Дождь барабанил по подоконнику крохотной кухни, заливая улицы серым оттенком. В воздухе витал запах подгоревшего рагу — обед Анны и Максима так и остался нетронутым. Он сидел, ссутулившись над чашкой остывшего кофе, пальцы нервно барабанили по старой скатерти в мелкий цветочек. Напротив, обхватив себя за плечи как бы для защиты, стояла Анна. Её голубые глаза, обычно теплые, как осенний парк, сейчас сверкали ледяным блеском.
— Макс, ты слышишь меня? — её голос дрожал, будто тонкая струна, готовая лопнуть. — Шестьдесят лет, всего один раз! Она же не просила ничего все эти годы, даже когда мы...
— «Всего один раз»? — Максим резко встал, стул с грохотом упал на линолеум. — В прошлом году это был ремонт в её хрущёвке, позапрошлым — операция. Где я, по-твоему, беру эти деньги? Рисую фломастером? — Он ткнул пальцем в висящий на стене календарь с надписью «СтройМаг» — подарок от фирмы, где он работал прорабом. Красным кружком был обведен завтрашний день: «Сдача объекта. Премия».
Анна сглотнула ком в горле. За окном промелькнул силуэт их четырнадцатилетней дочери Софии — девочка шла из школы, сгорбившись под тяжёлым рюкзаком, словно пытаясь стать невидимой.
— Она сидела с Софией, когда у нас не хватало денег на няню! — выдохнула Анна, вспоминая те три года: мама в застиранном халате, качающая внучку в одной руке, другой помешивающая суп. — Ты тогда даже спасибо ей не сказал.
Максим отвернулся к окну, где на подоконнике стояла засохшая герань — его давнишний «подарок» на годовщину. Голос его стал глухим, будто из подземелья:
— Значит, теперь мы в долгу навеки? Может, сразу отдать ей мою почку? Или твою?
Хлопок входной двери разрезал тишину. София замерла в дверном проёме, мокрый зонт капал на коврик «Добро пожаловать». Её взгляд, острый как скальпель, переводился с отца на мать.
— Опять ругаетесь, как всегда… — Девочка бросила рюкзак на пол; учебники высыпались, обнажив дневник с рваной обложкой. На последней странице — карандашный набросок: двое взрослых в виде драконов, изрыгающих огонь, и девочка-единорог, убегающая в лес.
— Соф... — Анна потянулась к дочери, но та резко отпрянула.
— Хватит! — крик Софии заставил вздрогнуть даже Максима. — Вы как... как два робота! Программа «Скандалы недели», версия 2.0! — Она рванула куртку с вешалки, на ходу натягивая капюшон. — Я у Лидии Николаевны. Хоть у неё тихо.
Дверь захлопнулась. В тишине чётко застучали капли из недокрученного крана, который Максим обещал починить ещё весной.
— Довольна? — Максим схватил ключи от грузовика. Его спецовка пахла бетонной пылью и потом двенадцатичасовой смены. — Теперь дочь по чужим углам шляется.
Анна вцепилась в край стола, где под стеклом желтели детские фото: София на руках у мамы в парке аттракционов; они с Максимом, обнимающиеся на фоне Эйфелевой башни — медовый месяц, взятый в кредит.
— Это я? — её шёпот был едва слышен. — Это я заставила тебя покупать очередной iPhone, когда у Софии зимние ботинки порвались? Это я три года скрывала от мамы, что мы едим макароны с кетчупом, чтобы платить за кредит на твой ноутбук?
Максим застыл на пороге. Где-то внизу хлопнула дверь лифта — соседи спешили уйти от их войны.
— Ты... — он обернулся, и впервые Анна увидела в его глазах не гнев, а что-то хрупкое, как трещина в бетоне. — Ты вообще кто сейчас? Та девушка, которая писала стихи в университете? Или робот, считающий каждую копейку?
Он вышел, не дав ответа. Анна опустилась на пол, прижавшись лбом к холодной дверце духовки. Там, внутри, лежал свёрток — новое платье для мамы, купленное втайне. Этикетка «Возврату не подлежит» жгла пальцы.
Квартира, в которой жила Лидия Николаевна №56 пахла лавандой и временем. На этажерке возле телефона с дисковым номеронабирателем стояли фото: молодой моряк (погиб в 1986-м), выпускной сына (уехал в Канаду в 2003-м), пёс Рекс (усыпили в прошлом году).
— Пей, деточка, горяченькое. — Лидия поставила перед Софией кружку с цикорием. Её руки, испещрённые венами, дрожали, разливая напиток. — У меня в твои годы родители в эвакуации ссорились — из-за краюхи хлеба. А потом... — Она махнула на портрет моряка. — Потом не стало поводов.
София обвела взглядом полки с фарфоровыми слониками — целая коллекция одиночества. Где-то сверху донёсся приглушённый крик. Девочка вздрогнула.
— Они... они не изменятся, правда? — шёпотом спросила она, гладя старого кота Маркиза, забравшегося на колени. — Папа останется камнем, мама — плакальщицей.
Лидия присела рядом, её фиолетовый халат шуршал, как осенние листья.
— Люди, детка, как фарфор. — Она взяла одну из статуэток — даму с зонтиком, у которой не хватало руки. — Бьются не от злости. От неумения быть мягкими.
***
Юбилей в кафе «Амбер» напоминал спектакль с невыученными ролями. Мама в блестящем платье (на два размера меньше, «чтобы похудеть к дате») смеялась слишком громко, обнимая коллег по библиотеке. Анна в углу проверяла счёт: 87 340 рублей. Ровно столько лежало в конверте, который Максим швырнул на стол в ту злополучную ночь.
— Где зять? — прошипела тётка Люда, тыча вилкой в салат «Цезарь». — Опять на работе?
Анна заставила себя улыбнуться. Она вспомнила утро: Максим, спящий в кабинете на раскладушке, рядом — пустая бутылка и заявление о разводе с пометкой «Без претензий к разделу имущества».
— Он... задерживается, — выдохнула она, замечая, как София ковыряет вилкой торт «Юбилейный». На глазах девочки — те же синие тени, что и у неё самой.
Эпилог:
Пруд в парке «Рассвет» зеркалил осеннее небо. София бросала хлебные крошки уткам, наблюдая, как рыжий селезень отгоняет других от «своей» самки.
— Мама купила билеты в Прагу, — вдруг сказала она, не глядя на отца. — Говорит, мечтала с университета.
Максим ковырял палкой мокрый песок. Развод оказался проще, чем ожидалось: они делили не столько вещи, сколько груз молчания.
— А ты? — он спросил, впервые замечая, что дочь красит ногти чёрным лаком.
София метнула последний кусок хлеба. Селезень с громким кряхтением схватил добычу.
— Я хочу записаться в художественную школу. Мама говорит, дорого. Но... — она повернулась, и в её улыбке вдруг мелькнула Елена. — Но я нашла объявление: нужен помощник в кафе. Может, научусь варить капучино с сердечком?
Максим засмеялся. По-настоящему, как давно уже не смеялся. Ветер донёс запах дыма — где-то жгли листья. Огонь, превращающий прошлое в пепел, чтобы удобрить новую почву.
— Сердечко — это сложно, — он встал, отряхивая пальто. — Но у тебя получится.
Они пошли к выходу, не замечая, как рыжий селезень отпустил самку, устав от борьбы. Иногда свобода — лучший способ сохранить любовь.