Письмо Императора Александра I к его матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне
Париж, 3 апреля 1814 г.
Я все еще нахожусь в ожидании, дорогая и добрая матушка, моих братьев и ваших дорогих писем. Как мне ни тягостно быть лишенным их, но утешением служит мне, по крайней мере, сознание, что ни одно из них не попало в руки неприятеля.
Здесь все преисполнены величайшей радостью, которая еще увеличилась с приездом графа д’Артуа. Все счастливы, что освободились от жестокого ига Наполеона, и в то же время радуются окончанию войны. Все вздохнули свободно и как бы возродились, словом, едва решаются верить всему случившемуся, и оно кажется скорее прекрасным сном.
Что касается меня, я мало пользуюсь парижскими удовольствиями: мои занятия и мои склонности причиною, что я часто сижу дома и, за исключением трех спектаклей и осмотра некоторых общественных учреждений, как например, Дом Инвалидов, - я до сих пор мало что видел.
Так как граф д’Артуа, приехав в Париж, принял титул наместника королевства, то мне уже не было необходимости находиться так близко к временному правительству, и я выехал из дома князя Беневентского (здесь Талейрана) и поселился в Elisée-Bourbon, прелестном доме, принадлежавшем Наполеону, с восхитительным садиком, что представляет большое преимущество.
Все уже зазеленело, и мне представляется, таким образом, будто я живу за городом, и я не слышу весь этот парижский шум. Надеюсь, что новое правительство сумеет вести себя благоразумно; я желаю этого, по крайней мере, от всей души.
Его положение весьма затруднительно, так как оно должно, прежде всего, взять за правило полное забвение прошлого; должно отрешиться от всех личных счетов, от всех реакционных стремлений, должно сплотить партии, интересы и склонности и тщательно избегать всего, что могло бы их разъединить; вместе с тем несомненно, что Франция не может обойтись без либеральных учреждений, коими она обязана отчасти революции, и что, захотев уничтожить их, вызвали бы этим вторую революцию, в тысячу раз более страшную, чем первая.
Об этом можно было бы исписать целый том. Император Франц (здесь второй) прибыл сегодня: мы приняли его со всевозможной военной помпой... Французские маршалы и генералы не могут надивиться прекрасному виду наших войск и состоянию нашей кавалерии и нашей прекрасной артиллерии.
Они выказывают мне при всяком удобном случае самые отменные чувства, и надобно сознаться, что если что-нибудь порадовало меня при нашем вступлении в Париж, то это был именно тот способ, каким Господь сподобил нас совершить это, т. е. что мы явились сюда не как завоеватели или враги, а как истинные друзья тех, кои были так долго нашими жесточайшими врагами, это истинная отрада для меня, и я за это несказанно благодарен Господу Богу.
Что касается до всего прочего, то я бы уже хотел быть далеко от Парижа и знать, что с важными политическими вопросами, обсуждаемыми в настоящей момент и долженствующими определить дальнейшую судьбу Европы, покончено.
Но так как не от меня зависит сократить переговоры, которые затрагивают интересы слишком важные, чтобы с ними можно было покончить одними росчерком пера, и так как их окончание зависит также, в значительной мере, от приезда короля Людовика XVIII, то, порешив с главными делами, чтобы не оставаться тут на месте, что было бы мне не особенно приятно, я предполагаю, дорогая матушка, совершить поездку в Лондон, куда всего три дня езды.
Это единственный для меня случай повидать Англию, и я вернусь сюда к тому времени, когда все будет готово к окончательному подписанию великого мирного договора, который увенчает дело и надеюсь, положит, с помощью Всевышнего, конец всеми бедствиям мира.
Вместе с теми я буду иметь удовольствие повидать в Лондоне сестру (здесь Екатерина Павловна); такими образом я не потеряю ни минуты времени и только пожертвую мнимыми прелестями пребывания в Париже, которые я таковыми не считаю.
Вместе с тем, дорогая матушка, соблаговолите дать мне ваши приказания относительно моих братьев, что им делать?
Должны ли они воспользоваться случаем, чтобы совершить путешествие в Голландию, Англию, Швейцарию, или же вы прикажете им тотчас вернуться обратно? Так как г-н Ламсдорф (здесь воспитатель великих князей Николая и Михаила Павловичей) находится с ними, а г-н Лагарп тут, то можно было бы составить план очень поучительного для них путешествия, которое с пользою вознаградило бы то, что они потеряли вследствие окончания войны: особенно полезным для них могло бы быть путешествие по Швейцарии и по Англии.
Но относительно всего этого решающим должен быть ваш голос, ваша воля. Пока, мы позаботимся с г-ном Ламсдорфом о том, чтобы они не теряли времени здесь, где есть возможность продолжать уроки по всевозможным образовательным предметам. Г-н Лагарп будет им весьма полезен, так как он имеет здесь знакомство со всеми наиболее достойными уважения (курсив в подлиннике) среди образованных людей.
Г-н Ламсдорф все решил, и будет за всем следить. Прощайте, дорогая и добрая матушка. С каким нетерпением я ожидаю той минуты, когда, покончив со всеми этими важными делами, я смогу полететь к вам и броситься к вашим ногам! Пока целую тысячу раз ваши ручки и прошу вашего благословения.
Письма из Севастополя великих князей Николая и Михаила Николаевичей
К наследнику цесаревичу Александру Николаевичу (26 октября 1854 г. на Северной стороне, у № 4-й батареи)
Любезный Саша, наконец, удалось нам быть в деле (здесь Инкерманское сражение), и в жарком; но к нашему несчастью, первое дело в котором были мы, было кончено отступлением; причина тому одна была, - нераспорядительность в начальниках, и от того беспорядок.
Хотя нам запрещено "рассуждать", а приказано "смотреть и учиться", но ты позволишь, чтобы Тебе сказать то, что мы видели, и впечатления все те, которые на нас сделало это дело; скажи Папа из этого письма то, что Ты найдешь нужным и полезным.
Ты сам знаешь, что Меншиков (Александр Сергеевич) и Данненберг (Петр Андреевич) себя терпеть не могут, - это первое; а потом Меншиков никогда не владел такими большими массами сухопутных войск. Из диспозиции князя, Ты увидишь, что он изложил только "свои намерения" и предоставил частным начальникам сделать все распоряжения к атаке.
Дело началось в половине 7-го часа утра, а князь выехал, только тогда из дома, так что мы у Инкерманского моста его ждали, а первую позицию уже наши брали, а мы оттуда все время смотрели; наконец, когда приехал князь, то с ним перешли через мост, и ждали, пока вся артиллерия не переправилась; тогда только мы поднялись на поле сражения, и уже начинали занимать наши батареи нашу последнюю позицию.
Мы все время с князем оставались на правом фланге и ни разу ни один из генералов не присылал донесения князю о ходе дела, так что князь, сделав распоряжения для укрепления нашей позиции, ретраншементами для орудий и стрелков, поехал посмотреть, что делается на левом фланге; но на половине дороги он встретил Данненберга, который объявил князю, что он приказал войскам отступать, ибо огонь неприятельский усилился, и бил ужасно артиллерийскую прислугу.
После этого князь совсем потерялся, и, подъехав к нам, и сказал несколько раз "lа troupe не se bat pas; elle est démoralisée; ничего нельзя сделать, - надо отступать. Я подъезжал к Владимирскому полку, - они совсем пали духом, и никуда не годятся".
Только что я услышал это от него, я поскакал к полку; он стоял в порядке, и в нем проверяли расчёт; я с ними говорил, и с офицерами, которых осталось на три батальона, в ту минуту, только 7 обер-офицеров, и 1 штаб-офицер, и по 9 рядов во взводах; это от того, что он был в течение 4-х часов в первой линии, и потерял много ранеными, которых уносили здоровые люди, которые к полку еще не успели вернуться; все кто видели в деле этот полк, говорили, что славно дрались; доказательство тому потеря офицеров; сам Дельвиг, новый командир полка, ранен.
Я говорил с людьми, и он нисколько не потеряли духа, и все громко говорили, что готовы все лечь до последнего, но только люди замучались, ибо этот полк брали с правого на левый фланг; там он дрался, и потом опять на правый, так что люди выбились из сил; все это доказывает, что был беспорядок в распоряжениях, и не было единства.
Каждый адъютант, которого князь посылал на левый фланг, говорил, что там требуют подкрепления, и все посылали туда войска, так что там очутилось 7 полков, и сами офицеры, которые были там, нам говорили, что все войска смешались, ибо никого не было начальников; все полковые командиры были там ранены или убиты, исключая одного командира Тарутинского полка, Гордеева (Николай Яковлевич).
Но, несмотря на то, что полки смешались, они все лезли вперед, и гнали все, что было перед ними, взяли два ряда завалов, и только тогда остановились, и тихо начали отступать, когда на них пошли 4 большие неприятельские колонны. Тут были войска всех трех наций: англичане, французы и турки, а перед колоннами, густая штуцерная цѣпь из 4000 человек, которая открыла ужасный и губительный огонь; несмотря на то, наши медленно отступали, и ни один человек не бежал, и все успело отступить чрез дефилеи.
Причина беспорядков еще то, что превосходство оружия союзников ужасно велико; особенно штуцерные англичан, ибо у них пехота, вместо обыкновенных ружей, имеет ружья Минье, и кроме их, еще штуцера, которые дьявольски далеко берут, - далеко дальше, чем орудия; и потом орудия неприятеля стреляют дальше гораздо даже, чем наши батарейный орудия.
Все войска, до одного, дрались героями; это мне несколько раз говорил сам Данненберг; лезли вперед, несмотря на губительный огонь. Твой полк, и Тарутинский, были на батареях, заклепали орудия; но не было возможности удержаться, ради штуцерного огня.
После дела, когда вернулись из Севастополя, мы зашли к князю, и он был опять ужасно упавшим духом, и опять повторил, что "войско не дралось". Тогда я осмелился сказать князю: "Ваша Светлость, вы с войском сегодня не говорили, а мы ходили по батальонам и с ними разговаривали; так весело было их слышать, в каком были духе.
Точно, они не были, a сделались "зверями" после штыковой работы, и я видел в знаменных взводах Екатеринбургского полка, 1-го батальона, множество штыков в крови, и все навесились английскою амуницией, а офицеры взяли их штуцера, и патроны, и ими сами действовали".
У князя нет начальника штаба настоящего, а у него три работают эту должность, так, что если что узнать хочешь, не знаешь, у кого спросить. Один только есть настоящий начальник, это начальник артиллерии, генерал-майор Кишинский (Лаврентий Семенович), чудо-молодец.
Вчера князь ездил в первый раз по войскам, и благодарил их за сражение; и воротившись сказал мне: "точно не упали духом, а молодцы; даже Владимирский полк; поют все, и просят еще идти в дело, но нам это теперь невозможно, ибо много потерь".
Докторов мало; хирургов вовсе нет; и кроме нашего Боссе, который, работал и работает до упадка сил, есть только один. Боссе к нам вернулся весь в крови, и одурел, ибо два раза падал с лошади. Нельзя ли прислать к нам моего Сохраничева, ординатора 1-го Сухопутного госпиталя? Место для него в колясках есть; и с ним фельдшера, и хлороформа?
Теперь позабавить Тебя, опишу несколько молодецких эпизодов:
Бомба прилетела на один из бастионов; матрос бросился на бомбу, и придавил животом трубку; другой лег на него, и когда потушили, то им товарищи говорят: "ай молодцы!", - а один из них отвечает: "ой братцы, вот невидаль какая; для нас это плевое дело".
Во время сражения вели 5 человек Колыванского полка, 8 человек пленных англичан; мы их спросили, как и где взяли? Один отвечал: "Я, Ваше Высочество, видел их лежащими за камнями, и канальи в нас стреляли. Досадно было мне; взял четырех товарищей, и ура! на них; и кричим: сдавайся; они не сдаются, так я штыком русским одного, а его ружьем влепил в другого пулю, а остальных и прибрали.
Того же полка батальон, взял два орудия, и тащил их, но у одного орудия убили лошадей, и сломалась ось, а у другого была одна лошадь, и не могли втащить на гору; тогда орудие заклепали, и в доказательство взятия орудий, привели лошадь, с упряжью.
Всех эпизодов не вспомню, но мы их собираем и пришлем.
Душою Севастополя теперь Тотлебен и Баумгартен, который по смерти Соймонова, командующий дивизией; они весь город забаррикадировали, так что если штурм, то будет "вторая Сарагоса"; каждой роте, каждому взводному офицеру показывают они их место, в случае штурма.
Проси Папа, чтобы прислал денег для раздачи раненым, ибо больше у нас нет ни копейки.
Главные подвозчики провианта здесь менонисты, которые все везут безвозмездно; скажи Папа, что мы их благодарили именем Его, и они были этим счастливы, и отвечали: "Wir thun unsern Pflicht" (Мы выполняем свой долг).
Прости за это худо написанное письмо, но пальба такая, что трудно внимательно писать; особенно сильна она по утрам, и к обеду, но прочее время гораздо реже.
Неприятеля взято в плен человек 150; но много тяжело раненых. Наша потеря все еще, наверное, неизвестно.
Прощай, Любезный Саша; обнимаем Тебя, Мари, Папа, Мама, и всех братьев, сестер и детей.
Твой брат и слуга Николай (здесь великий князь Николай Николаевич Старший).
Письмо великого князя Михаила Николаевича к Августейшим Родителям Его Высочества (13 ноября 1854 г., Северная сторона Севастополя)
Милые бесценные Родители! Не могу найти слов, чтобы благодарить Вас за милые, чудные письма и за крест Святого Георгия Победоносца, мы не достойны столь высокой награды, а принимаем это как за награду и "спасибо, данное Тобою, милый, бесценный Папа, нашему чудному, храброму молодецкому войску", готовому сейчас опять идти в дело и положить живот свой за веру, Царя и отечество.
Мы же постараемся вперед заслужить эту неожиданную награду. Завтра же, после обедни, ежели только погода позволит, ибо теперь сильный ветер, и идет проливной дождь, мы отправимся объявить войскам "Твое спасибо" и к тому, князь (Меншиков) позволил им объявить, что "жалует в каждую роту по 1 и по 2 Георгиевских креста". Войско отдохнуло и весело и довольно своими землянками, в которых довольно сухо и тепло.
Князь Меншиков поднялся духом, а в особенности с тех пор как водворился около него и везде порядок, которому мы обязаны непрестанной деятельности г-на Семякина (Константин Романович), который удивительно как все устроил и все скоро прибрал в руки.
Госпиталь здесь теперь в несравненно лучшем состоянии; что было невероятно трудно, это перевозка раненых в Симферополь, а оттуда в Херсон, и далее, ибо средства к передвижению весьма скудны, а число больных большое и для того употреблялись возвращающиеся пустыми провиантские полубригады, так что многие легко раненые изнурялись во время перевозки, а иные умирали.
К несчастью раны штуцерными пулями ужасны и много из раненых офицеров умирало.
Приезд Стюрлера и Виллебрандта нас до крайности обрадовал, ибо мы их с нетерпением ужаснейшим ожидали, но благодаря нашей ужасной грязи, скверной погоде и темным ночам и сильным туманам они так долго ехали. Вчера прибыли сюда Пирогов (Николай Иванович), и мой доктор Сохроничев.
Присылка денег для раненых весьма необходима, ибо мы более уже не имеем и даже израсходовали свои.
Словесное поручение Твое, переданное нам Стюрлером, будем свято исполнять и "по напрасному не будем подвергаться опасности". Во всяком письме к Мама я уже без этого утешал и умолял Мама не беспокоиться о нас, ибо с 24 числа не разом не были под выстрелами, а когда просились на бастионы, то нас не пускали. Мы с 2-го числа здесь живем очень спокойно и веселы. И если незваные гости попробуют полезть на штурм, то готовы их хорошенько принять и угостить.
Все меры к сильному отпору готовы, а еще другие подготовляются. Против Инкермана мы тоже укрепляемся и только что неприятель задумает стрелять по рейду, его примут хорошим огнем и во фланг и тыл.
Что неприятель намерен что-то на днях предпринять, видно из того, что у него начались в траншеях деятельные работы, не в приближении к нашим работам, а в усилении своих батарей и в насыпке новых - и все на наш 4-й бастион. Один перебежавший беглец, из иностранного легиона говорил, что "у них наставлено теперь более орудий, чем в бомбардировке 4 октября"; до сих пор ни одна из новых батарей не открывала по нас огня; предполагаем, что "неприятель намерен разом открыть из всех батарей сосредоточенный огонь".
Тотлебен предполагает, что у них теперь с новыми батареями будет направлено орудий до 200, на дистанции от нашего бастиона №3 до №6; у нас же будет не менее орудий на этом протяжении. Их ближние новые батареи на 100, a против №4 бастиона на 80 сажен (около 170 м).
Одним пушечным огнем не взять Севастополя, а пойдут на штурм, то их встретят сначала картечью, под ее действием они должны пройти через засеки, волчьи ямы и капканы; потом спустятся в ров, который довольно глубок, влезть на бруствер, и тут встретят нашу штыковую щетину и завяжется рукопашный бой, так что с Божьим благословением, надеюсь, что мы отстоимся, все остальное в воле Божьей, a уверены, что наши молодцы свое дело сделают.
14 ноября 1854 г., воскресенье
Сегодня был чудный, можно сказать, просто летний день и, после обедни, в Севастополе передали войскам, которых могли видеть, "Твое искреннее спасибо" и всем офицерам, a переехав обратно на северную сторону, отправились верхом по войскам, на биваках расположенных, и им, передали то же самое и еще давали Георгиевске кресты, в каждый полк по назначению князя Меншикова.
Войско и офицеры были в восторге, и весело было видеть, как все до одного были счастливы и тронуты Твоим спасибо и отвечали, что готовы все лечь до последнего. При этом на Бельбеке видели резервные батальоны, пришедшие из Николаева, а именно два батальона 5-й и 6-й украинского Егерского полка и по батальону Минского и Волынского полка, первые два по 26-и рядов, a последние два - по 35-и.
Чудесный народ, молодцом глядят и готовы также показать себя в деле, как их старшие батальоны. Стюрлер между тем обходил в городе бастионы и передавал матросам и войскам, которых мы не видали, Твое "спасибо". При том случае Тебе скажу то, что отвечал Стюрлеру на 4-м бастионе командир при орудии: "Мы все ляжем здесь до последнего, лишь бы только Батюшка Государь об нас не беспокоился".
Сейчас был у нас князь и просил Тебе сказать, что "он, теперь не унывает и не упал духом, а будет работать и стараться до последней минуты". И точно, приезд Стюрлера и Виллебрандта его ободрил.
15 ноября 1854 г., понедельник
Сегодня очень свежо и холодно. Вчера был перебежчик из иностранного легиона, который говорил, что "до штурма будут дня три бомбардировать город". До обеда мы были в госпитале и там передали "Твое спасибо" за 24-е число офицерам, и когда передавали это офицерам, то многие плакали от радости и говорили, что только поправимся, то опять готовы служить до последних сил.
Удивительно, как иные молодцами переносят страдания. Юнкеров тоже очень много раненых и все не могут ими нахвалиться и говорят, что "в деле они всегда первые и всегда впереди".
Князь Меншиков меня именно просил Тебе сказать что "он, не может довольно нахвалиться Баумгартеном и Тотлебеном; они не утомились и приобрели любовь и доверие всех без исключения, так что они сделались душой Севастополя".
Прощайте, милые, бесценные родители, обнимаю Вас от всей души, да даст Вам Господь Бог силы и здоровья.