий в депо, и немножко пешочком. В самый первый раз я, наверное, села в него по ошибке, или слишком долго не было нужного номера. Помню только - на дворе стояла буйно — говорливая весна: всё распускалось, пело, щебетало! Бежали вдоль дорог довольно грязные поющие ручьи с кусками льда и всяким интересным мусором; деревьях распускали новенькие, клейкие листочки; на задах шныряли озабоченно орущие коты, а уж птицы свистели и щебетали в точности так же, как наш вокально-инструментальный ансамбль в отсутствие дирижёра — каждый исполнитель настраивал свой инструмент, нещадно терзая его в поисках нужного ритма и тональности.
В такой вот беспечно-весёлый какофонический день самое последнее, чего бы мне хотелось — присутствовать на уроке сольфеджио. Решение проблемы пришло само собой: раз всё равно доехала не совсем до места назначения — сольфеджио заменить приятной пешей прогулкой, совместив её с обследованием прилегающих достопримечательностей. Небольшую же проблему, связанную со своим отсутствием на вышеупомянутом уроке, объяснить заинтересованным лицам поломкой трамвая (почти правда). Гип-гип! Ура! И, радостным галопом, размахивая папкой с нотами, я устремилась под густую сень кустов, цветущих нежно-жёлтым. В кустах обнаружились прелестные дикие фиалки, и несколько экземпляров (для гербария) немедленно было приобщено к нотам. В сильно приподнятом настроении направилась я дальше... причем, (как позже сообразила) в сторону, музыкальной школе противоположную. Тут нужно сделать топографическое отступление, описав место, куда меня занесло. То самое трамвайное депо, в котором отдыхал доставивший меня трамвайчик, располагалось на так называемой Дамбе — укрепленной возвышенности над оврагом. Тут же был и городской рынок, в обиходе носивший такое же название. Интересных вещей вокруг было множество, но прежде всего моё внимание привлекло маленькое одноэтажное зданьице из старого кирпича, с массивной деревянной дверью, на которой висело огромное чугунное кольцо. Дверь с кольцом была настолько непропорциональной в сравнении с небольшим домиком, охраняемом ею, что казалась вырванной из какой-то другой реальности. Больше всего ей бы подошёл средневековый замок, с крепостным рвом и парочкой вооруженных алебардами рыцарей рядом. Рядом рос толстенный старый карагач, скрывающий своей раскидистой, коряво свисающей кроной ту часть здания, где должна была располагаться вывеска. Подойдя поближе, я эту вывеску увидела, а увидев — возликовала сверх всякой меры! На облупленной жестяной табличке было написано чёрными, крупными, глянцевыми буквами волшебное слово:
«ЗООМАГАЗИН»
Вплоть до этого, прекрасного во всех отношениях, дня, я знала в городе только один зоомагазин, засмотренный мною, что называется, «до дыр». Посещала я этот милый моему сердцу уголок каждую неделю, благо рядом жила подружка. Если даже моим питомцам — аквариумным рыбкам и своенравной канарейке Ромашке, не требовалось корма или ещё чего-то — всё равно я заходила «просто посмотреть», и мои посещения отличались завидной регулярностью. В результате я снискала репутацию постоянного покупателя и расположение продавцов; ориентировалась там, как рыба в воде, и всегда была в курсе очередного «завоза», а также новинок живого и сопутствующего товара. Обычно, потолкавшись в темноватом небольшом помещении, где среди гудящих аквариумов и чирикающих клеток были расставлены и развешены миски, поилки, пакеты с зерном, домики для грызунов, кормушки, сачки, и другие нужные и полезные вещи, я перекидывалась парой слов с продавцом, иногда покупала какую-нибудь мелочь, и затем устремлялась в соседний «Рыболов и охотник», в котором обитало огромное, потраченное молью чучело настоящего медведя; и иногда, по большому случаю, привозили собачье обмундирование — ошейники, цепочки, намордники, шлейки; всё это я обожала разглядывать ничуть не меньше, чем обитателей зоолавки. Посему моё собственное открытие ещё одного «приюта натуралистов» обрадовало меня неимоверно! С бьющимся сердцем я осторожно потянула за массивное дверное кольцо, но... ничего не произошло. Потянула сильнее... изо всех сил… — безрезультатно. Дверь была закрыта. Опечаленная и разочарованная, стояла я рядом, гадая — что же тут не так? В магазине учёт? Но на двери нет никакой таблички или бумажки с такой надписью. Сегодня выходной? Вроде нет, и время ещё не вечер, должно быть открыто, если верить надписям о режиме работы заведения...
Мои грустные раздумья прервал внезапный скрип - такой пронзительный, как если бы стеклом водили по ржавой железяке. Толстенная дверь отворилась так резко, что я еле успела отпрыгнуть в сторону. Не обращая на меня никакого внимания, наружу вывалился такой же толщины дядька, да ещё и одетый в какую-то ватную телогрейку, это в апреле-то месяце! Обеими руками он обнимал круглую жестяную бочку, прижимая её к своему необъятному животу. Почтительно посторонившись, я умудрилась-таки проскочить в дверь, пока она ещё не совсем закрылась, с таким же ужасающим скрипом.
Внутри царил мягкий полумрак, как и в «моём» зоомагазине, и пахло точно также. Но были и радикальные отличия. Во-первых, тут было что-то вроде малюсенького тамбура, от пола до потолка заваленного тюками. Из серой рогожи торчала солома. Двери никакой не было между этим помещением и собственно торговым залом, если можно так назвать крохотное пространство, битком набитое до боли знакомым мне товаром. Просто проём, обрамлённый грубыми деревянными брусками. Только аквариумов здесь не было, зато было множество клеток с разными птицами! Также не было и продавца, что меня несколько озадачило, однако и не мешало — смотри сколько хочешь! Тем более, что самостоятельно выйти я всё равно бы не смогла, видимо, эта дверь открывалась только для избранных, обладающих недюжинной силой. Да мне и не хотелось выходить! Когда глаза мои приспособились к тусклому освещению после яркого наружного солнца, я получше рассмотрела живой пернатый товар, подвешенный в клетках довольно высоко, напротив единственного маленького оконца, почти под потолком. И обнаружила, что здешние птицы были почти сплошь представителями орнитологического разнообразия средней полосы России. То есть, местные наши пичужки — щеглы, зяблики, реполовы, зеленушки, ещё какие-то пёстренькие пушистые комочки, неизвестных мне разновидностей. В том, другом зоо, всегда были только экзотические птицы — в основном волнистые попугайчики и канарейки. Некоторое время я разглядывала здешних невольников, и мне они показались несколько опечаленными.
Но вдруг… они разом решили исполнить свои сольные музыкальные партии - «а капелла», как сказал бы наш хормейстер. Один певец, почистив свои пёрышки, несколько раз пискнул, как бы пробуя голос... и как пошёл, как пошёл сыпать переливчатой трелью — заслушаешься! Немедленно к нему присоединились остальные, и пошло-поехало: целый пернатый хор! Причём хористы умудрялись петь, как настоящий слаженный коллектив — никто никому не мешал, не перебивал, и все посвистывания, трели, цоканья и пиликанья сливались в единую, прекрасную мелодию! Я слушала этот концерт как зачарованная... и не заметила, как в лавке появился продавец.
– Ты как сюда попала? - не слишком любезно осведомился он у меня.
Я вздрогнула от неожиданности, перевела взгляд от клеток вниз, и увидела… маленького сморщенного старичка с усталыми глазами и в какой-то замызганной шапочке, невесть как державшейся на лысой голове. Невольно он напомнил мне гнома, поставленного следить за зверинцем волшебницей-хозяйкой.
– Я … через дверь, а что? - ответила ему вопросом на вопрос.
Гном посмотрел на меня крайне недоверчиво... видимо, прикидывая — не через окно ли я залезла (оно было приоткрыто). Решив, что моих возможностей явно не хватит ни для того, ни для другого варианта проникновения, спросил опять, явно недовольный:
– Ты что, смогла сама открыть дверь?
Я начинала сердиться, как всегда, когда сталкивалась с несправедливостью. У них тут зоомагазин или что? Волшебный приют, куда и пройти нельзя простым смертным?!
– Откроешь вашу дверь, как же! Выходил мужчина с бочкой, я еле успела проскочить! Почините её, а то прищемит кого-нибудь.
– «Кого-нибудь» тут быть не должно, - возразил сердитый гном.
– Почему это?! - совсем уж возмутилась я. У вас что, не зоомагазин?! Я покупатель!
Тут Гном захихикал, противным таким, писклявым смешком. Хихикал он долго, а я всё это время стояла в полном недоумении, и мысли в моей голове появлялись не самые радостные… Потом он вытер глаза рукавом своей невзрачной одежонки, успокоился, и сказал смешливо-вызывающе:
– И что же вы соблаговолите купить?
– Что соблаговолю, то и куплю! - ответила я с не менее вызывающей интонацией.
Странный продавец поглядел на меня с интересом... Взгляд его несколько смягчился, и он царственным жестом обвёл рукой свои владения:
– Тогда выбирайте!
Тут у меня окончательно сложилось впечатление, что происходящее больше всего напоминает жутковатую сказку, где маленькую девочку заманивает к себе в лавку злобный тролль, чтобы испытать её храбрость; а если не пройдёт испытания — съесть или заколдовать. Поскольку храбрости мне было не занимать, я ответила, прищурившись:
– Я хочу выбрать птицу, но они у вас подвешены слишком высоко, не разглядеть толком!
Гном, ни слова не говоря, повернулся ко мне спиной и исчез в подсобке. Не было его довольно долго, или мне так показалось, и я уж начала беспокоиться — не останусь ли я тут навсегда? Но тут он появился вновь, в обнимку с облупленной железной стремянкой; поставил её возле стены под окном, и неожиданно шустро взобравшись, спросил меня уже сверху:
– Которую вам?
– Щегла, пожалуйста!
И вот, передо мной стоит деревянная клетка с проволочными прутьями, запачканная птичьим помётом, а в ней скачут туда-сюда два ярких живых сокровища! Я тут же забыла и про гнома, и про гипотетическую угрозу заточения в оплоте чёрного колдовства, и, затаив дыхание, разглядывала маленьких пленников. Они были прекрасны! Я никогда ещё не видела щеглов так близко, чтобы можно было рассмотреть каждое пёрышко, глаза-бусинки и выражение... морды, лица? Как правильно сказать? У птиц и не морда, и не лицо... Оторвавшись наконец от этого волшебного зрелища, я увидела, что по другую сторону клетки стоит гном, опершись на прилавок, и... улыбается мне!
– А денег-то у тебя нет, правда? - почти ласково спросил гном, снова перейдя на «ты».
– Не знаю... - честно ответила я. Смотря сколько они стоят...
– Они? - гном удивленно поднял свои куцые брови.
– Ну да... одной птичке будет очень скучно... хотя у меня есть канарейка, но она очень злобная.
– Злобная канарейка?! - Гном опять рассмеялся своим птичьим тоненьким смехом, но теперь в нём больше не было угрозы.
– Ага, - расхрабрилась я, - Она злобная и вредная, но я её всё равно люблю — такая уж досталась! Ворует сахар из буфета, и коршунится, если выгоняешь. Тогда мы накрываем её крышкой прямо в сахарнице - только так можно посадить эту вредину обратно в клетку!
– Как ты сказала? Коршунится?! - Гном так и покатился со смеху, и в его глазах засверкали весёлые огонёчки.
– Ну да, коршунится, - согласилась я. Раскрывает свои крылья, хлопает ими и клюётся, точно коршун.
– Чаю хочешь? - неожиданно спросил гном.
– А можно?
– Пойдём, - поманил он меня скрюченным пальцем, удаляясь в подсобку.
Ничего более не опасаясь, я обогнула прилавок, прошла сквозь малюсенькую дверцу (она была чуть выше моего роста — полный антипод входной дверищи), и очутилась совсем уж в крохотном помещеньице, безо всяких окон. Тут было всё такое маленькое, потёртое, но очень уютное — ну точно, как в гномьей норе! На старенькой этажерке с облупившейся краской стояла банка с водой, и рядом на гвозде висел кипятильник, от которого ещё парило — видимо, гном только что вытащил его из воды. Напротив восседал он сам, взгромоздившись с ногами на табуретку с нижней перекладиной — словно серая взъерошенная птица на жёрдочке. Я села на вторую, рядом со столом, в роли которого здесь выступала половина деревянной бочки, обрезанным концом приставленная к стене. Табуретки были высокие, а комнатушка низенькая, и казалось, что головой вот-вот достанешь до крашеного извёсткой бугристого потолка. Мы пили чай из жестяных кружек — он был крепкий, и отдавал какой-то приятной травой. Откуда-то появился кулёк с «голышами» - карамельками без обёртки, которые я не любила, но взяла одну из вежливости. Она оказалась неожиданно вкусной.
– Бери, бери, не стесняйся! - сказал Гном, и отхлебнул из своей кружки с явным удовольствием, - Как звать-то тебя?
– Ника...
– А по батюшке? - и, видя моё непонимание, уточнил: - Отчество твоё как?
– Григорьевна… а зачем?
– Вероника Григорьевна... - пробурчал гном, не обращая на мой вопрос никакого внимания... Гм…
– Не Вероника, - перебила его я, а Ирина!
– Ирина? - удивился гном, - Как это?
– Ну... когда я была маленькая, то не выговаривала своё имя - «Иринка», а вместо этого у меня выходило «Иника», или просто «Ника». А потом прочитала, что так звали древнюю богиню Победы и велела всем себя называть, как в детстве. Так меня теперь и зовут все — Ника. Даже в школе.
– Ага! - Гном явно был чем-то доволен, - Ну, я и смотрю... не Вероника ты вовсе, барышня!
Никто и никогда не называл меня «барышней», такое обращение удивило и несколько смутило, поэтому я сразу не решилась спросить, как именно почувствовал он несоответствие моей личности предполагаемому полному имени. Гном зевнул, отставил свою чашку и сказал:
– Сейчас имена выбирают как попало, неумеючи...
Жуя очередную конфету, я обдумывала информацию о выборе имён, собираясь выяснить у Гнома подробности, но тут он решительно отставил свою кружку:
– Таак... ну, Ника, засиделись мы с тобой, пора тебе идти, а то в музыкальную школу опоздаешь.
На мой недоумённый взгляд он улыбнулся и ответил:
– У тебя из папки ноты торчат. И трава.
И точно, папку-то я закрыла неплотно, вот ноты и выглядывали теперь, напоминая о моём вопиющем поведении.
– А сколько сейчас... и тут я увидела над дверью часы — массивные такие, как я их раньше не заметила?! Если предположить, что они правильно показывали время — то идти на следующий после сольфеджио урок смысла уже не было никакого.
– Пошли, открою тебе... Кстати, можешь называть меня - дядя Миша.
– А по батюшке? - осведомилась я, весело и чуточку ехидно улыбаясь.
– Михал Михалыч, если с батюшкой, - в тон мне ответил гном.
– Это имя вам тоже не подходит, - покачала я головой.
Гном внимательно посмотрел на меня.
– Ты права, - кивнул он наконец, - Но для тебя я просто дядя Миша, ладно?
– Ладно, - легко согласилась я, - А что же со щеглами?
– Со щеглами... - он помедлил немного, - Ну, этих я тебе отдать не могу. Приходи ещё, придумаем что-нибудь...
Подойдя ко входной двери, дядя Миша неожиданно просто и бесшумно отворил её, и, выпуская меня на волю, напутствовал:
– Как придёшь, стучи кольцом. Я выйду.
Дверь за ним захлопнулась, а я, жмурясь от яркого солнца, ещё некоторое время стояла под скрюченным карагачом, глядя подслеповато вокруг, и приходя в себя после такого необычайного приключения. Наконец, шум проезжающего рядом трамвая вернул меня к действительности. Оставался ещё последний, третий урок… на него я, наверное, успею. Быстрым шагом, потом бегом, почти вприпрыжку — и вот уже я, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, вваливаюсь в класс.
– Здравствуйте, Елена Викторовна!
– Здравствуй, Ника. Ты что, бежала?
– Трамвай сломался, я еле успела только к вам.
– Ох, бедняжка, ну давай я тебе налью водички.
– А можно в туалет? - после крепкого чаю водички мне очень хотелось, но уже было некуда.
Добрейшая Елена Викторовна позволила мне и то, и другое, и, видя моё рассеянное настроение, не стала особенно журить за невнятную игру.
– Ладно, Ника, в следующий раз ты разучишь это получше.
– Конечно, я обещаю!
И, довольные друг другом, (по крайней мере, я-то точно), мы расстались до следующей недели.
Дома я все уши прожужжала бабушке и маме о своей неожиданной находке, умолчав, однако, об опоздании на уроки, о странном гноме-продавце, и прочих деталях этого посещения. Никто из них не знал про этот магазинчик; бабушка вроде помнила, что когда-то на Дамбе была лавка, где продавали корма для сельскохозяйственных животных. Наверное, остатки её перевели в этот старый флигелёк, где заодно стали торговать и мелкой живностью.
– Теперь все городские стали, скотину в квартирах держать не станешь! - так сказала бабушка, накладывая мне в тарелку скворчащие котлеты и гречневую кашу, - Ты ж хотела попугайчика? Зачем щеглов-то тебе? Они вольные пташки, должны на воле и жить.
– Они такие красивые! Я их подержу у себя немного, а потом выпущу.
– Ну уж конечно! Купить, чтобы потом выпускать? Зря потраченные деньги.
– И вовсе не зря! Их кто-нибудь купит и будет держать всю жизнь в клетке. Жалко.
– Ну-ну. Нету у нас с матерью лишних денег на такие забавы. Лучше попугая купить.
– Да... вздыхая, согласилась я, жуя котлету, - Я гулять пойду.
– На двор?
– Нет, к Софе на велике.
– Темно уж скоро будет, какие велики?
– Я быстро, успею.
– Недолго там! - крикнула бабушка мне вслед, убирая тарелку с нетронутой гречневой кашей...
Зато уж Софочке я выложила всё, со всеми подробностями, приукрасив их, по своему обыкновению, для большего эффекта. Софа, привыкшая к моим россказням, ничему не удивлялась, а только в очередной раз пожалела, что ей никак не купят птичку. Я посочувствовала подруге, пообещав при случае попросить за неё у Абики, с которой была по-своему дружна. Где-то я вычитала, что мусульмане верят в священную птицу Хуму, которая приносит удачу, богатство и власть. Если эта птица сядет кому-нибудь на голову, тот уж точно станет богачом или султаном. Поэтому мусульмане уважают всех птиц, считая их детьми Хумы. Я рассчитывала, опираясь на эти бесспорные аргументы, упросить Абику купить Софе какую-нибудь птичку. И уже даже договорилась с соседом, жившим от нас через дорогу, чтобы он изготовил для нас две огромные клетки, чтобы птичкам жилось весело и просторно. За два таких нестандартных заказа он давал хорошую скидку. Мне-то давно уж дома разрешили воспользоваться услугами дяди Вити, он был известным мастером на все руки, а домашние, к счастью, мою склонность к зоологии только поощряли, разрешая мне заводить разнообразных питомцев. Но я упорно выжидала, пока Софке тоже разрешат завести птичку, чтобы ей не было так уж обидно.
Напившись чаю с хворостом и попрощавшись с подругой, я тронулась в обратный путь. Спустились серые сумерки, замолкли птицы, и край неба затянуло ярко-алым цветом, у самого горизонта переходящим в оранжевый. Бабушка уже ждала меня у крыльца в компании нашей маленькой собачки.
– Ника, ты посмотри — стемнело уж совсем!
– Ну, не совсем, - возразила я, - И никто меня не съел!
Во дворе я ещё немного постояла, наблюдая, как яркий закат тускнеет, словно угасающий огонь, и сереющий небосвод становится похожим на пушистое уютное одеяло. Солнце легло спать... скоро оно совсем погасит свой очаг, и закроет дверь небесного дома. Придёт таинственная Ночь, включит звёзды, и до утра они будут освещать мир тысячами горящих свечей. Пойду-ка спать и я...
…Эх, как долго тянется время, если тебе десять лет... Ещё целый урок музыкальной литературы сидеть, ожидая - когда же, ну, когда можно побросать тетрадки в папку, и, наскоро одевшись, выбежать на улицу! Там свежий ветер играет проводами, натянутыми совсем как нотный стан, но всё-таки никак не может сдуть крепко ухватившиеся лапками замерзшие ноты — голубей и ворон, сидящих близко-близко друг к другу, чтобы было теплее... Там, в двух трамвайных остановках отсюда, ждут меня друзья - цветные пушистые комочки, поющие лучше всяких музыкальных инструментов, и милый Гном Михалыч… Про себя я так и называла его Гномом, только отчество добавилось. Раз в неделю мы с ним чистили птичьи клетки, болтали о том о сём, а потом пили чай в уютной каморке за прилавком, с конфетами и бабушкиными пирожками, принесёнными мною из дома.
– Что-то ты сегодня рано, - бурчал Михалыч, отворяя мне массивную деревянную дверь, - Опять урок прогуляла?
– Ничего я не прогуляла! - возражала я, - Сегодня пятница, только два урока, а не три.
– Пятница... - вздыхал он, - Опять неделя долой...
– Так это же отлично! - радовалась я, - Выходные! Правда, завтра в школе ещё уроки, зато музыкалки нет. Только жалко, что магазин закрыт. Я бы подольше побыла...
– Ты и так от нас не вылазишь, - нарочито ворчливо скрипел Гном; но я-то знала, что он мне рад.
– Твои-то в курсе, где тебя носит?
– Неа! - честно и беспечно отзывалась я, скидывая куртку, - Меня всегда где-то носит!
– Это точно, - соглашался Гном, - Ну, давай, лезь.
Я стремительно взбиралась по стремянке, осторожно снимала клетки с пернатыми певцами и передавала их вниз, потом ещё и ещё раз... наконец, ими оказывался заставлен весь прилавок. Тогда мы вынимали поддоны, ссыпали мусор в большое коричневое ведро, и жёсткой щеткой счищали прилипший сор. Потом насыпали птицам зерна, меняли воду и водворяли клетки обратно. В четыре руки это занимало у нас примерно полчаса, потом магазинчик официально закрывался, и мы с чистой совестью шли пить чай. Входную дверь не закрывали, всё равно открыть её можно было только изнутри, а Михалыч не обращал никакого внимания на робкие поскрёбывания случайных покупателей, иногда забредающих на огонёк. Знающие люди по-свойски оглушительно стучали кольцом. За полгода моего еженедельного присутствия таковых я видела от силы человек пять — одни приносили птиц в маленьких клетках-переносках, другие заходили за живым товаром или провиантом для питомцев. Толстяк, чуть не зашибивший меня дверью в первый визит, всегда приходил с пустой бочкой, и уносил её, битком набитой комбикормом для своих кроликов. На мои расспросы о причинах такого странного устройства магазина Михалыч всегда отвечал:
– Много будешь знать, скоро состаришься!
Зато уж о птицах мы вели долгие, подробные, почти научные беседы. Не знаю, было ли у Гнома орнитологическое образование, или он представлял собою продвинутого, как сейчас говорят, любителя; но его знания в этой области были весьма впечатляющими.
– Знаете, мне всегда хотелось иметь совёнка!
– Совёнка! - передразнил меня собеседник, - Ишь, чего придумала... ты хоть знаешь, что едят совы?
– Михалыч, ну конечно я знаю. Мышей, птиц...
– Во-от, и как бы ты его кормила?
– Ну-у... мясом бы кормила...
– И сдох бы он у тебя от мяса дня через три, максимум — через неделю.
– Ну почему... я бы ему давала минеральные добавки!
– Ох, Ника, в домашних условиях не держат сов. Это тяжело.
– А я бы старалась...
– Ну, хватит ныть и придумывать всякие глупости. Пошли пить чай!
Постепенно я сама разобралась в этом микро-зоо-мирке и той роли, которую исполнял там Михалыч. Старенькое зданьице, построенное наверняка ещё при царе Горохе, дышало на ладан — по фасаду шли трещины, крыша протекала, и кое-где отваливалась кладка. Амбарная дверища, работающая только с одной стороны, служила надёжной защитой от любопытных посетителей — начальству зоомагазинов, если таковое существовало, недосуг было чинить её; этим-то и пользовался мой новый друг. Весь пернатый товар поступал в магазинчик нелегально — птиц приносили и забирали «мимо кассы», это была такая своеобразная торговая точка для птицеловов. Наверняка Михалыч и сам в прошлом промышлял птичьей ловлей, а сейчас он был уже старик, но при деле. Наверное, любимое занятие и помогало ему держаться на плаву. Ко мне он по-своему привязался, и за вечным сердитым бурчанием прятал доброе, отзывчивое сердце.
Примерно месяца через три после того апрельского дня, когда я впервые набрела на птичий приют, случилось потрясающее событие: мне купили двух щеглов! Но не в магазине у Михалыча, а на птичьем рынке, который тоже имел место быть в нашем городе. Добрая моя бабушка, замороченная моими нескончаемыми рассказами о них, дала денег; и я торжественно принесла домой великолепных пёстрых птичек. В магазине на Дамбе на тот момент щеглов не было, а ждать я больше была не в силах. Конечно, я сразу же поделилась радостью с Михалычем. Он был недоволен... сказал, что надо было дождаться «нашего товара», но дал мне несколько ценных советов по содержанию маленьких пленников. Я намеревалась держать их в большой-большой клетке, соответствующий заказ на которую уже был сделан соседу дяде Вите, тем более что и Софины родители, не выдержав нашего совместного натиска, разрешили ей наконец завести птичку. Так удачно всё складывалось!! Выпускать щеглов я уже передумала, рассудив, что надлежащие условия содержания заменят им вольную жизнь. Но злая судьба распорядилась иначе. Прошло всего две недели, и однажды поутру один из моих любимцев был обнаружен лежащим на полу своей клетки совершенно недвижимым, с поджатыми скрюченными лапками. Скорби моей не было предела…
– Вот что, что я сделала не так??! - рыдала я в подсобке Гнома, вытирая сопли серым затёртым носовым платком, выданным мне напрокат.
– Я кормила их вовремя нашим кор-мооом, я меняла им водичку два раза в день! Я клетку мыла кипяткоооом...
– Ну, Ника, ну успокойся, не вой. Скорее всего, они уже были больные. Говорил я тебе — дождись нашего товара, мы же их специально в карантине держим, чтобы проверить. И только потом продаём. Ника... Ни-ка!
– Никогда... никогда я больше не заведу дикую птичкууууу... выпущу второго... а что, если и он сдо- ох- неееет...
– Я подарю тебе другую птичку... здоровую, и она будет жить долго, и всё будет хорошо... Ну, не плачь... не плачь...
Постепенно успокоившись, я пила наш традиционный чай в угрюмом молчании, опустив красные опухшие глаза. Михалыч в это время прочитал мне целую лекцию об инфекционных болезнях птиц. По его словам, инфекция жила, скорее всего, в маленькой переносочке, которой пользуются нерадивые продавцы для передержки «продажных» птиц.
– Вот поэтому и не надо покупать ничего на птичьем рынке, там часто продают больных животных...
– А почему вы мне раньше об этом не говорили?! - разъярилась я не на шутку.
– Как это не говорил? - опешил Михалыч, - Сто раз говорил, но разве ты слушаешь?!
– Слушаю!
– Значит, не слышишь! - отрезал мой собеседник, тоже обладавший крутым нравом.
– А теперь - хватит реветь, иди домой и приноси второго щегла сюда, мы его, возможно, подлечим. Вот тебе нормальная переноска, и топай!
С тяжелым сердцем поплелась я на остановку, ожидая увидеть дома непоправимое. Но вторая птичка была всё ещё в порядке — прыгала с жёрдочки на жёрдочку, и весело насвистывая, поворачивала изящную головку в сторону канарейки, чья клетка стояла напротив. Канарейка не обращала на соседа никакого внимания, пока не приходила пора подкрепиться. Сидя на полу клетки у кормушки, она поднимала свои бледно-жёлтые крылья, трепеща ими, и злобно цокала на ни в чём не повинного щегла; предупреждая, что без боя свою еду никому не отдаст. Ни до, ни после не видела я таких птиц, как моя Ромашка. Она бросалась даже на кошек! Правда, через окно: клетка стояла прямо напротив, и нередко соседские усатые-полосатые звери, соблазненные видом близкой добычи, кидались на оконное стекло в бессильных попытках её поймать. Но «добыча» сама приходила в ярость при виде такого вопиющего безобразия, и в ответ всё также била крыльями, вытягивала шею, громко, пронзительно пищала и цокала клювом. Даже глаза у неё делались злобными и страшными. В прошлой жизни она явно была огнедышащим драконом, охраняющим награбленные сокровища. А потом, в наказание за свои грехи, воплотилась в мелкую тщедушную канарейку, но характер и манеры сохранила прежние.
Вскоре второй щегол приехал со мной в магазинчик на Дамбе. Там мы с Михалычем с помощью пипетки напоили его лекарством, и посадили в клетку, присовокупив к остальной птичьей компании. Остатки разведенного препарата я унесла с собой, чтобы напоить для профилактики вредную Ромашку. Это была задача не из лёгких, поскольку храбрая канарейка больно клевалась, защищая свою честь от любых посягательств. Но и я была не лыком шита, и в тёплых толстых перчатках изловила свою мелкую дракошу и закапала ей в клювик целительную жидкость.
Следующие за этими событиями недели три мы с Михалычем не виделись по причине моей собственной болезни. Я не ходила ни в обычную школу, ни в музыкальную, и вообще не выходила из дому, свалившись с ангиной. На вопросы родных о втором щегле отвечала, что и он приказал долго жить. Мне вовсе не хотелось приносить его обратно домой, чтобы опять не испытать боль утраты. И, вообще, я приняла твёрдое решение никогда больше не держать дома диких птиц. Хватит с меня и экзотических питомцев. Лёжа в кровати, с книгой разумеется, я поглощала компот из малины, подогретый бабушкой, и думала о своих друзьях. Ко мне никого не пускали — ангина очень заразна, поэтому долгие дни я была предоставлена сама себе... и книги, как обычно в таких случаях, заменяли мне целый мир.
Снова увиделись мы с Михалычем только в середине декабря. Оказалось, что и он болел, а в магазинчике его заменял другой продавец. Щегол мой был жив-здоров, а вот Михалыч как-то осунулся и ещё больше постарел. Узнав, что забирать обратно пёструю птичку я не намерена, он договорился с кем-то, и его унесли через пару дней к новому владельцу.
– Теперь я твой должник, Ника. Выбирай другую птичку, какую захочешь.
– Никакую больше не хочу, - насупилась я, - Лучше их выпустить!
– Всех не выпустишь… - задумчиво сказал Михалыч, устало садясь на табурет.
Певчих птиц всегда будут держать любители, а ты ещё маленькая... и не понимаешь, что некоторые люди этим просто живут.
– Что ж, пусть живут. Я буду жить по-своему.
– Конечно, - улыбнулся Михалыч, - каждый должен прожить свою жизнь по-своему. Имеешь право.
Тут в дверь постучали. Гном слез с табурета, и шаркая ботинками, неторопливо пошёл открывать. Посетитель принёс с собой холодный морозный запах и маленькую клетку, в которой сидели... я просто ошалела от нежданной радости — два снегиря! Какие же они были красивые вблизи — загляденье!! Нежного цвета серо-дымчатая спинка, черные на концах крылья и хвостики, а уж грудка — такого цвета, что и не описать. Одновременно и яркий, и нежный. И не розовый, и не красный — снегириный! Головка у снегиря вытянутая, слегка приплюснутая сверху, и толстый тёмно-сизый клювик. И весь он такой плотненький, крепенький, словно из фетра! Просто живая игрушка, хоть на ёлку вешай.
– Обучены? Или только поймали? - поинтересовался Михалыч у продавца.
– Неет, свеженькие, зеленые ещё, - загадочной фразой отозвался мужчина, забрал у Гнома несколько мятых купюр, и был таков.
Впрочем, уходя, обернулся и ткнул пальцем в мою сторону:
– Внучка? Не проболтается?
Михалыч отрицательно помотал головой, успокаивая посетителя на мой счёт. Тяжко скрипнув, дверной страж выпустил его из лавки, и мы снова остались одни.
– О чём это он? - спросила я, недоумевая, что же означают слова «свеженькие» и «зелёные» применительно к этим ярким прелестным созданиям. Видя, что старик хитро прищурился, готовясь выдать свою дежурную фразу о многих знаниях и скорой старости, я решительно запротестовала:
– Дядя Миша, вы мне должны за щегла! Даже не думайте говорить, что я буду много знать, и так далее.
Михалыч засмеялся своим обычным скрипучим смехом, который уже давно не казался мне ехидным или злобным.
– Ну хорошо. Изволь. Ты ведь знаешь, что многих птиц можно обучить пению.
– Да, а попугаи, скворцы и сороки даже могут научиться повторять человеческую речь.
– Верно, и не только они. Снегири тоже отлично воспроизводят разные звуки.
– Говорящий снегирь?? - на минутку я просто потеряла дар речи и уставилась на Гнома в немом изумлении.
– Да, я не шучу. И, если его научить как следует, такая птица будет стоить целое состояние. Есть любители, готовые платить за них огромные деньги.
– Сколько же нужно времени, чтобы научить говорить снегиря?!
– По разному, и не каждый ещё научится...может, пару месяцев, может и год… если приживётся, конечно.
– Если приживётся?? А вдруг нет, как мой щегол?!
– Ника, без истерики. Ты же знаешь — это моя работа.
– Я хочу одного снегиря! - твёрдо сказала я. Ты мне обещал! От волнения я даже не заметила, как назвала Гнома на «ты».
– О! - насмешливо поднял он свои тонкие брови, - Надо же! Ты сама, как твоя канарейка. Вот-вот начнешь крыльями бить. И что же ты будешь делать со снегирём? Ведь говорила — не станешь больше держать диких птиц?
– Я и не собираюсь. Я его выпущу. Пусть летит, и будет свободен.
– Ника! Это редкий товар, он стоит больших денег...
– Ах, извините! - горько сказала я, - Больших денег у меня нет. Только большое обещание... Ну, я, пожалуй, пойду. Счастливо оставаться!
– Ника!!
Не слушая больше ничего, я сгребла в кучу свою одежду и стремглав бросилась вон из магазина, благо справляться со входной дверью изнутри уж давно научилась...
Дома я села за письменный стол и написала письмо отцу. Писала я ему редко — после развода он жил от нас далеко, в далёком сибирском городе, и редкие наши встречи сопровождались неизменными истериками моей матери.
– Папа!- писала я, - «Если вдруг ты захочешь сделать мне подарок на Новый Год - пришли пожалуйста денег, сколько сможешь. Я хочу купить снегиря. Он стоит дорого, целых пять рублей, или даже больше. Мне столько не дадут, потому что только недавно уже купили щеглов, а один сдох. Спасибо, твоя дочь Ника».
Закрыла письмо в конверт и пошла поговорить с бабушкой и с мамой на ту же тему. Неожиданно я встретила понимание и поддержку от мамы, чего не ожидала и очень обрадовалась. Она велела мне зайти ещё раз в магазинчик и выяснить точно, сколько стоит снегирь. Так я и сделала через несколько дней, когда мой гнев немного остыл, твёрдо намереваясь вести себя с Гномом холодно и отстранённо, точно мы и не были никогда знакомы. Но, придя в лавку, я не нашла на месте своего Гнома… Дверь мне открыл другой человек, скучно сообщивший, что Михал Михалыч снова болеет, и когда выйдет на работу, неизвестно. Никаких снегирей в лавке не было, и не было вообще никаких птиц! Словно все они мне приснились, на самом деле. На мой вопрос - нельзя ли мне узнать телефон Михалыча, новый продавец ответил, что телефона у него нет, а домашнего адреса он не знает, и вежливо пригласил меня зайти попозже, он попробует выяснить.
Ещё четыре дня прошли в томительном ожидании… я ходила как в воду опущенная, и ничем нельзя было меня заинтересовать или отвлечь. Всё вокруг напоминало о близости новогодних праздников и долгожданных зимних каникул — везде ставили и украшали ёлки, наряжали дома, школы и витрины магазинов, цветные афиши городского театра и дворца пионеров возвещали о спектаклях и маскарадах, и даже уроки отменялись из-за репетиций школьных ёлок! Но у меня на сердце было тяжело и сумрачно... Наконец, во вторник днём я буквально ввалилась в магазинчик, ожидая узнать хоть какие-то новости о своём друге. Тоскливое моё настроение только усугубилось, и нехорошие предчувствия наползали, как тучи перед грозой.
– А, это ты опять... как, ты говорила, тебя зовут? - рассеянно осведомился продавец, небритый мужчина средних лет, одетый в бордовый свитер.
– Ника... - тихо ответила я, и сердце моё почему-то забилось быстро-быстро, и больно стало дышать.
– Да, точно, это тебе! - продавец протянул мне мятую обёрточную бумажку, на которой был написан карандашом телефонный номер.
– Сказали, позвонить по этому номеру.
– Спасибо, - выдавила я чуть слышно, сунула бумажку в карман и побрела в музыкальную школу.
Еле-еле высидела в тот день положенные часы занятий, и, наконец, придя домой, устремилась к телефону. Да, телефон-то у нас был, ужасная редкость по тем временам! Мы стали обладателями такого дефицитного блага благодаря бабушкиной работе — долгие годы она была бухгалтером на телефонной станции. К моему счастью, ни бабушки, ни мамы дома не было, и ничего не мешало мне набрать заветный номер.
– Алло! - ответил мне незнакомый женский голос на том конце провода, - Алло! Кто это?
– Здравствуйте, можно мне Михал Михалыча?
– Здесь нет никакого Михаила Михайловича, девочка. Куда ты звонишь? Наверное, ошиблась номером.
Тут в трубке послышались ещё какие-то голоса, шуршание... и после небольшой паузы другой, мужской голос:
– Как тебя зовут?
– Ника... - опять, как в магазине, ответила я, чуть не плача, сама не зная почему.
– Михаил Михайлович просил меня передать тебе одну вещь. Ты сможешь прийти в магазин завтра? Да? Во сколько?
– Смогу после школы, часа в три. А где Михал Михалыч?
– Тогда встретимся завтра, - игнорируя мой последний вопрос, ответил невидимый собеседник, - Только обязательно приходи!
– Я приду... до свидания...
Положив трубку, я долго сидела, глядя на телефон и гадая, что же случилось? И почему Гном передаёт мне что-то через чужих людей? Разве не мог он просто оставить эту вещь в магазине? И ощущение чего-то нехорошего так и не покидало меня...
Но новый день, двадцать девятое декабря - выдался таким солнечным и тихим, что я почти забыла свои тревоги, и в приподнятом настроении подошла к знакомой двери. Тут опять были изменения — рядом с кольцом появилась дверная ручка, криво прикрученная к старым толстым доскам. Я опасливо потянула за неё — и дверь вдруг легко отворилась. Мне это совсем не понравилось, и внутрь заходить я не стала. Зато изнутри почти сразу вышел незнакомый человек с каким-то свёртком под мышкой.
– Это ты мне вчера звонила?
– Я... здравствуйте...
– Это тебе от Михаила Михайловича... держи.
Мужчина протянул свёрток мне. Я осторожно взяла его… и ощутила внутри какое-то движение; надорвала краешек обёрточной бумаги, и заглянула в дырку. На меня смотрел… сизый и внимательный птичий глаз.
– А где Михал Михалыч? - повторила я вчерашний телефонный вопрос.
Мужчина как-то странно посмотрел на меня и вздохнул.
– Ты знаешь, Ника... тебя ведь Ника зовут?
Я утвердительно кивнула, ожидая продолжения... и уже зная, что он сейчас скажет.
– Михал Михалыч уехал... уехал отсюда насовсем, к родственникам, в другой город... и попросил меня передать тебе птиц. Он сказал, что ты за них заплатила, а забрать не успела, потому что магазин был закрыт.
- Он ведь… умер, да? - по моим щекам текли солёные слёзы, и вытереть я их не могла — руки были заняты маленькой птичьей клеткой.
– Скажите мне, он ведь умер?... я знаю... - умоляюще повторила я.
– Да, Ника... - тихо и сдавленно ответил мужчина, - Умер...
– Спасибо вам... я… пойду...
Отойдя неподалёку, я поставила клеточку в серой обёртке на лавочку трамвайной остановки и села рядом. Носового платка у меня, как и всегда, не было, и нечем было утереть глаза и щёки, покрывшиеся на морозе ледяной коркой слёз. Тогда я оторвала ещё немного обёрточной бумаги и кое-как вытерлась ею. Потом встала, взяла под мышку маленькую клетку, и села в первый же подошедший трамвай, даже не глядя на его номер. Да и зачем? Все трамваи, в эту сторону уходящие с Дамбы, ехали в одном направлении. Любой довёз бы меня до нужной остановки.
Дома открыла мизинцем калитку, и протоптанной дорожкой прошла мимо сарая под старую раскидистую яблоню. Вокруг неё был навален огромный сугроб, и нижние ветви совсем скрылись в его спрессованной куче. Усевшись на снег, я окончательно развернула клетку, открыла дверцу, и сказала двум маленьким ярким птичкам, тихонько сидевшим вплотную друг к другу на жердочке:
– Летите, глупыши, и больше никогда ловцам не попадайтесь!
Но птицы всё ещё сидели, прижавшись как приклеенные, и смотрели на меня серьёзно и недоверчиво своими глазами-бусинками. Тогда я, внезапно разозлившись, как следует тряхнула клетку, и снегири высыпались из неё прямо на белый, искрящийся снег яркими цветными комочками.
– Давайте, улетайте! - крикнула им я, угрожающе размахивая клеткой.
Алые птички брызнули в разные стороны, часто трепеща своими дымчато-сизыми крыльями, и сели на соседнюю ранетку. Так мы и сидели друг напротив друга — я на снегу, а они на дереве - два маленьких, живых, красных яблочка…
– С Новым Годом, снегири! - тихо сказала я им, глотая вновь навернувшиеся слёзы, и ещё чуть погодя, глядя на уже вечереющее небо, зачем-то добавила:
– С Новым Годом, Гном Михалыч... Прости меня, пожалуйста... прости.
…Снегири посидели на яблоне ещё немного, переговариваясь друг с другом своими низкими, гортанными голосами, а через минутку разом, как договорившись, сорвались с ветки, стряхнув налипший снег, и помчались в ту сторону, где спрятан таинственный горизонт, и ложится на свой ночной покой Солнце, чтобы новым утром опять вернуться к нам. Именно этим оно так несправедливо отличается от наших близких, уходящих на свой последний покой — туда, далеко, за горизонт нашего мира... с которыми мы больше никогда, никогда в этой жизни не увидимся...
Настоящий рассказ является отрывком из книги Ирины Азиной «Девочки из Первого «Г». Приобрести книгу можно здесь
Посмотреть эту историю в видеоформате можно тут
Ну как, друзья, понравилась вам моя сказка? В той реальности, где вы сейчас её слушали, от вас требуется совсем немного – подписаться на этот канал, поставить лайк, написать пару слов в комментариях. Тогда мы увидимся вновь! И я, ваша Маска, опять расскажу для вас сказку – я знаю их много… волнующих, жутких, правдивых и страшных, смешных и печальных, пугающих, странных, волшебных… До встречи, друзья! Заходите опять на СказкиПодМаской
