История о том, как бывшая сотрудница колонии спасает новорождённого сына заключённой от детдома, растит его как родного, а спустя годы становится частью его новой семьи — несмотря на трудности, предательство системы и трагедии, в которых даже родная мать не смогла устоять перед прошлым.
Понедельник выдался серым. Мелкий дождь барабанил по стеклу маршрутки, что шла в сторону провинциального городка в Нижегородской области. Пассажиры молчали, каждый думал о своём. Только одна женщина сидела, сжав в кулаке помятую бумажку и поглядывая в окно так, будто ожидала, что за горизонтом кто-то махнёт ей рукой.
Её звали Мария Павловна. Шестидесятиоднолетняя, с натруженными руками, носившими когда-то форму серого цвета — старший инспектор женской колонии №4. Тихая, аккуратная, с прямой осанкой, которую не смогли сломать ни годы, ни предательство, ни увольнение.
Но внутри — буря.
Два года назад она взяла на руки новорождённого мальчика. Его родила заключённая — двадцатитрёхлетняя Катя Зотова, беспризорница, выросшая в интернатах, а потом — наркотики, тюрьма, отчаяние.
Катя выросла без родителей. Мать погибла в аварии, отца она никогда не знала. Детство — детдом. Тонкая, с большими глазами, вечно настороженными, как у дикого зверя. Никому не верила, никого не подпускала. В четырнадцать впервые сбежала. В шестнадцать — попробовала наркотики. Потом — мужчины, улица, судимость.
Когда она попала в колонию, Мария Павловна сразу обратила на неё внимание. Не из-за жалости. Из-за странного сочетания агрессии и тоски в глазах. И когда Катя забеременела — никто не удивился. Она молчала, прятала живот до последнего.
После родов её поведение изменилось. Катя подошла к Марии Павловне в день выписки из роддома — со сжатыми губами, со страхом в глазах:
— Пожалуйста, Мария Павловна… Не дайте ему в приют. Возьмите его. Хоть на время. Пока я не выйду...
Так появился Артём. Она носила его на руках, как сокровище. Пела песни. Качала ночами. Говорила с ним, как с сыном.
— Если из больницы позвонят — я поеду, — сказала тогда Мария Павловна начальнику.
— Это нарушение. Придётся уволить.
— Я знаю. — тяжело вздохнула Мария Павловна.
И её уволили. Ушёл трудовой стаж, выслуга, льготы. Осталась только вера, что поступила правильно. Она жила скромно, в старенькой хрущёвке, где детский угол с кроваткой и погремушками стал центром её мира. Артём плакал по ночам — у него болел животик. Она пела ему колыбельные, варила ромашку, гладила по головке.
Она влюбилась в этого ребёнка.
Катя вышла через полгода. Забрала сына. И пропала. А спустя несколько месяцев Мария Павловна узнала: снова тюрьма. Только теперь всё было серьёзнее — опять наркотики — и малыша отобрали. Передали в опеку.
Тогда у Артёма появилась новая семья. Молодая пара — Кристина и Игорь Морозовы. Он — механик, она — медсестра. Детей своих не было, а Кристина давно мечтала усыновить. Удивительно, но в том же доме уже жила сводная сестра Артёма — дочка Кати от предыдущих отношений, оказавшаяся в системе опеки на год раньше.
Когда Кристина нашла в документах имя Марии Павловны, то долго искала её. В итоге нашла через старый номер телефона, указанный в справке из роддома.
— Я просто не могла спать, — рассказывала Кристина по телефону — Я представила себя на вашем месте: как вы не знаете, жив ли он, здоров ли? Я бы с ума сошла. Поэтому и звоню вам — просто сказать, что он в порядке.
После этого разговора Мария Павловна плакала до рассвета. Так, как не плакала даже в день увольнения.
Однажды ей позвонили и пригласили в суд. Объяснили — дело касается опекунства, и, возможно, ей дадут возможность увидеть Артёма.
Она не спала две ночи. Связала для него зайца, какого когда-то держал в руках её покойный сын. Купила коробку конфет. И ехала, держа в ладони крестик.
Во дворе суда к ней подошёл сержант с грубым лицом и вдруг тихо сказал:
— Вы та самая Мария Павловна?
— Да.
— Уважение вам. Дай бог вам здоровья.
А потом — она увидела его. Мальчик, бегущий по двору, с копной рыжеватых волос, с глазами, как у Кати… Её сердце остановилось.
— Артём! Артёмушка! Сыночек…
Он остановился, недоумённо посмотрел. Не узнал. Конечно — прошло почти два года. Но она — узнала. В каждой черте. В каждом шаге.
И она обняла его. Как обнимают не просто детей — как обнимают душу.
А потом Кристина, глядя ей в глаза, тихо сказала:
— Мы хотели, чтобы вы были с нами в этот день. Потому что сегодня — день, когда Артём становится нашим сыном официально. Но вы — часть этой семьи. Всегда.
Мария Павловна не верила. Стояла, как оглушённая.
— Мы подавали документы на усыновление. И теперь всё решится. А вы… вы — наша семья.
Судья, немолодой мужчина с усталыми глазами, подписал решение и посмотрел на всех:
— Я редко вижу такие дела. Храни вас Бог. Всех вас.
Когда они вышли из здания, Мария Павловна взяла Артёма за руку. Он всё ещё сдержанно смотрел на неё. Она присела, посмотрела в глаза:
— Когда-то вот так я носила тебя на своих руках. Не помнишь... Конечно не помнишь. Ты был совсем ещё маленький.
Он кивнул слабо. Потом прошептал:
— У меня теперь две бабушки?
Она улыбнулась.
— Сколько угодно. Лишь бы ты был счастлив.
Теперь она приезжает к ним на праздники. Остаётся присмотреть за детьми. Варит вкусные обеды и ужины. Рассказывает сказки. Иногда просто сидит и смотрит, как Артём играет с сестрой.
Её не включили в документы. Её имя не значится ни в бумагах, ни в протоколах. Но она есть в их доме. В их сердцах. Она — часть его жизни. Она — пример того, как чужой человек может стать родным.
Что бы вы сделали на месте Марии Павловны — рискнули бы потерять работу ради ребёнка, который вам не родной? Как вы думаете, имеет ли право мать, даже после повторного заключения, на прощение и шанс вернуть своё место в жизни ребёнка? Делитесь своими мыслями и историями в комментариях!