Конечно, мне гораздо более нравится писать тексты и измышления о нашей Тьме и вхожих в неё личностях, однако и про Свет забывать не стоит, тем более что мне как Летописцу не-людской мировой истории интересна жизнь и судьба каждой живой души, и потому я с удовольствием наблюдаю любого, о ком пишу в своих летописях да статьях, постигая и живую душу, и мир, и себя через мир да чрез наблюдаемую в строках живую душу, да любуясь миром во всём его многообразии и многоликости.
_____________
Пояснение для тех, кто тут впервые:
- Кто я? Азазель Аль-Калифа, архидемон Востока, ныне попавший в человеческое воплощение. И это, мать его, не выдумка.
- О чём моё творчество? Я пишу и рисую о реальных ангелах и демонах, Дьяволе и Боге, о тех событиях, что некогда были всерьёз; через своё творчество я стремлюсь донести людям правду о нашем мире, о мировой истории, о Звере и Святости, о Небесах и Адах, о смысле жизни и о том, что сокрыто с глаз.
- Как я узнал всё это? Я архидемон и я это Помню, а как Летописец, знаю всё обо всех. Я получаю откровения и видения, информацию извне и из памяти собственной души; и в этом я не один, ибо в сей мир угодил я вместе с Семиазой-архангелом, с коим мы всегда находим друг друга, во всех мирах: периодически мы также получаем одинаковые откровения независимо друг от друга.
- Какова моя цель? Открыть тебе, Человек, глаза, разум и сердце.
______________
Вообще, было бы логичнее начинать статьи про ангелов с описания жития архангела Гавриила, но на днях на меня снизошло внезапное вдохновение на портрет Рафаила, который вы видите в заглавии статьи, поэтому и первым из знаменитой четвёрки - Тетрады Хайот ("Хайот" переводится как "Святые"), или же Тетрады Даат( Даат - одна из "побочных" сефир-сфер бытия) - которую составляют крайне значимые для Бытия и мировой истории архангелы Гавриил, Уриил, Рафаил и Михаил, я решил рассмотреть Рафаила.
Многие спрашивают, какой вариант произношения имён архангелов верный - с "ил" на конце или же с "эль" (Гавриил-Габриэль, Михаил - Михаэль и т.п.). На разных человечьих языках имена (и архангелов, и имена в принципе) произносятся по-разному (например, на арабском Гавриил вообще Джабриль). Самый верный вариант произношения - исконный, то бишь, Небесный. Но как именно произносились на Небесах (откуда и пошли человечьи языки, кстати) эти имена, к сожалению, ныне пока не помню. Хотя что-то мне подсказывает, что вариант с "эль" наиболее верный, ибо "эль"("ил") это встроенное в имя слово "бог" (Элохим), или имя божье, исконно произносящееся с "эл".
Итак, архангел Рафаил. На иконах и других изображениях его, конечно, рисуют иным, - у них там все на одно лицо... Настоящий лик его я изобразил на портрете. Очки да костюм он начал носить в современные века, но на Небесах да на службе, в соответствии с тамошней классической традицией, появляется и в тоге. Очки, естественно, не для зрения, всего лишь для стиля.
Как и Гавриил с Уриилом (но не Михаил), Рафаил не входит в число первосозданных ангелов, а был сотворён методом лабораторного взращивания в специальном Центре (наименование коего, увы, пока не помню), как и все ангелы с некоего периода. Первосозданные ангелы были сотворены уже взрослыми (я входил в их число), они не знали детства и взросления, сразу были распределены на уготованные ими обязанности, сотворялись согласно предписанной им Господом Яхве деятельности. Так, например, я и Семиаза были сотворены уже парой как взаимодополняющие друг друга части "инь-яна" и далее были поставлены начальниками над орденом Григори. Хотя стоит сказать, что и иные ангелы, не первосозданные, пришли по итогу к уготованным им Сценарием постам, лишь времени на это ушло поболее.
Так вот, в дальнейшем же Яхве внедрил на Небеса процесс постепенного развития организма - взросления - как наиболее гармоничный принцип. Таким образом, пара ангелов могла отдать свои гены на скрещивание, и из Центра получала на воспитание своего ребёнка. Стоит упомянуть, что это могла быть пара любого пола (ведь и у ангелов тоже есть пол, они не бесполы, как мыслят многие люди): муж с мужем, жена с женой, жена с мужем; это для земного физического мира так придумано, что детородное соитие возможно только лишь между женой и мужем, и эта программа (инстинкт) работает порой отнюдь не на благо духовности и трезвому разуму; на Небесах с этим всё иначе, и жёны не рождают из себя, хотя и имеют такую возможность, ежели воплотятся в физическом мире.
Родителями Рафаила были жена и муж, имён коих ныне не припомню; родился ангел во времена древние, да древние не особливо: в те века, когда ещё был град Содом, стоявший на границе с Ханааном, да когда пали уж давным-давно Шайтан с союзниками, обосновавшись затем в городах людских властителями да Богами для люда древнего (Содом упомянутый во времена те принадлежал архидемону Бельфегору, там же и находилось его Блудилище, в века современные перенесённое в Париж и носящее название "Мулен Нуар").
И с детства испытывал Рафаил на себе несправедливость да предвзятость суждений в обществе: ибо родился он с крылами цвету чёрного; а подобный цвет крыл именовался в народе небесном "дьяволово крыло" - связано было таковое название то ли с легендой о том, будто при падении крылья Люцифера сгорели дотла, в процессе том почернев да обуглившись; то ли потому было такое название, что чёрный цвет на то время уже прочно закрепился в умах одним из символов Тьмы, и всё, что являлось чёрным либо тёмным оттенком серого\коричневого, подвергалось клеймлению "уродливым", "порочным", "грязным". Больший процент небесного ангельского населения свято разделяет взгляды и политику Яхве, что весьма часто приводило к разного рода дискриминации тех ангельских граждан, кто как-либо не вписывался в представления об истинном Свете и Праведности. Интересно, что справедливость в том, очевидно, была нулевая, ибо ни в чём не повинного Рафаила с малолетства гнобили за крылья сверстники, нередко подвергая не только насмешкам, но и побоям, тогда как сверстники эти, насильничающие тем самым над безвинной душой, отчего-то скверными да неправильными отнюдь не считались. Справедливости нет не только в мире наземном да человечьем, но и в мире Небесном, Божьем, ибо и тот и другой строится живыми душами, двойственными в своей сути.
Сим образом, Рафаил рос этаким изгоем, отчего формировался личностно как скромный, замкнутый, сдержанный и не особливо в себе уверенный. Но однажды, когда в очередной раз гнобила его толпа детей чиновничьих подле одного из домов небесных на одной из многочисленных улиц, на помощь пришёл Гавриил, такой же малый мальчишка, угрюмый, грубый да неуживчивый: Уриил его тогда позвал, друг его, чуть младший возрастом, и Гавриил тут же поспешил защитить слабого, дал отпор высокомерным детям чиновничьим. Тогда-то и познакомились друг с другом Гавриил, Уриил и Рафаил. Подробнее о детстве да становлении всех троих читайте в моей летописи "Тлеющий Ад 6: Выгорающий Рай I. Девочка с красными бантиками".
Отрывок (глава 4):
А однажды, когда лишь вышел Гавриил из дома утром, во двор вломился Уриил запыхавшийся, влетел, взмахнувший крылами, опустился наземь перед другом да воскликнул, всплеснув руками:
— Там опять! Эти! Опять там эти!!
Нахмурился Гавриил, уразумев слова товарища, вместе кинулись они прочь со двора в тот же миг, да не бегом, а в воздух взмыли, дабы к месту добраться быстрее; а опустились чрез пару улочек, у забора какого-то дома. И завидел Гавриил уже знакомых им отпрысков знати: светловолосый мальчишка в накидке красной стоял чуть поодаль, смеясь да глядя на то, как дружки его над парнем измываются неким, коего повалили они подле забора да нещадно тягают за крыла. А крыла – чёрные, аки смоль али уголь, как и волосы несчастного парня, да, пожалуй, как раз вот это и послужило поводом для такой агрессии. Да только диво ещё было в том, что кроме знатных детишек вокруг толпятся и дети простолюдинов, то бишь, местные, и будто бы с чинами они заодно, кричат что-то бранное, кулаками машут, глядя на чернокрылого парня с презрением. И вмиг ожесточился взгляд гаврииловых тёмных глаз, шагнул Гавриил к сей жестокости, не обратив на цвет крыл несчастного никакого внимания и вовсе, гаркнул злобно:
— Чё, шакалы, вернулись?!
Обернулась толпа на него тотчас, светловласый же хмыкнул презрительно, узрев знакомый лик, повелел своим прихвостням:
— Опять вякает! Убрать с глаз долой!
Да и воцарилась жестокая драка в который уж раз, вот только ныне держался Гавриил уже гораздо дольше, ибо малость натренировался за минувшие месяцы, поболее во драке уже был искусен; но всё одно, повалили б количеством, когда б не Силы, патруль невеликий, проходящий по улице мимо. Заприметили все патруль этот, разбежались кто куда, даже знатные, лишь Гавриил, опять избитый до полусмерти, на траве подле забора с чернокрылым остался, да Уриил подоспел, доселе наблюдавший за бранью из-за угла ближайшего дома. Поглядел патруль издалека на мальчишек странных, Уриил же махнул им рукой, дескать, в порядке всё, никаких проблем, – да и ушли Силы далее, равнодушные, впрочем, к тому, что стряслось у простого крылатого люда.
Откашлялся Гавриил, подымаясь с травы на колени, отёрся кулаком небрежно, уселся спиной к забору. Уриил поджал губы, неравнодушный к избитому другу, и вдвоём они поглядели на чернокрылого парня, возрастом старшего, но не на шибко и много; лежал он поначалу на траве, закрываясь руками, да затем отошёл немного от страха, отнял руки от лица, на коленах сев, да поглядел на своих спасителей глазами печальными, светлыми, добрыми. Крыла потрёпанные шелестнули оперением следом, за спиною сложились, помятые да со встопорщенными, кое-где изломанными чёрными перьями.
— С-спасибо вам... — пролепетал парень, оправляя тёмно-коричневую тогу неловко.
— Угу, — буркнул Гавриил неучтиво, затем взглянул на Уриила мельком, — а тот замер как-то странно, таращась на чёрные крыла спасённого, после переместился поближе ко другу, потянул его за край тоги настойчиво.
— Чего? — отозвался белокрылый мальчишка, нахмурившись, а чернокрылый при этом отвернулся скорбно, сел, подтянув к себе колени, вздохнул как-то горько.
— Так это ж Дьяволово Крыло... — прошептал Уриил настороженно, кивнув на крылья спасённого парня.
— Чего? — не понял Гавриил откровенно, ибо доселе о таком никогда не слыхивал.
— Болезнь такая, — подал голос чернокрылый в ответ вместо Уриила горестно.
Вздохнул Гавриил с досадою, да затем и повелел, махнув рукою:
— Ну объясняйте!
— У нас крыла светлые, — немедля откликнулся на это Уриил настороженный. — У большинства. Но порою... Порою случается, родятся с крылами тёмными. То хворь такая, «Крыло Дьявола» или «Дьяволово крыло», потому что...перья тёмные, как будто обгоревшие от падения с Небес. Лечить пытаются, но...оно не лечится.
Задумался Гавриил над рассказом услышанным, глядел с минуту на несчастного чернокрылого парня, а затем спросил ровно:
— Слыш, болезный... И впрямь хворь-то?
Тот повернулся к нему непонимающе, поднял брови робко:
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, знать, болит у тебя нечто, свербит чего-нибудь, — пояснил Гавриил серьёзно. — Раз то болезнь. Болит? Свербит?
— Да это... — чернокрылый растерялся как-то, пожал плечами. — Да не болит, не свербит...
— А может, грешить желанье испытываешь шибкое?
— Да нет, не испытываю...
— Ну иль против Господа идти есть порывы душевные?
— Да Боже упаси!..
— Так, значит, здоров ты на самочувствие?
— Ну, получается, да...
— Ну значит, не болезнь, — вынес вердикт Гавриил вдруг, отвернувшись да запрокинув голову к забору устало. — А предрассудок дерьмовый.
Чернокрылый парень опешил, услышав такое, Уриил же шмыгнул носом зачем-то, поглядел на него сначала, затем на Гавриила уверенного, а после плечами пожал равнодушно да и кивнул в подтверждение, дескать, логично, согласен, пусть будет так!
— Как звать-то тебя? — добавил Гавриил тем временем.
Помедлил спасённый с ответом, да затем склонил робко голову, произнёс:
— «Исцеление Божье», Рафаил.
— Ты на кой чинам-то понадобился? А местным и вовсе?
— Меня за крыла презирают страшно... Житья мне нет, с таким проклятьем...
Хмыкнул Гавриил задумчиво, затем опять поглядел на Рафаила скорбного да ухмыльнулся вдруг мрачно, уверенно:
— Ну а теперь ты со мною будешь. С нами. Одному же... Ну, не всем в одиночку можется. Знать, помочь таким надобно, чтоб смоглось в итоге.
Раскрыл Рафаил удивлённо рот, во все глаза на мальчишку смурного таращась, а спустя пару попыток выдать речь связную вдохнул глубоко да и сказал поражённо:
— Ты, верно, мой ангел-хранитель!..
Усмехнулся Гавриил на это, косую ухмылку выдав, да и ответил спокойно, серьёзно:
— Да просто не люблю несправедливость.
Пошевелился он малость, поморщился от боли в ушибах, отерев кровь со рта кулаком, Рафаил же поджал губы, глядя на увечья эти виновато как-то, затем вопросил тихо:
— И всерьёз тебе безразличен цвет моих крыл?..
— Ну чёрные и чёрные, тоже мне, невидаль! Это просто цвет.
— Да меня за этот цвет... — Рафаил опустил голову горько под внимательным взглядом товарищей. — ...со свету все вокруг сживают нещадно.
— И родители, что ль?
— Да... — последовал ответ неожиданный. — В отличие от меня, у них крыла светлые. Мой недуг им репутацию портит, а они — врачи местные, да меня всё стараются вылечить.
— Пусть себя сначала вылечат, — хмыкнул Гавриил с насмешкой. — От дурномыслия да безволия пред сторонним мненьем.
Улыбнулся Рафаил неловко, робко, да затем погрустнел снова, сжался весь как-то, выдавил горестно:
— Ненавижу этот цвет... Ненавижу мои крыла... Уродство... Они... Это уродство...
— Хватит скулить, — осадил его Гавриил хмуро, раздражённо малость, но беззлобно, участливо и вовсе, внимательно глядя на чернокрылого парня да снова отирая кровь со рта. — Ни разу это не уродство. Таких крыл ни у кого нет. Значит, особенные. Как и ты.
Затаил дыхание Рафаил после слов этих, поднял голову, поглядел на угрюмого парня растерянно, но с надеждою некоей, с некоей немою мольбою во взгляде этом, а тот добавил тем временем, пред собою глядя как-то задумчиво, странно:
— А этих шакалов не слушай. Что чинов, что простых, что родителей. Чернота крыл им не мила, что за дурость... Выдумали дерьмо какое-то и уверовали. Выше этого будь. Ты такой, какой ты есть, и в этом твоя сила.
— Сила?.. — прошептал Рафаил, будто завороженный глядя на задумчивого товарища.
— Угу, — ответил Гавриил сурово. — Собой будь, а не тем, кем тебя хотят видеть. То, чё они там хотят — это их проблемы, а ты своей живи жизнью. И твои крыла — прекрасны. Запомни это навсегда.
Все трое превосходно ведали, что значит быть изгоями, да каково быть объектом травли; в Гаврииле Рафаил нашёл весьма значимую для себя поддержку, пример своенравности беловласого мальчишки вдохновил Рафаила на упорную работу над собой, которая, впрочем, ото всех осталась в тайне: ангел с детства был разумен и вдумчив, и многие часы потратил на самоанализ да развитие воли, волевого стержня своего духа. И закалило его ещё более одно конкретное событие.
Гавриил - на тот момент всё ещё малый мальчишка - был крайне не согласен с неволей, царящей на Небесах, да с несправедливостью в том числе. Уже тогда троица ангелят была взята в ученики архангелом Михаилом (на Небесах нет школ, но есть наставники), и Михаил как правая рука Господа да известный поборник греха не разделял мятежных мыслей Гавриила; когда в очередной раз детишки чинов избили Уриила едва ли не до смерти, Гавриил пришёл в ярость да, взяв зажжённый факел, направился в чиновничий квартал, дабы сжечь дома чиноначальников. Семьи Гавриила, Уриила и Рафаила относились к семьям простого крылатого люда, к тем, кто не имеет ни чина, ни сана, и неравенство знати да простолюдинов на Небесах всегда ощущалось остро, ибо и ангелы подвержены гордыни, как и иным порокам, и тот, кто имеет чин, непременно этим чином возгордится да начнёт превозносить себя над тем, кто не имеет чина. Михаил тогда предотвратил ярость Гавриила, встал у него на пути, и всё бы, впрочем, обошлось, ежели б Гавриил не оскорбил в своих гневных речах Господа. Вот тогда от гнева лютого почернело аж вокруг глаз Михаила, статного да сдержанного; и, притащив упирающегося Гавриила к себе домой, Михаил знатно отхлестал его розгой, до потери сознания и вовсе. Это стало для униженного Гавриила последней каплей: мальчишка замыслил побег с Небес.
Уриилу да Рафаилу не хотелось терять друга, хотелось оставаться с ним, быть на его стороне; посему они поддержали его идею, и втроём им удалось сбежать с Небес до земли, что было не шибко легко осуществить, но Рафаил, уже в то время пытливый умом, изобрёл способ, который оказался успешен.
Очутившись в наземном мире, мальчишки возрадовались свободе, летали да резвились над полями дикими, а затем подались до ближнего города. Да по воле Сценария жизненного, городом тем оказался град Содом.
Разумеется, хоть и спрятали мальчишки свои крыла под плащами, не смогли они спрятать своё присутствие от Бельфегора, царящего в граде том. Вышел он к ним без рогов, лишь очи его так и были алыми, однако друзья не ведали, ибо никто не учил их, что не бывает краснооких людей; хитростью да любезностью усыпил Бельфегор их бдительность, катал мальчишек в колеснице весь день, дарил сладости, а к ночи увлёк к себе, пригласил чрез подворотню тёмную. Не послушали мальчишки гласа интуиции собственной, прошли в подворотню, да спохватились уж поздно: захлопнулась дверь за ними, повылезла отовсюду нечисть, да Бельфегор торжествующий схватил друзей, утащил в своё Блудилище силою.
О мытарствах мальчишек в Блудилище я описывал в книге. Прошли ребята через страшное. Отрывок из шестой летописи:
— А вот и третий, — заслышал Гавриил поражённый глас Бельфегора насмешливого тем временем.
Поднял тотчас взгляд Гавриил, в сторону двери взглянул напряжённо, — да тут же и обмер лишь пуще, ибо ввели в комнату сию страшную Рафаила робкого, одетого под стать товарищам, с оковою на шее тоже, и печален был взор глаз его серо-голубых несносно, жутко, таковым и оставшийся на веки вечные; но прежде не на взгляд воззрился Гавриил измученный да опешивший, а на крыла Рафаила чёрные: а оперение крыл его подрано было немыслимо, всё в крови перепачкано да повыдергано, жутко остатки сии топорщились во стороны разные, болезненные на вид, больные, жалкие.
Подвели Рафаила ко друзьям его разбитым неспешно, и сел парень на колена подле, руками себя обхватил, пред собой в одну точку глядя, и тогда даже взгляда не поднял, когда тронул его Гавриил за руку.
— Что... Что с крылами?.. — выдавил Гавриил, живой едва от мук сердечных.
Не сразу ответил Рафаил печальный, сидел молча с минуту, да затем произнёс тихо, ровно, севшим дрожащим гласом:
— Ты говорил, друг мой, что мои крыла прекрасны.
Белокрылый мальчишка хотел было ответить, но смешался, не решился, кивнул лишь.
— Они... — продолжил Рафаил отрешённый да скорбный, — ...сказали так же.
Мурашки пробежали по спине Гавриила бедного, опустил он взгляд, ощутив, как перехватило дыхание горечью страшной, а Рафаил же добавил тем временем:
— Они сказали...что я особенный. У ангелов редок таковой цвет крыл. Они сказали, что мои крыла — дань Тьме их, несносно красивая. И принялись на них любоваться. Под корень выдрали, то есть. Я ненавижу... свои крыла... — сжался парень горестно, голову опустив лишь пуще, зажмурился горько, руками обхватив дрожащие плечи. — Ненавижу... Ненавижу... Ненавижу...
Однако читатель да зритель внимательный на картине моей, на портрете архангела Рафаила, мог усмотреть шрамы, что пролегли поперёк уст архангела, справа. Да, духовный иль полудуховный мир отличен от мира физического, и любое увечье тут исчезает со временем, затягивается любая рана... кроме ран конкретных: тех, что навечными шрамами остались на сердце чувствующем. То сердечная тягость, и есть таковая у каждого. И шрамы на лике Рафаила - знамя его персональной сердечной тягости, но, помимо того, его храбрости да отваги вдобавок:
И вновь с замком Гавриил возиться принялся, а лишь только открыл — сиганули друзья тотчас внутрь, за собой прикрыв дверь деревянную, да и узрели Рафаила скорбного на кровати слева, что в углу стояла да изголовьем ко стене напротив; а узрев — обомлели да застыли в ужасе диком, ибо крыл, ободранных доселе, не было более и вовсе, лишь обрубки какие-то из спины стройной да окровавленной топорщились. Поднял Рафаил голову, сидящий обхватив колена да уткнувшись лицом в них, посмотрел на друзей очами заплаканными, светлыми да печальными немыслимо, и тотчас дёрнулся было встать да к ним броситься, но окова на шее не пустила, лишь цепью натянувшейся звякнула. Кинулся тогда Гавриил к нему немедля, замком оковы сей занялся основательно, кинжалом усердно орудуя, и поддалась она вскоре, отверзлась, спала, освободила из захвата железного пленника молчаливого да изнурённого; но не заплакал Рафаил от чувств нахлынувших, рассыпаться в благодарностях не принялся, вскочил он с кровати немедля да Гавриилу молвил слово единственное:
— Веди!
Кивнул тот, брови сдвинув серьёзно, да прочь из комнаты сей устремился далее, увлекая за собою товарищей, но зазевался малость, опасности не услыхавший вовремя, за угол завернул очередной да с рогатыми нос к носу столкнулся; и не успел даже уразуметь Гавриил толком, как выскочил вдруг вперёд него Рафаил неожиданный, собою закрыв его смело, да в тот же миг взмах когтей длинных да вострых разбередил спёртый воздух собою; вскрикнул Рафаил кратко да горестно, схватившись за лицо да согнувшись, но далее Гавриил подоспел на помощь, налетел на врагов с кинжалом, страшно бился с пятерыми сими меж узких коридорных стен, но то ли ловчее был, то ли меньше да по причине сей и манёвренней, то ли рогатые прислужники эти не шибко разумели науку боя, ибо всех положил Гавриил озлобленный, никого не оставил живым.
— Раф! — бросился он к другу раненому с Уриилом вместе, что доселе за углом робко прятался, руку протянул настойчиво, дабы оказал Рафаил, что с лицом его сталось. А тот выпрямился горестно, морщась от боли жгучей, отнял руку от лица окровавленного, и увидали товарищи в ужасе, что чрез уста его справа кровавые полосы тянутся, глубокие раны алеют, кровоточат нещадно да люто, срываясь каплями багряными вниз.
— Твари... — процедил Гавриил злобно сквозь зубы сжатые, и всякий раз чудилось, что от злости таковой, нутро сжигающей, и очи его с кругами чернеть начинали пуще. — Спасибо тебе, брат, — поглядел он Рафаилу во глаза печальные да светлые твёрдо. — За защиту.
— За тебя я горой, — ответил Рафаил ровно, отирая кровь со рта кулаком. — За вас обоих, — добавил он, окинув товарищей взглядом серьёзным.
Да, как уже я молвил доселе, столь страшное испытание лишь закалило дух Рафаила. Уриила - сломало, Гавриила - покалечило духовно, но не сломило, а Рафаила сделало явно сильнее, хоть и тоже, разумеется, для психики не прошло безвредно. Парни стали ещё безжалостнее, ещё отчаянней. Из плена тогда спас их Михаил с кораблями Небесными, с корабля такого и уничтожен был тогда же град Содом да вместе с блудилищем, Бельфегор отправлен сим в Пекло, а мальчишки возвращены на Небеса.
Далее последовали годы юношества, взросления, армия (всякий ангел постигает военное ремесло, дабы каждый во времена воин смог сражаться за жизнь да Господа), а там уж железно определились друзья, что они хотят от жизни: Гавриил вознамерился достичь звания архистратига, Уриил ушёл в искусство и науку управления небесными сферами, а Рафаил выбрал стезю врачевания, ибо с детства привлекало его это поприще, впрочем, предначертанное ему Судьбою да прописанное в имени:
А однажды ночью, когда спать лёг весь косэрн невеликий, кровати двухъярусные позанимав да видя уж сон этак десятый, приоткрылась дверь деревянная тихо, да прошёл во комнату Рафаил спокойный, закрыл дверь за собою да вглубь комнаты сей направился, туда, где в углу, на кровати одной, сидели Гавриил с Уриилом, прислонившись спинами к стене. Подсел Рафаил к ним, от Гавриила справа, да подобно друзьям пред собою смотреть принялся молча. Но затем спросил Гавриил, сидящий посередь да о колена тощие опёршийся локтями, ножичком неким во руке поигрывая:
— Ну чё там твоя девка?
Помедлил Рафаил с ответом, а затем вздохнул:
— Отказала.
— И какого чёрта? — хмыкнул белокрылый парень презрительно.
— Да будто бы шрамы мои страшили её прежде.
— Прежде?
— А после о крылах обмолвилась.
Повернулись Гавриил да Уриил на друга разом как-то, поглядели на него спокойно.
— И чего ты? — вопросил Гавриил, изогнув бровь надменную.
Отвернулся Рафаил от товарищей, опустил взгляд печально, помолчал малость, а после и ответил ровно:
— Забил до полусмерти.
Хмыкнул Гавриил снова, отвернулся, размахнулся ножичком, произнёс с ухмылкою косою да насмешливой:
— Туда ей и дорога, — да тотчас и вонзился ножичек острием своим во стену тёмную напротив прочно.
Уриил же положил голову светлую на плечо Гавриила томно, обвил локоть его руками тощими чувственно, вздохнул нежно да ничего не сказал, и какое-то время вновь молчали они в темноте общей комнаты, глядя пред собою да в мысли собственные.
— Ну, что вы решили, братья? — спросил в итоге Гавриил ровно.
Переглянулись Рафаил с Уриилом молча, да первым Рафаил засим ответил уверенно:
— Исцелять буду. Врачевать тело, душу да разум нуждающегося, дабы тем помочь, кто страдал, как мы.
— Буду светом править, — подал голос Уриил тщедушный, прижимаясь к Гавриилу печально, ласково. — Дневным, ночным, духовным. Искусствами и науками всякими. Дабы свет даровать миру наземному да мирам иным, иным твердям, всякой душе живой, чтобы в век самый тёмный тех обогреть да тех светом утешить, кто страдал, как мы.
Помолчал Гавриил, выслушав слова друзей своих, подумал о чём-то мрачно, а затем и произнёс:
— А я вас возглавлю. Вас и воинство ангельское. Дабы все силы на то устремить, чтобы более никто не страдал, как мы.
Кивнули Уриил да Рафаил, ничего не ответили, но добавил засим Гавриил, глядя пред собою мрачно, злобно:
— И дабы к Богу взойти на надвышнее Небо, а взойдя — посмотреть во глаза ему.
И все трое были неимоверно упорны в достижении поставленной цели, разделившиеся да расставшиеся на долгие года, ибо так порешили да так требовали выбранные ими дороги. По итогу каждый из товарищей достиг поставленной цели, и воссоединилась троица уже будучи чиноначальниками: Гавриил получил статус архистратига и вошёл в состав Сефирота, возглавив сефиру Йесод (Сефирот - не только мир Божий, но также и главнейший орден при Яхве), Рафаил прославил имя своё достижениями в целительстве и встал во главе сферы врачевания и сефиры Тиферет, Уриил в соответствии со своим именем ("Свет Божий") стал одним из покровителей Искусства и управителей небесных светил, и вместе с Михаилом друзья составили Тетраду Хайот (Четвёрку Святых), она же Тетрада Даат (четверо архангелов являются совместно управителями данной сефиры).
Так, человечьему люду архангел Рафаил известен как архицелитель, покровитель врачевания, исцелитель от любой хвори, наставник да мудрец; Рафаил сдержан, серьёзен, благороден осанкой, умеет и хладом одарить, и обогреть взором светлых, лучистых глаз, неимоверно печальных, таящих в глубине своей тяжкую вековую боль. Он храбр, ответственен, порой мягок, порой жесток. Это он - один из тех, кто отрубил мне крылья по приказу Господа. Впрочем, я видел его глаза, когда смотрел он на меня, на рогатого: в них раскаянье искренное.
Отрывок из седьмой летописи ("Тлеющий Ад 7: Выгорающий Рай II: 99 Имён Всевышнего"), (в шестой и седьмой книгах я писал о себе от третьего лица):
А Рафаил искомый так и сидел всё за столом протяжённым дубовым, во трапезной роскошной, пустой, в одиночестве да тишине звенящей; ломило всё тело жутко, встать да размяться хотелось немыслимо, но скованы были руки архангела за спинкою стула прочного, не высвободить их никак, не вывернуться, — да тряпицею белой глаза его были повязаны, дабы черноту одну лишь видел Рафаил пред собою.
«Тут остаёшься, — воскресал поминутно из памяти глас Маммона степенного, равнодушного к чужому страданию. — Тебя терзать нет интереса особливо. Да не серчай, не обижайся, доктор. Посиди, поразмысли над жизнью. То, конечно, не во гробу подземном, не века́ напролёт... Но тишина гробовая — и здесь. Никто к тебе не подойдёт отныне. А позже... сколотит гроб Могильщик. Вот тогда и познаешь, доктор... сколь бывает тишина оглушительна»
Вздохнул Рафаил глубоко да тягостно, глядя в черноту печально, опустил голову медленно; и впрямь ни звука не царило окрест, ни души не объявлялось поблизости, да терзало слух доктора безмолвие сие тяжёлое, будто время остановило свой ход, заморозило сим мир навеки.
Но да и очнулся Рафаил вдруг от мыслей мучительных, воздел встревоженно голову: ибо топот бегущих заслышал архангел поблизости, от входу трапезной да до пленника связанного близился грохот сей точно; а в миг иной схватился кто-то за оковы на руках Рафаила, заковырял в замке чем-то, задёргал, — да и сорвал засим прочь, отбросив. Немедля сдёрнул доктор повязку плотную с глаз своих, обернулся встревоженно, — да и узрел пред собой Азазеля, женой разодетого: стоял Калифа за спинкою стула, смотрел на архангела молча, гордый, осанкою прямый, серьёзный очами тёмными; а Джамал, Хасим да Макс с ним рядом стояли, подалее, переглядываясь меж собою украдкою.
Обомлел Рафаил, узрев херувима падшего, коему крыла рубил когда-то совместно с прочими, опосля в саркофаг чёрный погребая невольника по приказу жестокому Божьему; очки со стола взял архангел неглядя, надел на нос стройный обратно, поднялся со стула медленно, сложив за спиною крыла; да лишь пущей печали лик его отныне исполнился, виною жгучей кольнуло сердце, сжало до боли немыслимой.
— Ты... — произнёс Рафаил смятённо. — Я рад... тебя видеть, — добавил он виновато, опустив взор на миг, да после воздев тоскливо. — Прости меня. — Закончил архангел тихо.
— Уже давно простил. — Ответил Азазель на это, без улыбки, да беззлобно, мирно.
Более про Рафаила сказать мне особо и нечего. Великий целитель, верный службе да сокрывший в сердце своём тягость, о которой никому не привык рассказывать.