В 82 года он ушёл из собственного дома, как подросток, сбежавший от строгих родителей. В три часа утра он разбудил личного врача, тихо собрал вещи, оставил записку жене и скрылся. Через десять дней его не стало. Побег Льва Толстого стал не только кульминацией семейной драмы, но и своего рода актом борьбы за внутреннюю свободу. Что же подтолкнуло старика, который всю жизнь искал истину и не видел своей жизни без Ясной Поляны, уйти? Расскажем в этой статье.
«Я не могу больше так жить»
Когда Толстой ушёл из Ясной Поляны 28 октября 1910 года, эта новость моментально попала в газеты. Исчезновение великого писателя вызвало ажиотаж, который превратился в охоту за сенсацией: журналисты искали беглого гения в монастырях, усадьбах, на вокзалах. Но суть была не в маршруте, а в самом поступке. В прощальном письме жене Толстой писал: «Я не могу больше жить в условиях роскоши, в которых жил... Ухожу, как уходят старики: в уединение и тишину». За этими словами стояли десятилетия борьбы с самим собой, семьёй и собственным именем.
Дом, в котором было тяжело дышать
Толстой оставался в плену противоречий: он призывал к смирению, но был всемирно знаменит; проповедовал отказ от собственности, но жил в огромной усадьбе; мечтал о гармонии, но ежедневно спорил с женой. Незадолго до ухода он записал в дневнике: «Мне очень тяжело в этом доме сумасшедших». Конфликт с Софьей Андреевной был не просто супружеским, он стал философским. Она не принимала ни его духовных исканий, ни идею отказа от авторских гонораров, ни желания отдать землю крестьянам. Толстой стремился жить по Евангелию, но оставался частью мира, от которого хотел отречься.
Чертков: друг или разлучник?
В биографии Толстого в этот момент появился человек, который стал символом раскола в семье – Владимир Чертков. Преданный ученик писателя, он помогал распространять его идеи, вёл записи, редактировал тексты и, по мнению Софьи Андреевны, фактически «отнял у неё душу мужа». Летом 1910 года этот человек поселился по соседству, и Толстой стал буквально расцветать. Софья Андреевна писала в дневнике: «Он повеселел, помолодел... а у меня сердце болит до изнеможения». Писатель скрытно внёс Черткова в завещание, сделав его распорядителем литературного наследия. Жена догадывалась об этом «заговоре» и мучилась от подозрений.
Решение, созревшее в тишине
«Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти ото всех» – признавался Толстой. Он всё чаще писал о смерти, о том, что чувствует её приближение. Ночью 28 октября он сказал своему врачу Маковицкому: «Я решил уехать. Вы поедете со мной. Только не разбудите Софью Андреевну». Этот момент стал финальной чертой в длинной цепочке внутренних терзаний. Граф уехал в крестьянской одежде, сел в вагон третьего класса – зловонный, прокуренный, холодный. И простудился. Переохлаждение привело к воспалению лёгких. Так и началось его путешествие в один конец.
В поисках уединения и молитвы
Сначала Толстой направился в Оптину пустынь – место, которое он считал духовной опорой. Ему хотелось тишины, молитвы, возможно, последнего разговора с монахами, к которым он испытывал глубокое уважение. Затем он поехал к сестре Марии в Шамордино. Она жила в женском монастыре и, как и он, стремилась к духовному уединению. Но путь оказался тяжёлым. Толстой чувствовал недомогание ещё в дороге, а к тому моменту, когда он прибыл в Шамордино, симптомы усилились: появилась лихорадка, слабость, кашель. Становилось ясно, он серьёзно болен. Тем не менее писатель решил не задерживаться и продолжить путь.
Осада на станции Астапово
Уже в поезде состояние Толстого резко ухудшилось. Маковицкий заставил писателя сойти на маленьком железнодорожном узле – Астапово. Начальник станции разместил больного в своём доме. Это место быстро стало точкой притяжения. Со всех сторон туда стекались репортёры, поклонники, родственники. Вокруг дома вырос целый лагерь из сочувствующих, зевак и журналистов. Последних поместили в отдельном железнодорожном вагоне. Внутри же сохранялась осада: у двери в комнату Толстого дежурили Владимир Чертков и дочь писателя Александра. Софью Андреевну, несмотря на её мольбы, долго не пускали – она лишь бродила под окнами, ожидая вестей.
«Надо удирать куда-нибудь»
К шестому ноября стало ясно: Толстой не поправится. Он метался в постели, повторяя: «Надо удирать. Надо удирать куда-нибудь». Лишь поздней ночью, когда писатель был без сознания, его жене разрешили войти. Она провела рядом с ним в тишине несколько часов. А утром седьмого ноября Лев Толстой скончался. До конца жизни он чувствовал себя пленником – семьи, имени, быта, имения, литературы. Для кого-то его уход из Ясной Поляны – это прихоть старика, потерявшего рассудок. Для кого-то, апогей внутреннего бунта. Последняя попытка вырваться и быть в согласии с тем, что он проповедовал.