Ну, во-первых, простите за паузу в обзоре "Укрощения "Пантеры", не вывожу по времени сегодня, завтра продолжим. А, во-вторых, я хотел бы заранее предвосхитить комментарии отдельных кадров к этой главе. "У нас такого не было", "это дискредитация ВС РФ", "что за уголовные понятия" и тому подобное. Да, с высоты прожитых лет действительно несколько дико, что в в 90-х в военном училище бытовали полууголовные понятия. Но они - были, поэтому я о них пишу. Мои "байки" написаны 15-20 лет назад, возможно, в них ещё можно разглядеть обиду на кого-то, сейчас же мне глубоко фиолетово на все прошлые обиды, я давно всех простил, даже если кто-то обошёлся со мной несправедливо. Приятного чтения!
Офицеры в училище были двух типов: преподаватели и «ротные офицеры» (то есть наши прямые начальники). Конечно, кроме них, ещё были офицеры управления и немногочисленные краснопогонники-ракетчики из местной ракетной части, но с ними мы в повседневной деятельности почти не сталкивались, поэтому и рассказать-то мне о них совсем нечего. Ракетчиков мы наглым образом игнорировали, и при встрече с ними не выполняли воинское приветствие, отчего они страшно злились и жаловались нашим командирам. Командиры напоминали, что мы обязаны приветствовать офицеров, пусть даже из другого рода войск, но мы свято соблюдали курсантские традиции и по-прежнему игнорировали несчастных ракетчиков.
Разница между преподавателями и ротными офицерами была сродни разнице между небом и землёй. На это указывал даже тот факт, что ротных офицеров было принято называть «шакалами» (видимо оттого, что они постоянно вынюхивали, за что бы вздрючить товарищей курсантов). А преподов же мы называли… просто преподами. Они были старшими авторитетными товарищами, кто-то построже, кто-то подобрее. В лице же «шакалов» мы видели кого угодно, но только не товарищей. Это были опасные люди, которых нужно было постоянно остерегаться и ждать с их стороны всяческих подлянок. Это сейчас осознаёшь, что они просто обязаны были быть именно такими, иначе мы бы превратились в обнаглевшее неуправляемое стадо.
Командиром роты у нас с самого начала был майор Иванов – совершенно уникальный офицер, который, благодаря своим служебным качествам, сумел дослужиться до подполковника, имея за плечами лишь среднее образование. Мы называли его «Папой» и не могли понять, почему предыдущий выпуск наградил его кличкой «Пёс». Обычно клички офицеров передавались из поколения в поколение по наследству, но «Псом» Иванова у нас почти никто не называл. Позже нам рассказывали про ужасы, которые он творил с предыдущим выпуском, как то: ползание по-пластунски в парадной форме в противогазах, да ещё и на третьем курсе. Причины, побудившие его к таким методам воспитательной работы, не уточнялись, но нам отчасти стал понятен смысл предыдущего прозвища ротного.
Мне думается, он был неплохим психологом, и, как опытный опер в ментовке, знал, кого можно просто напугать, кому необходимо дать в морду, а кого можно просто похвалить, и он будет работать с отдачей на все двести пятьдесят процентов.
Кстати, «в морду» он бил только одного человека. Этим несчастным был его двоюродный брат-разгильдяй, которого угораздило попасть курсантом в нашу роту. И, скажу больше: скорее всего, этот брат потом был ему благодарен. Так как получал он всегда по делу.
Соберет Иванов, бывало, всю роту на еженедельное подведение итогов, и давай драть «залётчиков» и в хвост, и в гриву. Причём иногда он орал так, что стёкла в окнах дребезжали. После того, как все проникались и прочувствовали свою вину (даже ни в чём не виноватые), Иванов немного смягчался и переходил к более приятным новостям. Причём, они у него были всегда, даже тогда, когда их не было! Пример. «Ну что, ребята, ездил я на неделе в краевой центр, на вещевые склады, и выхлопотал для нашей роты камуфляж и берцы. Пусть третьекурсники и все остальные ходят, как лохи, в кирзачах и «песочной» афганке, мы же лучшая рота, как-никак!» И после этого, когда вся рота уже влюблёнными глазами смотрела на своего командира, он добивал: «Кстати, классный анекдот мне сегодня рассказали!..» Казарма сотрясалась от хохота, потому что хотелось смеяться, а на душе было счастье! «Ну, ладно, парни, пора заканчивать – ещё много дел. Сейчас берём инструменты, и дружно выдвигаемся на территорию!» И мы, с крыльями за спиной, брали ломы, лопаты, мётлы и спешили работать, абсолютно счастливые. Все, даже «залётчики», дополнительно радостные оттого, что остались в живых после подведения.
Про камуфляж и берцы, естественно, все вскоре забывали, потому что подсознательно понимали, что чудес не бывает. Но как же умело Иванов находил подход к людям – я до сих пор под впечатлением. Вряд ли он где-то этому учился специально, он был психологом от Бога. Именно такие люди должны работать с личным составом и именно таких людей очень не хватает в армии.
Позже Иванов получил звание подполковника и стал нашим комбатом. Новый командир роты был человеком неплохим (им стал наш взводный, которого мы очень любили), но после его подведений итогов становилось предельно ясно: всё плохо, все мы в анусе, поэтому хотелось лечь и тут же умереть, не говоря уж об уборке территории.
Так как наш взводный пошёл на повышение, вместо него нам прислали молодого лейтенанта Шабина. Он был невысокий и вообще весь какой-то миниатюрный. Командир роты построил нас и представил его: «Это ваш новый взводный, прошу любить и жаловать!» Шабин испуганно посмотрел на нас, ничего не сказал и быстро спрятался в канцелярии. Мы были удивлены. В последующие дни он был так же испуган и немногословен, чем вызывал наше непонимание и даже возмущение. Только теперь я понимаю причину его поведения. Мы готовы были его принять, «любить и жаловать», но он-то об этом ничего не знал! Скорее всего, он считал, что мы все должны презирать его, как вчерашнего курсанта и абсолютно не осознавал своего авторитета! Прошло много времени, и после того, как он более-менее познакомился с нами, всё встало на свои места и Шайба (так мы его прозвали) начал, наконец, разговаривать. «Давай лучше мой», - приговаривал наш Шайба кому-то из дневальных, - «ничего зазорного в этом нет! Я, например, на третьем курсе своим парадным кителем очко чистил!» То ли это была такая шутка, то ли действительно его китель пустили на тряпки (так случалось с чересчур модными и апгрейженными кителями), но эти его слова почему-то мне запомнились надолго.
Первым взводом нашей роты командовал старший лейтенант Шевельков. Когда я первое время был писарем, он однажды, сидя в канцелярии, выгребал всякий хлам из своего стола и нашёл там столовую ложку из нержавейки. «Держи», - протянул он её мне, - «это тебе подарок». А надо сказать, сначала мы ложки всегда носили с собой, поэтому свою алюминиевую я бросил в столовой и отныне питался, как белый человек. Но счастье было недолгим: вскоре поступила команда всем сдать ложки. Я быстро добыл алюминиевую ложку, но нашего Деревянного Славика это не устроило: «Я видел у тебя железную!» «А я её домой отнёс!» - соврал я. «Это твои трудности, ты должен сдать железную!» - не унимался Славик, которого мы недаром прозвали Деревянным. Я тоже пошёл на принцип, заработал наряд вне очереди, но ложку отстоял! Она и теперь у меня, спустя много лет. (Мелочь, казалось бы, какая-то обычная ложка, но в армии совершенно иные ценности, и их трудно понять, пока сам не побываешь в шкуре курсанта).
Вообще, Шевельков был с юмором. Как-то, за «косяки» ротных алкоголиков нас подняли часа в четыре утра и мы с полной выкладкой побежали куда-то вдоль дороги за город. Руководил всем мероприятием Шевельков. Бежали долго, наконец, вдалеке показалось какое-то старое разбитое здание. Шевельков скомандовал: «Внимание, рота! В районе того здания высадился вражеский десант – голубые! Задача – выбить врага из здания! Вперёд бегом марш!» И мы, охваченные ненавистью к врагу, дружно закричали «Ур-ра!» и бросились на штурм. Голубые были повержены.
А однажды старший лейтенант Шевельков был старшим на ротных стрельбах. Мы успешно выстрелили каждый по три патрона из своих АКМ, и пришла очередь Шевелькова дать мастер-класс стрельбы. Он зарядил свой ПМ и несколько раз выстрелил по мишени, после чего мы всею шумною толпой пошли смотреть на результат. А в первом взводе был хулиган и весельчак Кузя, который нашёл пулю от ПМ и потихоньку затрамбовал её в пулевое отверстие на бруске, на котором крепилась мишень. «Товарищ старший лейтенант!» - взволнованно закричал Кузя, - «посмотрите, пуля застряла!» У Шевелькова даже усы зашевелились от удивления. «Да», - задумчиво сказал он, - «уж сколько я слышал о низкой убойной силе ПМ, но такое, чтобы пуля в деревяшке застряла, вижу впервые!» А потом, в роте, Шевельков рассказывал эту удивительную историю другим офицерам, те удивлялись, качали головами, а мы в сторонке корчились от смеха!
Но настоящим «шакалом» был командир третьего взвода, старший лейтенант Подсосин. Все смотрели фильм «Зелёная миля»? Помните, там был такой персонаж – Перси, который растоптал мышонка? Так его как будто с нашего Подсосина рисовали. Для своих подчинённых он был мини-диктатором, они боготворили его и одновременно благоговели от ужаса перед ним. Я уже и не помню, чем конкретно он так внушал ужас пацанам из своего взвода, но однажды досталось от него и мне.
Всё началось с того, что на городском глинозёмном комбинате потребовались негры для неблагодарной и грязной работы, и руководство комбината как-то договорилось с себастьянами перейрами – торговцами «чёрным деревом» (то есть с командованием нашего училища). И вот, после обеда, вместо самостоятельной подготовки нас отправили в ад.
Задача состояла в следующем: между какими-то двумя зданиями комбината находился узкий тёмный, освещаемый лишь редкими лампочками, уходящий под наклоном вверх переход, в котором работал конвейер. Что за дрянь транспортировалась по этому конвейеру, я понятия не имею, знаю только, что под конвейером по всей его длине были горы рыжей пыли. Её-то и необходимо было закидать лопатами на движущуюся конвейерную ленту. Всем выдали по несколько одноразовых марлевых респираторов и работа закипела. Едва мы начали кидать эту пыль, видимость стала стремиться к нулевой, а офицер, приехавший с нами, тут же выскочил на свежий воздух. Пыль набивалась в глаза, лезла под респиратор, пространства было настолько мало, что свободно работать лопатой не было никакой возможности. Мы задыхались, задерживали дыхание, вытирали забитые грязью глаза использованными респираторами, высмаркивали в них грязь из носа и срочно повязывали новые.
Сколько мы там бились – не помню, час или два, но для нас они остались в памяти, как целая вечность. После того, как мы выбрались на воздух, мы напоминали замученных рыжих шахтёров. И только после того, как мы посмотрели друг на друга, всех охватил безудержный ржач. Мы смеялись не только над чумазыми физиономиями товарищей, мы ещё и были счастливы, что всё осталось позади. Мы смеялись и выбивали зимние шапки, напоминающие теперь мешки из пылесоса.
Тут подошёл какой-то дядька и сказал, что если мы хотим, мы можем помыться в душевой. Мыла и мочалок у нас, естественно, не было, но мы с радостью согласились. Тем более, что самые находчивые уже в процессе помывки раздобыли таки где-то и мыло.
…А через пару дней негры потребовались опять. Мы с тихим ужасом в душе ехали на злополучный комбинат в специально присланном автобусе.
Но, оказалось, что во второй день всё было куда как веселее. Мы опять кидали мусор на конвейер, но уже в просторном светлом помещении, и уже не такую пыль, а какие-то камушки, к тому же, нам помогали весёлые тётки. Так мы отработали, не напрягаясь (даже респираторы не потребовались), и нам опять предложили помыться. Подсосин (а в этот день он был у нас старшим) дал полчаса на помывку и куда-то удалился. Кто-то пошёл в душ, а кто-то зашёл в заводскую столовую, вход в которую располагался в десяти метрах от душевой. Мы уже учились на выпускном курсе, и по вечерам нам был разрешён свободный выход в город, поэтому я справедливо рассудил, что могу помыться и дома, и присоединился к группе, которая пошла в столовую. Там мы набрали булочек, компота, прочих нештяков и уже было сели за столики, как вошёл Подсосин. Подсосин тихо скомандовал: «А ну-ка всем встать, выходим строиться». Построив нас на улице, он вкрадчиво спросил: «Что, товарищи курсанты, вы самые умные? Ну-ну». После этого он переписал наши фамилии и по прибытии в роту доложил командиру и выдвинул предложение забрать наши пропуска, лишив нас свободного выхода в город. Самое дорогое, что можно забрать у курсанта – это сон и увольнения. После этого я где-то месяц парился в казарме, не имея возможности выбраться «на волю». И самое обидное было, что практически ни за что.
А ещё Подсосин любил в свободное время подло затаиться в своей машине неподалёку от забора, через который наши пацаны лазили в магазин-«стекляшку» за сигаретами. И со злорадством отлавливал их. Нет, он не заботился о повышении дисциплины в подразделении, подозреваю, это доставляло ему какое-то извращённое удовольствие. Одним словом, он был шакалом.