Найти в Дзене
Кино|вино и домино

«Четвёртый Евангелист»

Научно-фантастический рассказ из цикла "Хроноскоп". Подробнее о "Хроноскопе" можно прочитать ТУТ 2055 год. Профессор Леон Моралес стоял перед пультом Хроноскопа, не отрывая взгляда от голографического тайм-курсора. Он держал палец над кнопкой запуска. Семнадцать лет исследований. Три диплома. Два отлучения от кафедры за "религиозные провокации". Но сейчас, в этой капсуле, глубоко под лабораторией в Новом Иерусалиме, он был ближе к цели, чем когда-либо. Он хотел увидеть Иисуса. Настоящего. Не иконописного. Не мистического. А человека из плоти и крови. Запрос был прост: «Палестина. Примерно 30 год нашей эры. Галилея. Окрестности Капернаума. Первое публичное выступление Иешуа бен Йосефа.» Хроноскоп загудел. Понадобилось 16 петабайт данных и почти три часа симуляции, прежде чем началось "воспоминание мира". И вот он стоял там. Иешуа. Не сияющий. Не окружённый нимбом. Мужчина лет тридцати. Невысокий. Загорелый. Уставший. Голос — не божественный, но живой, с хрипотцой, как у человека, котор
Научно-фантастический рассказ из цикла "Хроноскоп".
Подробнее о "Хроноскопе" можно прочитать ТУТ

2055 год.

Профессор Леон Моралес стоял перед пультом Хроноскопа, не отрывая взгляда от голографического тайм-курсора. Он держал палец над кнопкой запуска.

Семнадцать лет исследований. Три диплома. Два отлучения от кафедры за "религиозные провокации". Но сейчас, в этой капсуле, глубоко под лабораторией в Новом Иерусалиме, он был ближе к цели, чем когда-либо.

Он хотел увидеть Иисуса. Настоящего. Не иконописного. Не мистического. А человека из плоти и крови.

Запрос был прост:

«Палестина. Примерно 30 год нашей эры. Галилея. Окрестности Капернаума. Первое публичное выступление Иешуа бен Йосефа.»

Хроноскоп загудел. Понадобилось 16 петабайт данных и почти три часа симуляции, прежде чем началось "воспоминание мира".

И вот он стоял там.

Иешуа. Не сияющий. Не окружённый нимбом.

Мужчина лет тридцати. Невысокий. Загорелый. Уставший.

Голос — не божественный, но живой, с хрипотцой, как у человека, который много говорил под солнцем.

Он не читал с папируса. Он говорил, как будто мысли рождались в его груди прямо на глазах у слушателей.

Леон задержал дыхание, старясь не упустить ни одного слова. Автоматически сгенерированный перевод прекрасно передавал все интонации и нюансы речи, исходившей из Его устю

— Вы ждёте Царство Божье, как будто это гроза, — говорил Иешуа, — но оно здесь, в вас. Оно не в храме и не в римской монете. Оно — в том, как ты подаёшь хлеб своей дочери. Как ты отвечаешь рабу. Как ты прощаешь врага. Где ещё ты хотел бы встретить Бога, если не в этом?

Толпа слушала, затаив дыхание.

Но не было чудес. Не было молний. Был человек. Страстный. Решительный.

И резкий. Он спорил. Кричал. Иногда — раздражался. Иногда — смеялся как мальчишка.

Однажды, когда его ученики спорили о законе, он взорвался:

— Вы рвёте истину на клочки, чтобы спорить о пылинках, и не видите — у вас под ногами истина валяется!

Леон пересматривал эпизоды снова и снова. Каждый день, как одержимый.

Он видел, как Иешуа плакал, узнав о смерти Иоанна. Видел, как ночью, у костра, он признавался своим ученикам, что боится.

— Вы думаете, я не человек? Я не хочу умирать. Я хочу жить. Я хочу хлеба, вина и мирной старости. Но если мне надо выбрать — я выберу любовь. Даже если она приведёт на крест.

И вот что было страшнее всего: он не был свят.

Он ошибался. Иногда — сомневался.

Но именно в этом Леон увидел невероятное.

Хроноскоп, казалось, зафиксировал не мессию, а человека, который решил быть мессианским.

Не пророк, а бунтарь. Не бог, а учитель.

Не волшебник. А лидер, способный вдохновлять массы.

После двух месяцев наблюдений Леон отключил систему. Он сидел в одиночестве, с глазами, налитыми от бессонницы.

— Ты не был тем, кем я думал, — прошептал он. — Ты был лучше. Потому что ты выбрал быть собой. Несмотря ни на что...