Примечание автора.
Признаюсь в своем невежестве. Когда в 1980 году я написал эту пьесу, изданную
позже в журнале "Знамя", я ничего не знал о рассказе Скотта Фицджеральда
"Загадочная история Бенджамина Баттона".
"Старость имеет только то преимущество перед
молодостью что приходит после". Евгений Баратынский.
Действующие лица:
Пѐтр Егорыч Прикордонный. Давно увядший мужчина в
возрасте 75 лет.
Лизавета Максимовна. Его жена. Старуха.
Агриппина Кондратьевна. Уборщица лестничного марша.
Женщина в возрасте, но ещѐ ничего.
Лова Мур (очевидно, псевдоним). Красотка, занимающаяся в
гостинице при рынке частным предпринимательством. Женщина очень
даже ничего, но, к сожалению, на сцене не появляется.
КАРТИНА ПЕРВАЯ.
Комната Лизаветы Максимовны. Направо – кресло. Налево –
письменный стол. Лизавета Максимовна сидит в кресле за письменным
столом и ощипывает индюшку.
Пѐтр Егорович (шаркая тапочками, идѐт по коридору, приходит в
комнату жены): – Лизанька, лапочка! Мне сегодня приснился
удивительный сон!
Лизавета Максимовна: – Не валяйте дурака, Пѐтр Егорович!
Какая я вам лапочка!
Пѐтр Егорович: – Лизанька, неужели тебе не интересен мой
ночной сон?!
Лизавета Максимовна: – Пѐтр Егорович, будьте добры, принесите
мне примус.
Пѐтр Егорович. Шаркая тапочками, идѐт по длинному коридору в
кухню. На полпути останавливается, пытается справиться с дыханием.
Входя в кухню: – Лизанька! Лапочка! Мне снилась наша первая
встреча! Мне снилось, как я овладел тобою.
Возвращается в комнату жены с примусом в руках.
Пѐтр Егорович: – Лизанька, сегодня ночью я овладел тобою.
Лизавета Максимовна: – Пѐтр Егорович! Побойтесь Бога! Мы с
вами спим в разных комнатах.
Пѐтр Егорович поворачивается, собирается уходить.
Лизавета Максимовна: – Зажгите примус и поставьте его на
письменный стол.
Пѐтр Егорович зажигает примус, уходит в ванную комнату.
Пристально смотрит в зеркало, наконец обращается к своему
отражению: – Я овладел тобою, Лизанька, невзирая на стену
непонимания, времени и пространства.
Проводит ладонью по лицу, долго трѐт левый глаз костяшкой
указательного пальца: – Ты знаешь, Лизанька, я сегодня гораздо лучше
себя чувствую.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Гостиная, она же столовая. Лизавета Максимовна парит ноги в
оловянном тазу. Пѐтр Егорович заканчивает свой ужин.
Пѐтр Егорович: – Ты знаешь, Лизанька, сегодня на рынке некая
дама посоветовала мне сбрить бороду
Лизавета Максимовна: – В твоѐм возрасте, Пѐтр Егорович, тебя
должна интересовать не «некая», а вполне определѐнная дама.
Пѐтр Егорович. Смущаясь, кокетничая и ласково поглядывая на
Лизавету Максимовну: – Это какая же?
Лизавета Максимовна: – В чѐрном балахоне, с косой в руке.
Пѐтр Егорович: – Лиза, ты всѐ-таки очень злая женщина.
Лизавета Максимовна: – Я уже не женщина, Пѐтр Егорович, я –
старуха.
Пѐтр Егорович встаѐт из-за стола: – Спасибо за прекрасный ужин
и за компанию.
Уходит в ванную комнату, с некоторым удивлением смотрит на своѐ
отражение в зеркале.
Пѐтр Егорович (своему отражению): – Лизанька, лапочка, ты не
знаешь, где мой ремень для правки бритвы?..
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Пѐтр Егорович. Шустро сбегает вниз по лестничным маршам с
корзиной для продуктов в руке и с рюкзаком, полным пустых бутылок,
за спиной. На втором этаже чуть не сбивает с ног уборщицу.
Агриппина Кондратьевна. Производит влажную уборку лестничного
марша.
Агриппина Кондратьевна: – Эх! Лѐтают тут всякие!
Роняет тряпку в ведро: – Господи! Да никак это наш Пѐтр Егорыч!
Пѐтр Егорыч! Вам без бороды больше полтинника не дашь, ей-богу!..
Куда ж вы так торопитесь?
Пѐтр Егорович: – Бегу на рынок, лапочка, к некоей даме за
свежими овощами и другими прелестями…
Кидает взгляд на Агриппину Кондратьевну: – Ба! Гриппушка! Вы
сегодня чудо как хороши!
Агриппина Кондратьевна. Воспринимает комплимент как
насмешку: – Скажете тоже.
Заливается краской, делает неловкое движение, опрокидывает
вниз по ступенькам ведро с водою.
КАРТИНА ЧЕТВЁРТАЯ
Библиотека. Шкафы с книгами, уютные кресла, телевизор.
Лизавета Максимовна. Нарезывает кусочками говядину и кормит ею
рыбок в большом аквариуме.
Пѐтр Егорович. Склонившись над столом, покрытым зелѐным
сукном, что-то пишет.
Лизавета Максимовна: – Петя, милый! Тебе нужно срочно
показаться врачу. Ты на глазах впадаешь в детство. Зачем, например,
ты нарядился в этот мятый джинсовый костюм и почему ты стал
красить волосы?
Пѐтр Егорович: – Лизавета! Я не прикасался к своим волосам,
разве что немного их завил. А впрочем, я чувствую, как моѐ существо
совершенствуется само по себе. В голову мне начинают приходить всѐ
более неожиданные и свободные мысли. Как всѐ же много зависит от
внутренних биологических процессов! Боже мой! Мы живѐм
уверенные в правоте своих действий, но вдруг стоит чему-то там, в
голове, повернуться, как понимаешь, что нужно и – главное – можно
жить совсем по-иному!!! Лиза! Знаешь ли ты, что такое свобода? Ты
скажешь мне, что это то, что нам всем недостаѐт? – Нет, милая!
Свобода – это то в чѐм мы, к несчастью, даже не нуждаемся. А мне с
некоторых пор, Лиза, нужна свобода. И я еѐ беру, и ни у кого не
спрашиваю разрешения.
Лизавета Максимовна: – Но, Пѐтр, дорогой, с такой философией
недолго преступить все нормы морали!!!
Пѐтр Егорович: – Лизавета! Никому не дано права навязывать
людям границу между нравственным и безнравственным, моральным и
аморальным. Эта задача стоит перед каждой личностью, и решать еѐ
нужно наедине со своею совестью, пожиная потом плоды, вкус
которых и даст понять – прав ты был или не прав. (оживляется) –
Вчера, например, я снял с ветки и поцеловал в нежное лоно такой
плод!..
При этих словах Лизавета Максимовна вздрагивает и роняет
килограммовый недорезанный кусок мяса прямо в аквариум. Рыбки
весело набрасываются на добычу.
Лизавета Максимовна: – Пѐтр Егорович! Петенька! Ты явно
болен! Я даже не могу на тебя сердиться! Только что ты нанѐс мне
жестокое оскорбление, но я даже и не думаю обижаться на тебя.
(плачет).
Пѐтр Егорович: – Правильно, Лизавета. Обида – это плохая
краска. Ну что такое – «обиделся»? Ну как это показать! Ну, покажи
мне «я обиделся…» (пытается изобразить состояние обиженности,
уткнувшись лицом в зелѐное сукно на столе и завалив себя сверху
листами бумаги.)
Лизавета Максимовна: – Петенька! Перестань паясничать!
(Внезапная догадка мелькает в еѐ глазах.) – Боже! Ты ведь
действительно сходишь с ума!
Пѐтр Егорович: – Нет! нет! нет! нет! нет!!! Это ты сходишь с ума.
(Вылезает из-под своих бумаг.) – Ты давно уже сошла с ума, и это
происходило так медленно, что никто ничего не заметил!
Лизавета Максимовна: – Ну, хорошо. Пусть я схожу с ума, а ты в
полном здравии. Но как тогда объяснить всѐ это? (обводит рукою
комнату, указывая, видимо, на разбросанные всюду рукописи.)
Пѐтр Егорович: – Ну и что здесь особенного? Я увлѐкся писанием
стихов.
Лизавета Максимовна: – Да, но в твоѐм-то возрасте!
Пѐтр Егорович: – Уважаемая Лизавета Максимовна! Именно в
моѐм, как вы говорите, возрасте писание стихов может служить
предметом особой гордости.
Лизавета Максимовна. Отвинчивает у сидящей в кресле
пластмассовой куклы голову и достаѐт оттуда таблетку валидола.
Пѐтр Егорович: – Да вы только послушайте – такими стихами мог
бы гордиться сам Александр Пушкин!
Читает:
…Так и мне узнать случилось.
Что за птица Купидон;
Сердце страстное пленилось;
Признаюсь – и я влюблѐн!
Лизавета Максимовна (зловеще смеѐтся): – Уверяю тебя,
Петенька, Пушкин ими гордился.
Пѐтр Егорович: – Или послушайте вот это: Немного лет тому
назад, там, где, сливаяся, шумят…
Лизавета Максимовна: – Довольно! Этими стихами гордился
Лермонтов.
Пѐтр Егорович (озадаченно): – Да? Видно, у меня перепутались
листы.
Лизавета Максимовна: – В голове у вас перепуталось, Пѐтр
Егорович!
Уходит из комнаты, хлопнув дверью.
Пѐтр Егорович: – Смотрите, какая начитанная! (напевает себе под
нос): … чтоб очаровывать сердца, чтоб возбуждать рукоплесканья… (и
вдруг неожиданно для самого себя): – А Лиза – дура.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Лизавета Максимовна падает в обморок на мягкий персидский
ковѐр. В руке у неѐ записка:
«Дорогая, прости меня. Не то, чтобы больше не могу с тобой
спорить. Просто пришла другая пора. Мир расцветает. Не могу с ним
совладать. Хочется бежать из дому, куда глаза глядят. Не могу же я
вечно сидеть у твоих ног! И мне кажется, я влюблѐн. Пѐтр».
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Звонок в дверь. Лизавета Максимовна, еще более постаревшая от
выпавших на еѐ долю переживаний, отпирает замки: глаза не видят,
руки не слушаются, ноги не держат. На пороге мальчишка в
изодранных джинсиках.
Мальчишка: – Лизавета Максимовна… прошу прощения… так
вот вышло… короче, обещаю, что никогда больше не буду убегать из
дому.
Лизавета Максимовна: – Петенька! Боже мой! Ты ли это?!!
Вновь падает в обморок, на этот раз на жѐсткий паркет. Роняет
высокую тумбочку с телефоном, тумбочка падает, обрывается
электропроводка, гаснет свет, слышен детский крик.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Гостиная, а также столовая. Всѐ переоборудовано под детскую.
Лизавета Максимовна. Чуть дыша, валится на диван – только что
закончила прибивать к стенке шведскую стенку.
Пѐтр Егорович в новых коротких штанишках кушает манную кашку.
Поверх рубашечки повязан голубенький слюнявчик.
Лизавета Максимовна (переводя дух): – Петенька, держи ложку
правильно, не балуйся.
Пѐтр Егорович: – Угу.
Лизавета Максимовна: – Не выплѐскивай кашку на скатерть!
Пѐтр Егорович: – Угу.
Лизавета Максимовна: – Петенька! Возьми ложку в правую руку!
Перестань меня злить!
Пѐтр Егорович. Медленно, но уверенно отодвигает от себя
тарелку с кашей: – Я больше не хацу…
Роняет ложку на пол, просительно заглядывает Лизавете
Максимовне в глаза: – Дай кафетку…
КАРТИНА ВОСЬМАЯ, ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ
Пѐтр Егорович лежит в люльке и плачет. Под люлькой на полу –
лужица.
Лизавета Максимовна. Пытается подняться с кровати, чтобы
перепеленать Петра Егоровича, но не может. Кашляет, задыхается.
Вновь пытается подняться, падает в подушки. По щекам текут слѐзы.
Плачет Пѐтр Егорович в своей люльке, плачет Лизавета Максимовна,
утонув в перине. Пѐтр Егорович плачет настойчиво и громко,
пронзительным голоском; Лизавета Максимовна – беззвучно, точно
рыба, выброшенная на берег приливом.
– Занавес –